Параклет

 

 

 

 

 

 

– Итак, почему вы молчите? Я спрашиваю: неужели вы всерьез намерены заниматься наукой? С такой вашей работой, простите... Я с трудом могу назвать ее научной, – профессор философии, ректор Ан-ского университета, Вениамин Анатольевич Кузькин брезгливо ткнул пальцем в лежащий перед ним на столе реферат, аккуратно запаянный в красную пластиковую обложку.

Молодой человек, соискатель места в А-нской аспирантуре по имени Алеша Ионов, не отвечал. У него упало сердце, было предельно ясно: это конец. Ни спорить, ни что-то доказывать этому вальяжно-сытому доктору философских наук не имело смысла. Он не поймет и, самое смешное: не стоило его за это винить.

“Господи, меня же предупреждали!” – тоскливая мысль кольнула Алешу в сердце.

Его и в самом деле предупреждали, что оба бюджетных (читай: бесплатных) места, выделенные Министерством образования на А-нскую аспирантуру, давно проплачены наперед. Их, попросту говоря “купили”. В обход всех законов и правил.

“Ах, если бы я только мог дать больше! – думал Алеша. – Если бы я вообще умел давать взятки...”

Ему вдруг живо представилось, как этот боров-профессор пухлой рукой, с тщательно отполированными ногтями, придвигает к себе плотный конверт, набитый условными денежными единицами зеленого цвета. При этом поросячьи глазки профессора с едва заметным беспокойством невольно скачут из-под очков: сперва на входную дверь, потом на конверт, и, наконец, куда-то в сторону. Тем временем в письменном столе ректора как бы сама собой появляется щель, и выдвижной ящик мгновенно проглатывает конверт с деньгами – постыдное свидетельство продажности потерявшего совесть профессора. Глазки его прыгают обратно, занимая привычное место под очками. Неподдельное беспокойство и настороженность в них сменяются фальшивым участием. Широко улыбаясь, профессор объявляет, что все в порядке: он согласен взять на себя научное руководство будущей диссертацией. Тем более, что изложенная в реферате концепция весьма и весьма любопытна. Невольно Алеша улыбнулся своим мыслям. Профессор и впрямь напоминал ему борова: довольно упитанный, розовощекий, с маленькими серыми глазками, в обрамлении бесцветных коротких ресничек, белесыми бровями и крупным мясистым носом. Этакая свинья-копилка: о том, что профессор Кузькин нечист на руку и берет взятки, в Ан-ске давно ходили легенды.

– Чему вы улыбаетесь? – ректор почти уже не скрывал раздражительного нетерпения. – Я говорю...

– Да, да, – отозвался, наконец, Алеша. – Я слышу. Очень рад, что вы уделили мне время, ваше компетентное мнение для меня очень ценно. Думаю, вы правы: я был излишне самонадеян. Всего хорошего.

Алеша встал, собираясь уходить.

– Нет, вы постойте... – в голосе профессора явно послышалась растерянность.

Он был уверен, что парень бросится спорить: доказывать, будто в науке право на существование имеет любая точка зрения, пусть на первый взгляд и абсурдная. Тем более, что философия – не математика, и строгие рамки формулировок здесь не всегда применимы. Но Ионов не спорил, и это обескуражило профессора. Подобная покорность сбила Кузькина с толку: к собственной досаде он почувствовал себя неловко. Как бы там ни было, но совесть у профессора все же была, и уж кто-то, а она знала истинную причину отказа этому симпатичному юноше. Совесть приходит и говорит с нами когда хочет и что хочет. Чаще, как и теперь – в самый неподходящий момент. Но ей, совести, было не понять, что по большому счету Кузькин не мог поступить иначе: просьбы сверху равносильны приказу, и не важно проплачены они или нет. Рисковать своим креслом ради какого-то аспиранта бессмысленно и глупо. Не им, Кузькиным, придуманы правила игры в этом городе, не ему их и менять.

– Постойте, – повторил профессор, стараясь более внимательно разглядеть соискателя: мелкие черты его лица были правильными, а в серых глазах светился пытливый ум и способность самостоятельно мыслить, ничего не принимая на веру. Опрятная русая челка доходила до тонких по-девичьи изогнутых бровей юноши, а чуть выступающие вперед скулы покрывал еле заметный румянец, какой бывает у молодых здоровых людей. – Присядьте!

Алеша, поколебавшись, вновь опустился на стул.

– Я же не сказал, что вам навсегда закрыт путь в науку, – профессор заговорил быстро, суетливо, не глядя несостоявшемуся аспиранту в глаза. – Попробуйте взять другую тему, сменить направление. И вообще: почему непременно философия? У вас хороший слог, может, есть смысл обратить внимание на другую науку, филологию, например?

Кузькин почувствовал, что говорит ерунду, отчего вновь стал раздражаться.

– Я обязательно над этим подумаю, – Алеша поднялся, поняв окончательно, что задерживаться дольше нет никакого смысла. – Спасибо вам за все, профессор. До свидания.

Не слушая больше ректора, что-то еще говорившего ему вслед, Алеша вышел из кабинета. Одновременно со стуком закрываемой двери забили большие настенные часы, служившие украшением профессорского кабинета:

“Бом! Бом! Бом! Бом! Бом!”

Какое-то неуловимо-тревожное осуждение почудилось Кузькину в этом бое. Но профессору было не до дурных предчувствий: вошла секретарша и объявила о следующем посетителе. Дела земные не оставляли места для мистических размышлений. Вениамин Кузькин привык жить в реальном мире. И мир этот профессора философии вполне устраивал.

...Бой часов в кабинете ректора Алеша тоже слышал. Он давно уже покинул университет, бродил бесцельно по городу, не имея в голове никаких мыслей. Лишь этот бой, не переставая, отзывался у него в висках. Алеша присел на скамейку в каком-то сквере и, обхватив голову руками, попытался унять назойливое звучание. Это помогло юноше прийти в себя. Что делать дальше он не знал. Делать не сейчас, сию минуту, а вообще. В науке была вся его жизнь, все мечты и надежды. Все его будущее было связано только с философией. Теперь же...

Профессор Вениамин Кузькин был единственным доктором философских наук в Ан-ске. Для Алеши это означало, что никто другой не мог стать его научным руководителем, кроме Кузькина. А без научного руководителя о поступлении в аспирантуру нечего было и думать. В Ан-ском университете существовали такие правила. Алеша понимал, конечно, что ничего еще не потеряно: в конце концов, есть сотни других университетов и тысячи других профессоров. Однако его это не вдохновляло: что-то сломалось у Алеши внутри. Сломалось так вдруг и, как казалось тогда – окончательно. Все бессмысленно. Бесполезно! Он чувствовал и понимал это так ясно, словно некое откровение снизошло на него. Это не было минутной слабостью Алеши. Это было отчаяние: состояние крайней безнадежности, ощущение безысходности и катастрофы. Оцепенение не только души, но и самого духа, который в любых ситуациях просто обязан оставаться твердым и сильным.

Снова откуда-то донесся бой часов. Алешу передернуло: да что же это такое? Так и с ума можно сойти! Он тряхнул головой, словно таким образом хотел привести в порядок мысли, а заодно избавиться от навязчивых звуков. Звуки, однако, не прекратились, а, напротив, усилились, став протяжней и звонче: “Бом! Б-ом! Бо-о-ом!” Нет, на наваждение это не походило. Бой был вполне реальным. Алеша огляделся и только теперь сообразил, что сидит он не в сквере, как думал раньше, а на скамейке в одной из аллей Преображенского парка. Звуки же, так его напугавшие, были всего лишь боем колоколов на звоннице Преображенского собора.

Алеша жил неподалеку от храма и к колокольному звону давно привык, порой не замечая его вовсе. В будни колокола звонили всегда в одно и то же время, оповещая о начале и конце богослужений. Вот и теперь: закончилась вечерняя служба, значит, было где-то около девятнадцати часов.

Алеше вдруг вспомнились слова Хемингуэя: “Не спрашивай, по ком звонит колокол. Он звонит по тебе”. Только теперь смог оценить он всю правоту великих строк, когда-то написанных мастером. Бой часов в приемной профессора Кузькина сменился звоном церковных колоколов. “Король умер. Да здравствует король!” В этом тоже было что-то символичное: Алеши Ионова больше нет, он умер. Что ж, быть может, это и к лучшему. Во всяком случае, ничто больше не держит его в этом мерзком Ан-ске, который Алеша никогда не любил. Теперь же почти ненавидел.

Это решение о собственной смерти, пусть символической, придало юноше сил и уверенности: он знал, что делать дальше. Величайшее унижение, пережитое в кабинете ректора, неожиданным образом обернулось для Алеши преображением: именно так он себя ощущал. Сломленный было дух ожил и жаждал действий. К черту профессора Кузькина! К черту чопорно провинциальный Ан-ск с его продажным университетом! К черту науку! Быть может, истина в Боге? Как бы там ни было, он ничего не теряет: не одна только философия ищет ответы на вечные вопросы.

Уже через неделю, уладив все свои дела в Ан-ске, Алеша выехал в Санкт-Петербург. Для тех, кто занят духовным исканием, подходит только этот город, как Москва более остальных российских городов подходит тем, кто ищет славы, успеха и денег. В этом Алеша Ионов был убежден.

В Петербурге все устроилась как-то само собой и сразу: случай помог Алеше поступить послушником в монастырь Александро-Невской лавры. Это место словно было уготовлено Алеше свыше и давным-давно ждало его. Из Ан-ска выехал Алексей Ионов, в Санкт-Петербург прибыл – Иона Алексеев. Поменяв, таким образом, имя и фамилию местами, Алеша (осознанно или нет) оставлял себе путь к отступлению. Не отрекаясь от себя прежнего, когда-нибудь он сможет воскреснуть. Если, конечно, захочет.

Семь долгих лет послушник Иона был кроток, трудолюбив, терпелив и прилежен. Послушание не было ему в тягость, и вот оно подходило к концу: скоро он окончательно примет монашество. Еще раз сменит имя и тогда уже бесповоротно похоронит под черной рясой священника того восторженного юношу, что некогда так наивно и трогательно мечтал постичь тайну бытия.

Наконец, этот день наступил – завтра все должно было решиться раз и навсегда. Но что-то еще смущало сердце Ионы. Робкая тревога не давала ему покоя. До конца своей жизни он будет монахом. Он этого хочет? Или нет? Сомнение. Вот в чем все дело! Маковым зерном лежало оно в глубине души молодого послушника, и чем ближе был судьбоносный для Ионы день, тем более это зерно давало о себе знать. Имеет ли он право идти за Богом, сомневаясь? Не положившись на Него всецело, безропотно, безоглядно и смиренно?

Жизнь Ионы, словно пройдя некий заданный круг, вернулась в ту саму точку, с которой все, собственно говоря, и началось: он вновь стоял перед выбором. Не каждодневным будничным выбором, заставляющим человека решать: какое платье сегодня надеть или что съесть на ужин. Это был выбор судьбы, за которую потом только ты один и несешь ответственность. Для Ионы же это был переход из одного состояния в другое. И не на кого будет пенять, если выбор этот окажется вдруг неудачным. Но самое ужасное, что осознал вдруг для себя Иона: в этом выборе он абсолютно свободен! Эта абсолютная свобода действий была для него мучительно невыносима.

Послушник подошел к одной из икон Спасителя. Той, где Иисус изображен страдающим, с терновым венком на голове.

– Господи! – тихо прошептал Иона. – Ты видишь, как я ничтожен и слаб. Не возлагай на меня такой ответственности... Я не знаю, как мне быть. Ни в чем не уверен, ничего не смыслю... Моя должна быть воля, чтобы идти за Тобой. Ты, Всемогущий, не можешь меня принудить, сам же я не смею решиться. Помоги мне! Не принуждением помоги, а советом. Ты знаешь, как его дать мне, Господи!

Иона перекрестился, постоял немного перед иконой, вглядываясь в искаженный страданиями святой лик. Позорная смерть праведника... Что в мире может быть несправедливей этого? Но и величайшая слава Его после смерти. Справедливей этого тоже ведь ничего нет. Как все просто и сложно одновременно. Иона вздохнул, еще раз осенил себя крестом и отошел от иконы.

В это время церковь была полупустой: до вечерней службы было еще нескоро. Редкие прихожане все же заходили сюда и в эти часы – поставить свечки, о чем-то своем попросить Господа или же просто справиться у служителей храма о тех многочисленных формальностях, коими неизбежно обставлено любое религиозно-церковное действо, будь то таинство исповеди, крещения или брака.

– Девушка! – Иона услышал у себя за спиной укоризненный голос отца Анатолия, одного из священнослужителей прихода. – Кто же ходит в храм с непокрытой головой да еще в брюках?

Иона обернулся: отец Анатолий, не очень успешно пытаясь быть сдержанным и мягким, отчитывал испуганную молодую женщину или даже девушку. Та, в самом деле, была в брюках, короткой кожаной курточке и без платка. Прихожанка испуганно смотрела на священника, даже не пытаясь оправдываться.

“Ох! – выдохнул про себя Иона. – Ох, уж эти платки и брюки. Разве на них, а не в сердца пришедших к Нему смотрит Господь?”

Сколько раз предупреждали на сей счет и самих священнослужителей: не пугать прихожан строгими правилами. Их соблюдение, конечно, обязательно, но требовать этого стоит все же в более терпимой и доброжелательной форме.

– Простите меня, пожалуйста, – пролепетала меж тем молодая женщина, краснея. – Я не должна была... Извините.

Она повернулась и почти выбежала из церкви. Отец Анатолий похоже и сам смутился такому повороту дела, свидетелем которого невольно стал послушник Иона.

– Прости, Господи, – пробормотал священник, – кажется, своим словом я изгнал ее из храма. – Перекрестившись, он пошел прочь, читая про себя покаянную молитву.

Иона тоже хотел уйти, но внезапная мысль остановила его: только что он просил у Господа совета и вот, пожалуйста, – эта сцена в церковных стенах. Знак или случайность? Иона решил догнать прихожанку. Быстро сбежав вниз по высоким ступеням церковного крыльца, он очутился на улице. Но девушки там не было. Какое-то время Иона стоял у подножия храма в полной растерянности. Как быть дальше он не знал, поэтому, расстроенный, решил пока не возвращаться обратно, а просто пройтись по улице и собраться с мыслями. Свернув за угол, и одолев всего несколько метров, Иона вдруг увидел ту самую прихожанку, ради которой пятью минутами раньше оставил храм. Она шла по направлению к станции метро. Ионе пришлось бежать, чтобы не упустить ее из виду.

– Девушка, постойте! – крикнул послушник.

Сразу несколько девушек в толпе обернулись на его голос, кроме той, которую он звал. Но Иона сам уже нагнал ее и, мягко коснувшись руки молодой женщины, повторил прерывисто, задыхаясь от быстрого бега:

– Девушка, п-остойте! Минуточку. Про-шу вас.

Она с испугом и удивлением отпрянула от него, но затем как-то обмякла, видимо успокоилась, заметив черную рясу послушника – одежду, в которой любой мужчина кажется безопасным.

– Вы меня? – спросила девушка просто. В ее глазах цвета слегка недоспелого чернослива застыл вопрос.

– Да, – ответил Иона, переводя дыхание. – Вас. Пожалуйста, давайте немного отойдем, я вас не задержу.

Легкая тень замешательства пробежала по лицу девушки, но сомнение в ее глазах сменилось неприкрытым любопытством. Она кивнула Ионе и улыбнулась:

– Что ж, я слушаю вас.

Они отошли в сторону, к краю мраморных колонн.

– Простите нас, – начал Иона. – Отец Анатолий... Он сожалеет, и все мы тоже... Почему вы ушли?

Девушка смотрела на него с изумлением и явно не понимала в чем дело.

– Вы только что были в храме, – пояснил Иона.

Теперь она вспомнила:

– Да, да! Я не должна... То есть, должна была сначала узнать все правила. Видите ли, раньше я никогда не заходила в церковь. Так что не стоит извиняться: ваш отец Анатолий абсолютно прав. К тому же, он ничем меня не обидел.

Это было не его дело, но Иона зачем-то спросил:

– Вы крещеная? Православная?

– Нет, не думаю, – ответила девушка, словно сомневаясь, так ли это на самом деле. – Понимаете, мои родители... Я их совсем не знаю, поэтому ни в чем не могу быть уверена. Но, скорее всего, христианами они не были. Я – китаянка.

– Ну да, – пробормотал Иона, чувствуя неловкость и замешательство.

– Но выросла я здесь, в Ленинграде, в Петербурге, – продолжала девушка, тактично не замечая смущения Ионы. – Здесь так много православных храмов, а я... Впрочем, это неважно.

– Нет, нет, – горячо заговорил Иона. – Это может быть важно, очень важно. Если только... – он замолчал, боясь снова сказать что-нибудь не то.

– Если что?

– Ну, в общем... Если только вы пришли к нам не из любопытства.

– Не из любопытства, уверяю вас, – ответила девушка грустно. – Но не думаю, что вам это интересно.

– Как вас зовут? – спросил Иона.

Он чувствовал какую-то необъяснимую симпатию к этой молодой китаянке. Более того, эту симпатию Иона ощутил еще в храме, едва только взглянул на девушку. Тогда он этого не осознал, теперь же ему не хотелось ее отпускать.

– Меня зовут Мэй, – сказала девушка. – Мэй Лай. А вас?

– Иона. Я – послушник в монастыре Александро-Невской лавры.

– Какое необычное имя, – удивилась Мэй. – Довольно редкое.

– У вас тоже редкое имя, – засмеялся Иона. – Мое же имя – библейское. Есть такая причта об Ионе, побывавшем в чреве кита.

– Причту я знаю, – улыбнулась Мэй. – Помнится, тот Иона ослушался Бога? – добавила строго девушка, но глаза ее смотрели на послушника с легкой, дразнящей иронией. Иронией такой мягкой и доброй, что Иона ничуть не обиделся.

– Правильно: ослушался. За что и был наказан, но потом все осознал, и Бог его простил.

Иона и Мэй весело рассмеялись, и последнее напряжение, бывшее еще между ними, окончательно спало.

– И все же, – Иона вновь стал серьезным, – если вам нужна помощь, то я могу...

– Помощь? Почему вы так решили?

– В девяноста девяти случаях из ста люди приходят в церковь за помощью. Особенно те, кто приходит впервые.

– А оставшийся процент людей?

– Они приходят, чтобы благодарить Бога.

– Так мало? – удивилась Мэй.

– Это только мои наблюдения, – поспешно заметил Иона, – они не научны и, может быть, не совсем верны.

– Тем более что вы упустили любопытствующих.

– Что?

– Тех, кто приходит из любопытства. Вы ведь и про меня так подумали?

– Да нет, я... – начал, было, Иона, но Мэй остановила его:

– Не оправдывайтесь. К тому же все верно: я в самом деле нуждаюсь в помощи. Знаете, один старик-даос учил меня следовать своей судьбе. Правда, это было очень давно. Но, может, он прав? Я имею в виду, может, это вовсе не случайно, что вы меня догнали?

– Думаю, в этом есть Божий Промысел, – серьезно ответил Иона.

– В таком случае, раз уж вы сами напросились... Мне нужна помощь особого рода: мне нужен совет. В двух словах это не объяснишь...

– Вот и хорошо, давайте где-нибудь встретимся, – предложил Иона. – После вечерней службы я буду свободен. Вы где живете?

– На Гороховой, у Красного моста, – ответила Мэй.

– Значит, на Невском вам будет удобно?

– Удобно. А где именно?

– Давайте у моста и встретимся.

– Тогда лучше у Зеленого, на самом Невском. В котором часу?

– Ближе к восьми не очень поздно? У нас служба, и раньше мне не управиться, – пояснил Иона, – но потом я обязательно вас провожу.

– Договорились, – подвела итог Мэй. – В восемь вечера у Зеленого моста на Невском. Я буду вовремя.

– Я тоже. Обязательно! – горячо пообещал Иона и, улыбнувшись, добавил: – Мог бы проводить вас до метро, но... Увы!

– Да уж, в данной ситуации у вас это не получится, – засмеялась Мэй, ведь метро было рядом. – До свидания.

– До встречи!

Мэй ушла. Иона постоял еще немного, наблюдая, как пестрая кипучая толпа, всосав, растворила в себе хрупкую фигурку девушки. Странное дело, в тот момент послушник вновь ощущал себя Алешей Ионовым, напрочь забыв и о монастыре, и о предстоящем постриге и о своих недавних сомнениях в правильности этого шага.

“Уж не дьявол ли меня искушает?” – спохватившись, подумал Иона, осознав вдруг, как не просто будет ему отказаться от тех маленьких радостей, которые дает человеку жизнь. Эта девушка с глазами цвета темно-лиловой сливы вполне могла бы стать его девушкой, а не просто прихожанкой, нуждающейся в совете служителя церкви. Служителя, но не друга. Впрочем, есть ли разница? Разве монах не может быть чьим-то другом? Не более чем другом. Вот разница!

Почему раньше он никогда не даже помышлял об этом? Увлеченный сначала наукой, потом верой, Иона никогда не задумывался о личной жизни. Счастье для него было в познании мира, в учении. То, что это свое увлечение можно разделить с кем-то еще, отчего счастье станет ощутимей и глубже, не приходило в голову ни мирянину Алеше Ионову, ни послушнику Ионе. Он вздохнул, развернулся и медленно побрел обратно в храм. В душе Ионы было полное смятение.

– Придется отложить постриг, – сказал он сам себе. – Я пока не готов к нему. Не готов. Спасибо тебе, Господи, что ты указал мне на это!