Я – летаю!

 

 

 

Поначалу всё было очень просто. Меня звали Олежка, и я был самым слабеньким в классе. Меня из-за этого даже в комсомол не приняли. Почти всех приняли, а меня и ещё двух ребят, Сеньку Жилина и Женьку Сенчина – не приняли. Они – ребята ничего, с такими, как говорят взрослые, в разведку пойти не страшно.

– Только вы какие-то всё время разбросанные: занимаетесь на уроках чем угодно, только не тем самым уроком, – говорит Валидола.

Валидола – так мы зовём нашу классную. Она какой-то испанской национальности, и имя у неё – не выговоришь, что-то вроде Вальядолида. Её до нашего класса звали и Валья (Валя по-немецки), и Долли (по-английски), и Лида (по-русски), но теперь у всех, и даже учителей, закрепилось наше – Валидола.

Кстати, валидол она совсем не сосёт, она очень мощная и так и пышет здоровьем.

Ну, а меня не приняли из-за Игорька, нашего физкультурника. Дело в том, что у нас был зачёт, и надо было прыгнуть с разбега через «козла». А «козёл» не просто стоял на своих четырёх ногах, а ещё и был приподнят – ноги у него выдвижные такие. И все прыгнули, даже девчонки, а я – нет. Я изо всей силы разбегался, прыгал на мостик и... пугался, даже, говорят, бледнел от страха.

– Какой же ты, – сказал Игорёк, – будущий комсомолец, если даже «козла» перепрыгнуть не можешь!

– А если вдруг война? – с ехидным видом вставил свой вопрос самый умный в классе, как считают учителя, Вовка-председатель.

И все с ним согласились, хотя никто, наверное, не послал бы нас на войну прыгать через «козла».

 

Дома, конечно, мне посочувствовали, бабушка даже всплакнула (а она всегда плачет, когда перед сном видит, какой я худенький), но папа сказал, что ругаться в школу он не пойдёт, мол, вступишь в комсомол в институте, там, мол, не ноги, а другое в цене.

Я его понял и решил, что пусть я не в комсомоле, зато теперь я нажму на учёбу, чтоб не было троек, и чтоб мне дали окончить среднюю школу, и чтоб я потом мог поступить в институт. Я уже выбрал какой, только никому не сказал об этом, даже Олегу: мы с ним давно сидим за одной партой, с самого второго класса, но его зовут Олег, а не как меня – Олежка, потому что он сильный и может грецкий орех кулаком расколоть. Мы и ссорились тыщу раз, и даже дрались, только он дрался со мной как бы понарошку, что меня всегда злило. Поэтому все считают его сильным и добрым, а меня – маленьким и злым, что меня злит ещё больше. Олег всегда первым шёл мириться:

– Ты, – говорит, – совсем незлой, просто тебе обидно.

И я готов был за такие его душевные слова простить ему любую неправоту. Потому что он меня – понимал. А это так важно, когда все кругом, когда мы дрались, думали про меня, что я маленький и злой.

 

И когда в один прекрасный день все пришли в школу без галстуков и со значками, я убежал в учительский туалет, потому что там можно было запереться, и сидел там часа два. Было почему-то обидно. Ко мне сначала стучали, думали, что у кого-нибудь из практикантов понос, потом, наверное, когда все практиканты из педучилища нашлись, подумали, что в туалете засор, и перестали стучать, а я умылся, посидел и стал смотреть через дырку в краске на окне во двор, где на спортплощадке наш класс играл в баскетбол. Игорёк ввёл такой порядок: выбирал двух капитанов, а те уже сами набирали команду. Ну и, сами понимаете, кому я был нужен. Я сидел обычно на лавочке даже не запасным, а вроде нагрузки к билетам в блатной театр, и ни разу мяча даже в руки не брал. Только Олег, когда был капитаном, брал меня в свою команду, и, я знал наверняка, не из жалости или дружбы. Он-то знал, как я умею под руками хитрый пас выдать, если мяч вдруг оказывался у меня, только он сам плохо бросал в корзину, и два очка с моей подачи получались очень редко. Поэтому, кроме Олега, никто не замечал моих хитрых пасов.

Я смотрел в дырку и ничего особенного не происходило ни со мной, ни с ребятами, ни с мячом, который никак не летел в корзину. Потом Игорёк послал мальчишек бегать вокруг стадиона, и в баскетбол стали играть девочки. У нас их гораздо больше в классе, раза в два, и они всегда очень смешно играют в баскетбол – животики надорвёшь. Мяч они ведут так, что по правилам надо было бы их всё время штрафовать за пробежку или за двойное ведение – привыкли в своих девчоночьих играх дома, – ну, а если надо пас отдать, то мяч любая девчонка отдавала не подруге по команде, а подруге по жизни. Игорёк злился, орал на них, но ничего не помогало. Я уж не говорю о том, что мяч в корзину умела бросать только одна девочка. Её звали Леся (даже по журналу: Л. Авилова). Она не была задавакой и зубрилой, как многие. Валидола на классных часах всегда говорила про неё, подводя итоги за неделю или за четверть:

– Я всё ещё жду от Авиловой, что она возьмётся за ум и будет учиться на одни пятёрки и четвёрки, и она это может, но не хочет.

А Леся чему-то улыбалась при этих словах, и это мне очень нравилось: вот могу, да не хочу, а почему – никогда не узнают.

 

А то, что она могла учиться даже на одни пятёрки, я – и не только я, весь класс – знал наверняка, потому что когда в контрольных, и не только по математике, попадалась задача с хитростью, не только на знания, но и на сообразительность, из всего класса такая задача получалась только у одного человека. И этим человеком была Л. Авилова. И она не была жмотом и давала списывать, но почти все списывали лишь общие задачи, а ту, с хитростью, нет (всё равно не поверят!), и лишь Вовка-председатель списывал и эту. Но он умел списать и разобраться в ходе мыслей Леси, и поэтому учителя глупо считали его самым умным в классе и возлагали на него большие надежды в будущем.

– Если завтра война... – цинично цедил он сквозь зубы при этом.

Кстати, председателем совета отряда была как раз Леся, а не Вовка, но ещё в третьем классе учителя сделали его председателем, мы его начали так звать, ему понравилось, кличка закрепилась, и все были довольны – и Вовка, и мы, и учителя, которым хотя и не нравилось, что мы уже в пятом классе выбрали другого председателя – Л. Авилову, но из-за закрепившейся клички считали, что Вовка всё равно пользуется у нас авторитетом.

А ещё мне нравилось, как Леся бросала мяч в корзину. Все как бросают? Как будто что-то очень серьёзное делают, важнее в жизни представить нельзя: не заброшу – так убьют, и – не попадали. А Леся бросала с улыбкой (прямо точь-в-точь как на классном часе), ну, не попаду – так в следующий раз попаду, и – всегда, почти всегда попадала.

 

Леся вообще нравилась мне как девочка, но она была выше меня, и я даже виду не подавал, а на переменах даже старался её чем-то задеть. И так был недоволен собой при этом, потому что почему-то злился, злился от того, что делаю что-то не то, отчего Леся имела все права меня презирать. Нет, она меня не презирала, но терпеть не могла – это уж точно. А с чего это ей меня любить, когда два раза я вылил на её белый фартук специально принесённый из дома пузырёк туши, один раз спрятал её портфель в учительском туалете, а уж сколько раз толкал её на лестнице – и не счесть. В общем, Леся совершенно справедливо считала меня (или я думал, что она так считала) маленьким и злым.

Кстати, Олегу она тоже очень нравилась, но он никогда не толкал её на лестнице, так что у меня не было шансов перед ним у Леси.

Что бы там ни было, но глядя на наших баскетболисток, я почувствовал, как настроение начало повышаться.

Да, забыл сказать. Мы все учились тогда в седьмом классе.

 

Помню, раздался звонок, и наших как смыло с поля. Я отпер дверь и как ни в чём не бывало пошёл в класс. В общем, день шёл как надо, и ничто не предвещало каких-то чудес или чего-то вроде. После пятого урока был классный час, на котором Валидола поздравила всех со вступлением в ВЛКСМ и, как обычно, не преминула задеть Лесю:

– А тебя, Авилова, я так и не поняла. Почему при решении такого важного вопроса, как приём в ВЛКСМ, надо учитывать личные симпатии и антипатии?

Тогда Леся встала и сказала:

– Вы не правы, Валья-дили-дили-ванна! – и села на место.

Олег толкнул меня ногой под партой и шепнул:

– Это про тебя...

Я ничего не понял. А после классного часа по дороге домой он рассказал мне, что Леся решительно выступила за то, чтобы меня тоже приняли в комсомол, что «козёл» здесь ни при чём, и если надо, то Олежка прыгнет выше всех в классе.

– Ну ты, старик, даёшь! Чего это она за тебя так?

Но для меня это тоже была загадка. По дороге мы обогнали Лесю, я обернулся, и она мне почему-то улыбнулась виновато, но всё равно своей милой улыбкой. И я всё время до самого вечера думал, сам не знаю, почему, про Лесю.

А часов в шесть вспомнил, что у Игорька сейчас секция, и пошёл в школу.

 

Когда я вошёл в спортзал, Игорёк вёл разминку.

– Тебе чего, Санин? – покровительственно-полупрезрительно прокричал он через зал.

– Можно и мне, Игорь Николаич? – и я почувствовал странный холодок между лопатками, словно мне приставили туда дуло автомата.

– Ладно. Тренируйся. Может, и прыгнешь тогда через «козла». Становись в конец.

И я встал в конец шеренги.

Тренировка у легкоатлетов (а это была их секция, и они все были старше меня на два-три класса) была какая-то слишком хитроумная. Ребята делали что угодно, только не бегали и не прыгали, то есть делали всё, кроме того, что им полагалось делать: прыгать и бегать. Я старался не отставать от них, но скоро почувствовал, что больше не могу.

– Санин, отойди и отдохни, – заметил Игорёк, и я почти без сил плюхнулся на маты.

– Ну-ка, встань немедленно! Отдыхай на ходу, – прокричал сквозь счёт для других Игорёк.

Я встал и пошёл в угол попрыгать так, как это делают знаменитые спортсмены на чемпионатах мира.

 

Я начал прыгать. Сначала всё ничего, подпрыгиваю себе на месте, ничего не испытываю. Потом вдруг чувствую: могу прыгнуть и чуть повыше. Прыгнул – сначала один раз, потом другой... Слышу, в зале вдруг настала тишина. А я прыгаю. Слышно только, как мои ноги отталкиваются от пола с мягким, почти нежным звуком. Как поцелуй бабушки в щёку перед сном.

– Стой! – вдруг слышу я голос Игорька.

Я остановился и стою, как указано. Ко мне подходит Игорёк, белый как мел.

– Ну-ка, ещё раз подпрыгни!

Я подпрыгнул, чуть-чуть задержался в воздухе, и опять вниз.

– Покажи туфли.

Я снял туфли, обычные кроссовки, 36-й номер, купленные мамой в военторге, подал Игорьку. Он потрогал подкладку, помял подошву, пустил по рукам другую кроссовку.

– Обычные, Игорь Николаич, – сказал кто-то из атлетов.

– Прыгни! – попросил другой.

Я спросил, возвращая кроссовки на положенное им место:

– А что случилось?

– А ты что, ничего не чувствуешь? – Игорёк как-то заискивающе заглянул мне в глаза, мне показалось даже, что будто снизу.

– Нет, Игорь Николаич, – ответил я, а сам стал вспоминать. Нет, что-то я почувствовал, что-то вроде невесомости бегущего во сне, когда за ним гонятся, а он вдруг уже летит и тем не догнать его. Но у меня от усталости после разминки кружилась голова, и я подумал, что ничего особенного в прыжках не было.

– Прыгни, пожалуйста, – попросил Игорёк.

– С разбегу?

– Нет, на месте.

Я задержал в лёгких воздух и подпрыгнул.

 

– Как обычно, – облегчённо вздохнул первый легкоатлет.

– Может, ему надо попрыгать перед этим немного? – спросил у Игорька второй.

Я сказал, что, наверное, так оно и есть, потому что про себя подумал, что в этот прыжок я ничего не почувствовал. Это точно.

– Попробуй, – попросил Игорёк.

Я начал подпрыгивать и где-то на пятнадцатом прыжке вдруг почувствовал то самое, и, не став подпрыгивать высоко, на уровне Игорьковой груди задержался в воздухе, и непонятным мне самому лёгким усилием воли поднялся с поджатыми ногами на уровень его глаз, выдохнул воздух, приземлился и стал прыгать как обычно.

Игорёк тоже резко выдохнул воздух, очевидно, всё время державшийся у него в лёгких, нагнулся и пощупал мои ноги. Кто-то из ребят даже присел, но щупать не стал, только разглядывал их очень долго, а потом сказал:

– Обычные, даже слабые очень в таких и таких-то местах, – он ткнул пальцем в два или три места на моих ногах.

– Да, вот здесь сгибатель совсем неразвит, а вот здесь разгибатель слабоват, – растерянно улыбнулся мне Игорёк. – Вы, ребята, отдохните, а я выйду на минутку.

Он вышел, а ребята сразу отошли от меня и запрыгали. Со мной остался самый невысокий из них, но коренастый, даже квадратный:

– Как это у тебя получается, покажи!

– Я не знаю... Это словно ты не умел шевелить ушами и вдруг задвигал и – никаких усилий.

– Ушами-то я умею шевелить. – Паренёк пошевелил ушами. – С рожденья.

– Да ну? А я целый год тренировался.

– Как тебя зовут? Меня – Вася. – Он протянул руку.

– Олежка.

– Ты из пятого класса?

– Нет, из «7-а».

– А-а... У меня там брат, Вовка.

– Клементьев, что ли? – Клементьев была фамилия Вовки-председателя.

– А, ты знаешь...

В зал вошёл Игорёк и скомандовал:

– В одну шеренгу становись!

Игорёк объявил конец занятиям и отпустил всех домой.

В раздевалке он догнал меня:

– А через «козла», ты что, назло не прыгал?

– Нет, боялся.

– Ну, иди...

И я пошёл домой.

 

А утром, только я вошёл в класс, ко мне сразу подскочил Вовка-председатель:

– Покажи!

– Что?

– Значит, Васька врёт?

– О чём?

– Не прикидывайся!

– Я и не прикидываюсь. Просто я не пойму, о чём ты.

– Простачка из себя строишь?

Я не ответил и пошёл на своё место. Олег только взглянул на меня как-то странно, но спросить ничего не успел, потому что прозвенел звонок и вошла Валидола.

– Санин, к доске!

Я пошёл к доске, и мне долго пришлось показывать, как я решил задачу по геометрии, что даже запутался, и мне помогали ответами с места. И ещё я запутался от того, что весь класс смотрел на меня вот такими глазами, а Сенька с Женькой на большом листе написали «Прыгни» и тайком от Валидолы показали мне. Я понял, что спокойная жизнь для меня кончилась.

– После урока зайди в учительскую, – сказала, в конце концов, Валидола, дала всем самостоятельную работу и вышла из класса.

Я наспех решил задачку и побежал от лишних вопросов в учительскую, не дожидаясь звонка.

 

За дверью слышался голос Валидолы:

– ...Ничего особенного в Санине я не вижу. Сегодня я вызвала его к доске, и он отвечал как обычно, и даже хуже. Я поставила ему четвёрку с минусом.

– А признайтесь, уважаемая, что не услышь вы рассказ Игоря Николаевича, вы бы поставили ему трояк с плюсом, – услышал я голос нашего физика Кулона.

– Не знаю, не знаю, но я думаю, что Игорю Николаевичу могло всё вчера и показаться.

– Что же, выпимши я был, по-вашему? – встрепенулся голос Игорька.

– Я этого не говорю... – пробубнила Валидола.

– А ребята из секции, по-вашему, тоже не в себе были? – обиженно восклицал Игорёк.

Я не стал дальше подслушивать и вошёл в учительскую. Все голоса разом смолкли.

– Здрасьте! Вызывали?

– Вызывали, вызывали, Санин, – сказала Валидола. – Тут нам Игорь Николаевич, – она стрельнула в Игорька понимающим взглядом, – рассказал нам какую-то байку про твои прыжки. Это что, правда?

Я решил придуриться:

– Какие прыжки, Валья-дили-дили-ванна?

Игорёк насторожился:

– Санин, подтверди, а то меня из школы выгонят!

Я милостиво ответил ему:

– А, это вчера-то? Да, я вчера попрыгал немного! – торжественно изрёк я и оглянулся на дверь. Там уже слышался шум ребят из нашего класса, и в замочную скважину сопел носом Вовка-председатель.

Игорёк, поняв, что из школы его теперь не выгонят, облегчённо вздохнул и попросил:

– Ты можешь сейчас показать?

Я взглянул на потолок:

– Здесь слишком низко!

Все учителя, а следом и весь «7-а», побежали вслед за мной в спортзал. Впереди бежала Валидола и Вовка-председатель, который на бегу кричал ей:

– Мне брат из «9-б» всё вчера рассказал...

 

В спортзале были какие-то малыши-третьеклашки. Они, старательно поджимая ноги к груди, делали на матах кувырки через голову. Когда вся наша компания вбежала в спортзал, они дружно испугались и забились в угол.

– Прыгай! – проговорил более тренированный Игорёк. У других учителей сбилось дыхание.

Я встал в середину зала и начал подпрыгивать. Я подпрыгнул раз сто наверное, и они меня не останавливали. А я прыгал, смотрел на них, и когда ко мне пришло то самое, я сказал ему: «...не для них», – и оно ушло, спокойно и равнодушно взглянув на сбитую с толку толпу учителей и учащихся.

– Достаточно, Санин! – сказал Кулон.

– Вот видите, Игорь Николаевич, ничего особенного! – торжествующе провозгласила Валидола.

– А через «козла» прыгнешь? – Игорёк посмотрел на меня твёрдо и убедительно.

Я кивнул головой. Тут же вытащили из-за перепуганных малышей длинноногого «козла», поставили мостик, мат и ожидающе уставились на меня.

Я разбежался и прыгнул через «козла», высоко поджав к груди ноги.

– А вы его в комсомол из-за этого не приняли... – проговорил Кулон.

– Ещё всё можно исправить... в следующем месяце, – Валидола пошла к выходу.

Игорёк бросился вслед за ней:

– Ну разве вы не видели, как высоко он подпрыгнул?

– Я в детстве, Игорь Николаевич, прыгала ещё выше! – и Валидола вышла из зала.

Меня обступили одноклассники и дружно стали поздравлять:

– Ну вот и тебя, Олежка, теперь примут в комсомол...

– А что, неужели из-за «козла» в пионерах оставаться...

– Теперь только вот Сенька и Женька...

Но их уже не было в зале. Они шли в класс, чтобы наконец-то взяться за ум и выбраться из полосы неудач в полосу везения, в конце которой маячил этот блестящий значок.

 

А после уроков я решился и догнал Лесю. Я был косноязычен и робок, бестолков и непонятлив, и мне трудно передать весь разговор с ней. Я спросил Лесю:

– Леся, почему ты выступила за меня?

– Из-за одного «козла» не принимать в комсомол несправедливо.

– Леся, а ты веришь в то, что рассказал Игорёк?

– Не знаю. Я не думала...

– Леся...

Я ещё много чего говорил, каждый раз повторяя её имя, потому что я очень любил это имя и мне хотелось говорить его ещё и ещё. И лишь под конец, набравши в лёгкие побольше воздуху и одним духом без знаков препинания и пауз между словами выдохнул:

–Лесятымнеоченьнравишься-тысовсемнетакаякакдругиедевчонки-хочешь-янучутебяпрыгатькакя-аэтоничегочтотывышеменя?

Леся подумала и сказала:

– Ну и что? Ты ведь вырастешь и будешь выше меня – просто мальчики часто растут медленнее девочек.

– Тогда приходи завтра пораньше, когда солнце не взошло, к нашему пруду в парке.

– Хорошо. Ведь завтра воскресенье.

И я побежал домой, душа моя пела, и я изо всех сил сдерживал то самое, которое просилось из меня наружу, ввысь, к небу.

И звёзды светили мне всю ночь, и я всю ночь не спал, глядя на звёзды, и только стало светать, а я уже бежал к парку, на пруд, на западном берегу которого росли высокие сосны, а на противоположном открывалось такое бесконечное поле, что у меня даже голова кружилась от мыслей, а что там дальше, за горизонтом.

 

Я боялся, что Леся будет ждать меня, но и она пришла очень рано. Мы долго сидели на скамье у пруда. У меня тряслись коленки, у неё не попадал зуб на зуб от предутреннего холода, но я знал, я был уверен, что всё получится, всё должно было получиться, потому что Леся была совсем как то самое.

И когда далеко на востоке стало почти совсем светло, и солнце должно было вот-вот показаться, я сказал Лесе:

– Хочешь увидеть солнце раньше всех?

– Да, – ответила Леся.

– Тогда смотри, слушай меня. Сначала попрыгай на месте просто так, а потом, когда придёт то самое – ты почувствуешь – ты просто останься на мгновение в воздухе.

– Просто остаться?

– Да, у тебя получится, я знаю.

Я показал, и у неё с первого раза получилось и даже лучше и дольше, чем у меня.

– Теперь давай вместе...

– Да, возьмёмся за руки!

И к нам одновременно пришло то самое, и мы так долго задержались в воздухе, что одно желание пришло нам в голову. Мы стали подниматься всё выше и выше, пока первые лучи солнца не коснулись наших возбуждённых лиц.

И мы полетели навстречу его лучам, над прудом, потом над полем, а за полем был опять лес, и земля стала бесконечна, и вдалеке чудился нам шум голубого океана.

– А я не разучусь теперь? – прокричала Леся.

– Нет! – ответил я.

И добавил про себя – совсем как взрослый:

– Пока ты со мной...