Дикарь

– Дикарь! А, Дикарь! Чо молчишь-то? Звать как? Молчанка!

Женщина непонятного возраста допрашивала его с перерывами уже целый час. Но молодой человек и рта не подумал раскрыть. Он сидел на перевёрнутом ящике, уткнувшись в воротник тёплой куртки. Посматривал то на эту грязную нищенку, то на её спутника или, может, просто родственника или знакомого. Тот сидел рядом с костром и жевал хлеб.

– Вот, и Владимир Иваныч интересуется… Ты кто такой-то? Мне не хочешь отвечать, скажи ему! А, Владимир Иваныч, ну-ка, спроси его!

Владимир Иваныч перестал жевать и глянул в сторону, откуда донёсся шорох. Всё спокойно. И он повернул голову к женщине.

– Чо пристаёшь, Настася? Не хочет, пусть не говорит… Его дело.

– Где ж его подобрал-то? – не унималась Настася.

Мужчина откусил от горбушки и, пожевав, проглотил. Он смотрел на гостя и сам, как будто, вспоминал, да не мог припомнить, где познакомился с этим молодым человеком. Парень не оборачивался, хотя сидел рядом с костром и, конечно, чувствовал взгляд хозяина.

– У Московского, – сказал Владимир Иваныч, наконец. – Он тама на полу сидел, у стенки, меж ларьками.

– Так зачем сюды-то его притащил? Он вот теперь еды захочет… Эй, Дикарь! А, Дикарь! Ты, енто, жрать хочешь? Так у нас ничего нету! Только на двоих. А у тебя деньги есть?

Дикарь, не вставая, нагнулся к костру. Он вытащил из карманов руки и поднёс их к огню, растопырив пальцы. Тепло.

– Как со стенкой. Глухой, что ли? – Настася недобро смотрела на парня.

Она хотела было пнуть гостя в плечо, да лень вставать. Поэтому женщина подняла с земли ближайший сучок и швырнула в Дикаря. Ветка ударилась о его левое плечо. Молодой человек вздрогнул, взглянул на нападавшую, но никак не ответил. Он подобрал ту ветку и бросил в костёр.

Пламя ярко горело. Из него исходило согревающее, почти домашнее тепло. Треск раздавался в ушах и, казалось, это самое уютное место – здесь, недалеко от городской свалки, в полуразрушенном одноэтажном доме. По двум сохранившимся стенам уже начали плясать тени. Близились сумерки.

Настася почесала шею. Её испачканное и рваное в нескольких местах пальто совсем потеряло цвет. Нельзя определить, какое же оно всё-таки было первоначально: светлое или тёмное. Пятна разного цвета и размера будто облепили одежду и даже переползли с пальто на штаны, оттуда – на ботинки, а также и на руки и лицо. Настася была недовольна и скривила губы, желая всё же, чтобы ей ответили. Но, поскольку молодой человек молчал, она пристала к своему спутнику:

– Так на хрена притащил его, спрашиваю? Вон он, молчит, хитрый, небось? Глядишь, так сопрёт чён-ть… Владимирыч?

– Да, пусть сидит. На днях пойду, сдам всё. Через город тащиться… Оно поможе…

– На Волховскую, что-ль? Так я бы помогла…

– Ну, да! Сказал же, всё хочу сдать. Ты не допрёшь. Забыла, в прошлый раз долбанулась! Штук десять раздохала и ещё рожей в осколки.

Парень поднял глаза на Настасю. Только сейчас он увидел на её лице под чёрными пятнами царапины, большие и маленькие. Она же, заметив внимание гостя, быстро отвернулась. Уж очень ей не хотелось отпускать Владимира Иваныча одного сдавать стеклотару. Мог он вернуться и не сразу или… с остатками денег. Неизвестно, что ещё за тип, этот Дикарь.

– Чтобы всё принёс, понял? Я посчитаю сама… По сколько там было?

– По три с половиной, – промямлил хозяин.

– Брешешь! Четыре с половиной, не хочешь?! – закричала Настася. – Я тя знаю! Это на Курылёвке по три с половиной, и то, говорят, подняли…

– Тут подняли, там опустили, – улыбнулся Владимир Иваныч.

Он был почище своей спутницы, но одежда – такая же рваная в локтях и у воротника. Пуговицы на его коротком пальто отсутствовали, и он подвязывался поясом от чьего-то халата. Лицо Владимира Ивановича было худым, со щетиной недельной давности, местами седой. В целом это почти старик, хотя возраст его был неизвестен даже Настасе. Он редко улыбался, а если делал это, то не от удовольствия или шутки, а, скорее, предвкушая какой-нибудь приятный исход выгодного дела. Верхних коренных зубов у него не было. Остальные – жёлтые и кривые. На его старческое лицо иногда ниспадали белеющие волосы. Он, наверное, и сам не помнил, сколько ему лет.

– Надо пацана позвать. Может, чо купит, – Владимирыч встал и побрёл по «дому».

На полу валялись ветки, обрывки газет и обёртки от продуктов. В углу громоздилась куча разноцветных бутылок с этикетками и без. На зелёном, оранжевом и прозрачном стекле плясали отражения языков пламени. Пирамида из бутылок была похожа на камин. Возле неё стоял стул с треснутой ножкой, а чуть дальше, вдоль стены – шкаф с одной дверцей, наполовину открытый. Там на полках лежала посуда и железные банки. Внизу – тряпки и ботинки, некоторые без пар, без шнурков или без каблуков. Пустота, образовавшаяся в результате обвала одной стены, была завешена старым одеялом. Оно было натянуто на верёвке, закреплённой одним концом за воткнутый в землю шест, а другим – за торчащий из стены кусок арматуры, загнутый в виде крюка. Ещё в одном углу лежали пакеты, наполненные неизвестно чем и прикрытые такими же пакетами. Над одним из углов дома сохранилась деревянная крыша. Там, в углу стояло ещё два старых стула: один железный, другой деревянный, с пожелтевшей и оборванной обивкой. На верёвке, тянувшейся от того же крюка до шкафа, висели серые полотенца и бельё. Полотенца как раз заслоняли окно, где не было стёкол и оторваны ставни.

Хозяин ушёл совсем, засунув руки в карманы пальто и втянув шею. Настася уставилась на огонь. Задумалась о чём-то.

– Хорошо, снега нет, – она уже говорила сама с собой. – Зато, видно, морозно будет. А снег пошёл бы, так крышу натягивать, потом сымать…

– Как это: натягивать крышу? – Дикарь будто проснулся. Он таращил глаза на нищенку и силился понять, кто она.

Он, кажется, удивился не меньше Настаси, когда услышал свой голос.

– Ого! Ха-ха! Заговорил?! Ха-ха, молчанка! Заговорил…

– Как это: натягивать крышу? – повторил он более спокойно.

– Да, вона, брезент лежит. Там в двух местах зацепил и тут. Вот те и крыша. Только плохо, лучше без неё.

– Почему?

– Дымно больно.

И они замолчали. Женщина улыбалась, гордилась, что ей удалось разговорить как будто немого гостя. А тот вроде снова уснул. Сидел и не шевелился. Настася подобрала несколько деревяшек. Поискала ещё – больше нет. Подошла к костру и аккуратно «шалашиком» установила их над огнём. Оттуда раздалось шипение. На мокрых от снега деревяшках запузырилась кора. Дыма прибавилось. Женщина отпрянула назад. Зажмурившись, на ощупь нашла свой стул и села. Потом она тёрла глаза пальцами и пыталась проморгаться. Уже стемнело.

Возвратился Владимир Иваныч. Он нёс в охватку несколько толстых и тонких сучков, что собрал на дороге. Позади него шёл мальчик лет десяти. Он осторожно поглядывал на Дикаря, высовывая голову из-за пальто хозяина.

– Заговорил он, Владимирыч! Сама слышала, – почти засмеялась Настася. Её лицо сияло. Она потирала руки от удовольствия, а может, от холода.

– Ты! – сказал Владимирыч Дикарю, не обращая внимания на радость своей спутницы. – Ты поесть чего хочешь? Пацан сходить может… У тебя деньги-то есть?

Пока гость думал, хозяин бросил дрова у огня. Его лицо осветилось. Он заулыбался от тепла и прищурился. На его руках таял снег. Хозяин потёр ладони друг о друга и по привычке дыхнул на них.

Мальчик встал у кучи бутылок, выжидая. Дикарь подозвал его жестом. Он вытащил из-за пазухи сторублёвую банкноту и сказал:

– Купишь кефира и батон белого. Червонец твой. Сдачу мне принесёшь.

Мальчик взял деньги и подошёл к Владимиру Иванычу.

– А те чо? – спросил он хозяина.

Тот встал, положил руку на плечо пацану и повёл его обратно, откуда они пришли. Минутой позже Владимирыч вернулся. Восстановилось бывшее прежде молчание. Хозяин грелся у костра. Теперь он присел, придвинув один из сломанных стульев. Настася вытащила из кармана алюминиевую вилку и пыталась отчистить её снегом от засохшей грязи. Выходило с трудом. Молодой человек снова заснул, на этот раз по-настоящему. Он опустил голову на руки, сложенные на коленях, и закрыл глаза. Ему привиделось следующее:

«В далёкой Москве, где нет ни декабря, ни бездомных соседей по костру, он идёт по бульвару. Мимо – вывески и машины. Быстро-быстро, спешат, почти сталкиваются и ускоряются. Руки как маятники бодро отсчитывают шаги. Рубашка с короткими рукавами, чёрные брюки и ботинки. Кругом всё зелено. Июль. Слева и справа – лавочки. Солнце светит прямо в лицо, так, что приходится щуриться и отворачиваться. Тёплый ветерок еле-еле чувствуется. Дорога шумит.

Он переходит через площадь и попадает на следующий бульвар. Там – те же лавочки и, кажется, те же люди. Они встречают его, тоже улыбаясь в ответ на его улыбку. Он хитрит, ведь улыбается от солнечных лучей. Шагает дальше.

В конце бульвара – цветочный ларёк. Он здоровается с продавщицей. Не первый раз здесь уже. Букет – в руке, остаток денег – у продавщицы. Продолжается поход. Он пересекает ещё одну площадь и сворачивает на небольшую улочку, улыбаясь уже вполне естественно. Входит на проходную одного из нежилых зданий. Внутренний телефон, всего три цифры в номере.

– Привет! Кажется, я стою внизу и только и жду, что ты спустишься…

Она появляется через минуту. Сбегает по ступенькам и бросается в объятия. Охранник смущённо отворачивается. Долгий-долгий поцелуй.

– Ну, зачем? Зачем опять тратишь свой обед? Ведь снова… Снова не успеешь обратно. Опять искать тебя будут, – она оторвалась от его губ и смотрела ему в глаза. Бог знает, как она была рада.

– Ничего! Я на чуть-чуть. Только цветочки хотел принести. Представляешь, нашёл на улице. Иду-иду, вижу, лежит букет. Ну, думаю, что ж он пропадает, лежит тут, сохнет. Дай, думаю, подарю его кому-нибудь. И вспомнил, что ты где-то рядом работаешь…

– Врёшь… – прошептала она и прижалась к нему. – Какой ты молодец! Я тебя…»

Вдруг её лицо побелело. И всё впереди и вокруг тоже побелело. Её голос оборвался, но объятия как будто сохранились. Молодой человек проснулся. Он сидел в утробной позе, уткнувшись головой в колени, и смотрел в землю. Руки сложены крестом на груди.

Все молчат по-прежнему. Идёт снег.

– Накрывать будем? – прервала тишину Настася. Она спросила это без особого желания натягивать брезент. Лень.

– Так сойдёт, – ответил хозяин.

Он отобрал несколько веток посуше, выставил вперёд колено и, обхватив ветки за оба конца, сломал. Дикарь вздрогнул. А Владимирыч в точности, как и его спутница, аккуратно шалашиком установил деревяшки над костром. Оставшиеся он подвинул ближе к огню.

– Как же завтра пойдёшь? – задумавшись, спросила женщина. – Выходной ведь!

– Тихо, – остановил её хозяин. – Знаю всё сам. Устрою!

Снова сидели молча, слушая редкий далёкий шум автомобилей, и треск горящих дров, и шипение углей. Снег всё также засыпал это странное жилище, но никто и не думал двигаться с места. Настася вытащила из кармана перочинный ножик и скоблила вилку лезвием, производя неприятный скрежет. Владимирыч замер, глядя прямо перед собой, думая о чём-то, может, вспоминая. Он иногда улыбался снова, видимо, предполагая какую-нибудь хитрость или оживляя в памяти. Его указательный и большой пальцы правой руки подёргивались, будто он перебирает струны на гитаре. Костёр постреливает в разные стороны и веселится.

Вернулся мальчик. Он вынул из-за пазухи бутылку водки, батон хлеба и шоколадку, завёрнутые в пакет. Подошёл к Владимир Иванычу.

– Это моё, – сказал он, убирая шоколад обратно во внутренний карман. – Вот, что просил.

– Почём водка? – поинтересовался хозяин.

– По шестьдесят пять.

– Где кефир? – тихо спросил Дикарь. Он наблюдал за ними с самого начала разговора.

– Так, не хватило, – спокойно ответил мальчик и, не дожидаясь реакции «заказчика», развернулся и, перешагивая через брёвна и обломки кирпичей, побрёл к тропинке, уводящей к дороге.

Дикарь смотрел ему вслед. Парнишка медленно удалялся, щедро посыпаемый снегом. Вскоре он исчез из виду.

– Осталось, небось? Себе забрал, ворюга! – пробурчал хозяин и отдал батон молодому человеку. Он хотел уже, было, отойти, но остановился.

– Ты… это, – добавил он, – отломи четвертинку… А то ж заесть нечем.

Владимир Иваныч снова приблизился к Дикарю, протянул руку и осторожно, не встречая сопротивления, вытащил у него белый хлеб. Он отломил половину и вложил оставшееся в руку молодому человеку. Свой кусок он тоже разделил надвое. Одну часть отдал Настасе.

– Бутылку-то открой! Давай-ка! – нищенка поглядывала то на Дикаря, то на хозяина. – Ему-то наливать будешь? Эй, Дикарь, водки хочешь?

– Дай и ему стакан, – приказал Владимир Иваныч.

Настася нехотя встала и потащилась к шкафу. Не открывая единственную створку, она пошарила внутри и вытащила железную кружку белого цвета. Пока шла обратно к своему стулу, женщина загребла ей свежий снег и потрясла в разные стороны.

– Чистая и так! – сказала она, как если бы её кто-то спросил, и высыпала остатки снега.

У ног хозяина стояли две кружки, одна из них – только что принесённая, и гранёный стакан, предназначавшийся для самого Владимира Иваныча. Сам он уже открыл бутылку. И теперь потряхивал её, высматривая на свет, нет ли на дне осадка, и прикладывал горлышко к носу, выясняя, так ли пахнет. Он то прищуривался, то покашливал. Наконец, Владимирыч опустил бутылку, наклонил и начал разливать: сначала себе в стакан, затем – в кружку гостя, потом – в другую. Наливал по полной, до краёв. Дикарь следил за всей процедурой, но не двигался. Настася сделала два шага и, не разгибаясь, взяла свою кружку.

– Дикарь, подходи! Нόлито! – хозяин вовсе не хотел сам подносить гостю выпить. Ещё чего.

Молодой человек не сразу встал. Медленными шагами он пробирался к другой стороне костра, держа в левой руке половину батона. Подняв с земли кружку, он уже хотел было выпить и уйти, но Настася остановила:

– Э-э… Куда? А, ну-ка! – вытянулась она во весь рост. – С Новым годом!

Владимир Иваныч тоже встал, и они чокнулись. Нищие выпили сразу и, морщась и кряхтя, начали жадно заедать хлебом. Дикарь же вернулся на место. Он глянул в свою кружку и сделал два глотка. Тоже закашлявшись, начал кусать батон. Он был голоден.

Водка была горькой и жаром расходилась по всему телу. Холод уже не тревожил. Молодой человек с удовольствием жевал горбушку. Она казалась ему такой сладкой и вкусной, какой он никогда в жизни не пробовал. Переложив свою половинку батона на колени, Дикарь наклонился и зачерпнул рукой немного снега. Понаблюдав, как тот тает на ладони, он поднёс снег к губам и несколько раз слизнул. Сухость во рту прошла. Стало совсем хорошо.

Хозяин поставил бутылку в снег и всё так же, как и до прихода мальчика, задумчиво глядел на огонь. Он сдвинул ноги и сгорбился. Так теплее.

– Чего молчишь, Дикарь? – снова прервала тишину нищенка. – Расскажи чён-ть!… Кто такой-то? Как звать?

Но Дикарь по-прежнему ничего не хотел отвечать и не обращал внимания на Настасю. Его взгляд плавно переходил то на языки пламени, то на колени хозяина, то на ветки, сваленные у костра. Снежинки медленно падали на белую поверхность, и он провожал их поворотом головы. Снег блестел как в сказке. Ветер облетал «дом» стороной. Тепло.

Молодой человек опомнился. Снова посмотрел в свою кружку, вздохнул и допил водку. Этот глоток показался ему ещё более горьким и тяжёлым. Он снова схватил снега в ладонь и начал слизывать. Затем несколько раз откусил от батона. В этот момент нищенка и Владимирыч переглянулись. Хозяин с прищуром покосился на гостя, пока тот жевал. Сломав три ветки напополам, Владимир Иваныч положил их в разные части костра. Дров оставалось мало.

– Эй, ты! Дров, вишь, нет почти. Надо сходить. Ночь длинная, мерзлее будет. Пойдём за дровами… Задарма, что ли, тут греться будешь?!

Произнеся эти слова, хозяин встал и пошёл к шкафу. Он присел на корточки и просунул руку внутрь. На нижней полке Владимирыч нащупал топор и достал его. Топорище, очень короткое, было явно не приспособлено для этого клинка. Оно скорее походило на часть от древка флага или метлы. Хозяин чуть потряс топором в воздухе и обернулся к молодому человеку:

– Пошли!

Гость поднялся, расставил в стороны руки и выгнул спину, потягиваясь. Он дёрнулся, будто защемил что-то, и, снова чуть сгорбившись, спрятал шею в воротник.

Владимирыч пошёл в сторону леса, не оглядываясь. А молодой человек, еле переставляя ноги, поплёлся за ним. Настася повернула голову вправо и провожала их взглядом. Свет огня удалялся. Сугробы становились глубже.

Хозяин бодро шествовал, размахивая топором. Через дорогу – лес. Не слышно больше треска костра и вопросов Настаси, только хруст снега под подошвами.

Молодой человек не успевал за хозяином, и ему пришлось поторопиться. Он сделал несколько быстрых и длинных шагов вперёд. Спина проводника как будто стала ближе. Вошли в лес. Владимир Иваныч обратился к спутнику:

– Ты ищи ветки потолще, подбирай и тащи, вот на это место, – указал он рядом с собой. – Обратно пойдём – заберём. А я тут пока…

Владимирыч пошёл вправо к большому кустарнику. Там он отогнул ствол орешника и ударил несколько раз топором. Откинув отрубленное, он устремился дальше. Ещё один немалых размеров куст и ещё несколько ударов топором.

Дикарь таращился по сторонам. Темно. Он чуть было не потерял из виду хозяина, да и сам чуть не потерялся. Пару веток обнаружил рядом со своей ногой. Они были не толстые, но, на всякий случай, он подобрал их и кинул на указанное место. Пошёл дальше за Владимирычем, собирал нарубленное и относил обратно. Устал. Снег попал в ботинки и начинал таять. Неприятно.

Владимирыч совсем отдалился. Были слышны только редкий стук топора и хруст падающих веток. Молодому человеку вдруг взгрустнулось. Он остановился, опустил руки и облокотился на ствол ели. Смотрел в темноту. Думал о чём-то. Вспоминал.

Вдалеке раздался окрик хозяина:

– Эй, ты! Иди сюда! Подсобишь!

Дикарь очнулся. Несколько мгновений он простоял, не шевелясь. А потом с неохотой поплёлся, обходя деревья и кусты, в сторону, откуда кричали.

Он шёл по следам, отгибая по ходу ветки и морщась, если те хлестали по лицу. Наконец, он увидел Владимирыча. Тот стоял рядом с молодой берёзой. Внизу ствола уже имелись глубокие зарубки.

– Попробуй-ка, отогни его, – сказал он, тыча пальцем в ствол. – А я рубану с двух сторон… Отнесёшь его потом…

Молодой человек послушно обхватил ствол руками и, навалившись всем телом, наклонил берёзу. Владимир Иваныч ударил пару раз с одного боку.

– С другой стороны надо… – пробурчал он и стал обходить дерево.

Хозяин зашёл Дикарю за спину. Он остановился и замахнулся топором. Молодой человек только и успел обернуться…

С трудом волоча подмышкой левой руки ветки, а подмышкой правой – ботинки, Владимир Иваныч подошёл к «дому». Настася проснулась и уставилась на него. Она протёрла глаза и лицо от снежинок и залепетала:

– А… Ты уже… А… Где же… куртка?

– Грязная вся, запачкалась сильно… – проговорил хозяин.

– А… Денег-то много? – с надеждой спросила Настася.

– Нормально, – коротко ответил он.

– Куртку-то мог бы и взять… Я бы отчистила, – тихо и покорно заметила нищенка.

Но Владимирыч ничего на это не сказал. Он аккуратно положил ботинки рядом с огнём, но не слишком близко, чтобы не сгорели. Кинул ветки на привычное место. А сам прошёл и сел на свой стул. Он опять согнулся и сложил колени вместе. Пушистые снежинки таяли у него на носу. Щекотали.

Настася как будто заснула. Она спрятала руки подмышками и закрыла глаза. Так и сидела она, замерев, и, верно, видела сны. Совсем другие сны, не такие, какие видел Дикарь.

Костёр обычно пощёлкивает и постреливает. Рядом лежат дрова. Сушатся. Ночь спокойная и тихая. Все празднования где-то далеко. Здесь – только язычки пламени по стенам «дома». Ветер лениво поддувает.

Вот-вот и хозяин заснёт. Его глаза уже робко смыкаются, а голова сама клонится на колени. Медленно-медленно тянется время, и всё, что случилось и прошло, кажется таким далёким и ненастоящим. Будто и не было этого ничего.

Луна слабо светит. И всё по-прежнему: справа через дорогу – лес, за ним – большой город, слева – поле и другой лес. И повсюду живут люди.

Идёт снег.