Камень, который дышит

18+

	Поделиться:

 

 

 

Этот текст в полном объёме в журнале за август 2025:

 

На чтение потребуется 20 минут | Цитата | Скачать файл | Подписаться на журнал

 

 

 

 

«What I a silly thing Love is».

 

«Соловей и роза». Оскар Уайльд

 

 

Что делать, если каждую ночь снится один и тот же сон? Ничего. Смотреть и наслаждаться.

Ночь. Пелена дождя настолько плотна, что его шум охватывает всё вокруг. Чёрно-белая гамма – словно кадры из старого фильма в духе нуара, а может, из «Метрополиса» Фрица Ланга. Передо мной – широкая пустая улица, и лишь один фонарь горит в самом её конце. Под этим фонарём – она. Женщина в алом платье, героиня моих снов. На фоне монохромной сцены её образ будто вспыхивает живым цветом – не правда ли, невозможно не заметить? Как и всегда, ничего не остаётся, кроме как идти к ней. Я бросаю наполовину догоревшую сигарету в лужу, слышу, как затухает её огонёк с тихим шипением. Делаю шаг. Потом ещё один. И ещё... И вот я добираюсь до неё. Моя рука касается её плеча, она оборачивается, смеётся – звонко, искристо – и... всё. На этом месте сон обрывается.

 

Громкий треск будильника разрывает хрупкую сладость сна, разбивая её на крошечные осколки. Глаза ещё цепляются за тьму, но рука по привычке выключает надоевшую мелодию. Утро. Пора просыпаться и жить.

Сначала открывается один глаз, потом второй. Полумрак раннего часа, и только ленивые лучи солнца пробиваются сквозь плотные занавески. Изо рта вырывается долгий, безрадостный стон – стон человека, который не хочет, но обязан подняться. Сбросив одеяло, опускаю ноги на пол. Тело и голова будто всё ещё в постели. Собравшись, нехотя поднимаюсь.

Ещё окончательно не проснувшись, направляюсь на кухню. Там меня уже ждёт кофеварка. Одно нажатие кнопки – и через пару минут в чашке плещется крепкий, густо-чёрный ароматный кофе. Первый глоток обжигает горло, но это даже к лучшему – боль помогает встряхнуться. Она напоминает: ты жив. Морщусь, беру чашку и выхожу на балкон.

Утренняя прохлада мягко ложится на кожу. Ставлю чашку на подоконник, достаю сигареты и зажигалку. Первая затяжка – дым обволакивает лёгкие, выдыхаю. Вслед за ней – вторая. Внизу, на улице, жизнь кипит – люди снуют туда-сюда как муравьи. Кто-то спешит на работу, кто-то возвращается домой. Автомобили – крупные жуки, вроде майских или носорогов, с хрустящими хитиновыми спинами, блестящими под солнцем – носятся по дорогам из конца в конец города. Автобусы и трамваи – длинные гусеницы, проглатывающие человечков-муравьёв и увозящие их прочь.

Делаю последнюю затяжку, тушу сигарету в пепельнице, залпом допиваю кофе. Возвращаюсь внутрь. Путь ведёт меня в ванную. Включаю холодный душ.

Выбравшись из кабины, шлёпаю босыми мокрыми ногами по коврику. Гляжу в зеркало. Пряди отросших волос прилипли ко лбу, откидываю их в сторону. На меня смотрит мужчина лет тридцати – зелёные глаза, тёмные круги под ними, лицо помятое, с первыми глубокими морщинами на лбу и в уголках губ. Без тени улыбки. Этот человек уже давно не улыбался. Плеснув в лицо холодной воды и почистив зубы, я почувствовал себя хоть немного живым.

Накинув одежду, вышел из квартиры, спустился вниз. До работы было рукой подать – мастерская находилась в соседнем доме, на первом этаже. Я был скульптором. Работал с камнем, делал памятники, статуи.

Повернул ключ в замке – и вошёл. Сейчас заказов не было, да и в последнее время я творил больше для себя. Работа над одной скульптурой поглотила меня целиком, превратилась в идею фикс. Полностью вытягивала всё внимание и время. Включаю музыку – из колонок раздаётся хрипловатый голос Тома Уэйтса. Беру инструменты. Начинаю.

Я не был ни Рафаэлем, ни Микеланджело, но работа шла.

Передо мной – мраморная фигура молодой девушки с задумчивым, чуть печальным выражением лица. Белые волосы с серыми прожилками ниспадали на плечи, а платье, словно подхваченное ветром, изящно струилось вдоль тела. Наверняка опытный скульптор увидел бы в ней множество недочётов – но для меня она была совершенством.

Работа продолжалась. Оставалось множество мелких деталей: руки метались по поверхности камня, отсекали лишнее, доводили мелочи до нужной формы, словно это был ритуал очищения.

Часы пролетели незаметно. Резкий звук звонка вырвал из сосредоточенного состояния. Смахнув пот со лба, поднёс телефон к уху.

– Слушаю.

– Привет, отшельник. Сто лет не виделись. Не хочешь вечером выпить пива? – весёлый, живой голос друга.

– Где и когда?

– Восемь. Как обычно.

– Договорились.

Бросаю взгляд на часы – до встречи полтора часа. На сегодня хватит. Закрываю мастерскую, поднимаюсь домой. Сначала – душ, потом лёгкий перекус и кофе. Спустя час я уже был готов. Наушники в уши, сигареты и зажигалка – в карман. Выхожу.

 

Это было далеко не самое респектабельное заведение в городе. Но у него были два неоспоримых плюса: дешёвое пиво и возможность курить прямо за столом. Внутри стояла духота – смесь потных тел, перегара и табака. Единственный способ пережить эту атмосферу – самому закурить и забыться. Мой друг уже сидел за угловым столиком, бокал перед ним явно был не первым.

– Привет, – сказал я, опускаясь напротив.

– А вот и ты! – радостно воскликнул он.

Его голос, как всегда, был лёгким, солнечным, с искрой беззаботности. Он резко контрастировал с моей спокойной, почти монотонной интонацией, в которой сквозила усталость.

– Улыбнись, или ты не рад меня видеть?

На самом деле – не особо. Если бы не пришёл, он всё равно бы притащился ко мне. Но вместо этого я, по привычке, подыграл:

– Конечно, рад. Ты как?

– Как всегда отлично! – усмехнулся он и подмигнул. – Нашёл новую пассию.

Он махнул официантке.

– Пива моему другу, тёмного. Самого мрачного, как его настроение, – хихикнул он.

– Спасибо, – кивнул я и добавил: – Кто на этот раз? В прошлый раз был парень. Теперь снова смена курса?

Он пожал плечами небрежно.

– Ага. Как я всегда говорю...

– …Нельзя всю жизнь есть только мясо или только овощи. Да, знаю, – закончил я за него.

Принесли пиво. Я сделал первый глоток. Вкус – как ржавчина, растворённая в чёрством хлебе. Но пиво было холодным, и этого оказалось достаточно.

Он рассмеялся, звонко и искренне, будто действительно был счастлив.

– Вот видишь, жизнь не так уж плоха. Тебе бы тоже не мешало кого-то найти. Серьёзно.

Я молча уставился в стакан, будто в нём прятались ответы.

– Нет. Ни времени, ни сил, ни желания.

Он слегка склонил голову, изучая меня с выражением, в котором было и сочувствие, и укор.

– Или ты всё ещё не можешь отпустить? Сколько лет прошло? Пять? Шесть?

– Хватит, чтобы забыть, – отрезал я чуть резче, чем планировал.

Он не обиделся. У него была редкая способность пропускать мимо ушей всё, что не вписывалось в его жизнерадостную картину мира.

– Ты всегда так говоришь. Но я вижу, как ты застрял в этом. До сих пор.

Я достал сигарету и закурил. Это было проще, чем спорить.

– Прошлое остаётся в прошлом. Давай не будем.

Он вздохнул, отхлебнул пиво и перешёл на другую тему – начал говорить о своей работе, новых знакомствах, каких-то поездках. Он был живым, пульсирующим, как гейзер. А я – тенью за своим бокалом. Просто слушал. Или делал вид, что слушаю. Внутри меня разверзлась череда воспоминаний.

 

Миллионы секунд назад. Сотни сигарет назад. Десятки бутылок виски назад. Он тогда ещё не был взрослым, но и ребёнком уже не был. Юноша, только начинавший взрослую жизнь, вышел на улицу из тёплого ночного магазина, крепко сжимая в руке свою первую пол-литровую банку дешёвого пива – купленную на честно заработанные деньги.

Даже сейчас, спустя столько лет, он с удивительной чёткостью помнил хрустящий, шипящий звук открывающейся банки. Глоток был осторожным, но жадным. Светло-золотистая жидкость холодно прокатилась по нёбу, пузырьки лопались на языке. Было чувство, будто он пересёк некий символический рубеж. Мгновение – и вот он взрослый. Самостоятельный. Свободный. Триумф, как ему тогда казалось. Который, правда, тут же смыло начавшимся дождём – холодным, настойчивым. Пришлось искать укрытие, и он забежал под навес у соседнего подъезда.

Там он и встретил её.

Она стояла у стены, слегка ссутулившись, и отчаянно пыталась зажечь сигарету промокшей зажигалкой. Капли стекали по её лицу, а пряди мокрых волос прилипали к щекам и шее. Он застыл. На фоне серого дождя её образ был как светлая точка во мраке – тихий, едва заметный огонь. Она была красива – не кричаще, не вульгарно, а просто, по-человечески. Странно трогательно.

Он понимал, что выглядеть нелепо – почти неизбежно. Но молчать было невозможно.

– Есть сигарета? – спросил он хрипло, с запоздалым осознанием, как глупо прозвучал.

Она подняла на него взгляд. Выразительные зелёные глаза, слегка прищуренные. Она вскинула бровь, с интересом оглядела с головы до ног, но молча протянула промокшую пачку. Он попытался достать сигарету дрожащими пальцами и едва не выронил её. Подкурил – с третьего раза. Первый вдох был ужасен: тяжёлый, обжигающий дым врывался в лёгкие. Он тут же закашлялся, согнулся пополам.

Она рассмеялась. Весело, искренне, звонко. Смех, который будто пробил облака. Он покраснел, но улыбнулся сквозь кашель. Попытался сохранить видимость достоинства и сделал вторую затяжку. Боль в горле стала терпимее. Головокружение от первой сигареты сочеталось с теплом, которое шло от её присутствия.

– Погода, конечно, – начал он неуверенно.

– Ага, внезапный душ, – кивнула она, – зато теперь есть повод стоять и курить в хорошей компании.

С этими словами она слегка улыбнулась. Лёгкая, едва заметная складка губ, от которой внутри что-то щёлкнуло. Так просто, так по-настоящему.

Разговор завязался. Постепенно, будто бы сам собой. Сначала о погоде, потом – о музыке. О том, что слушают, что раздражает. О книгах – от классики до странных авторов, которых мало кто знал. О кино, играх, уличных художниках, кафе, которые работают только ночью.

Они стояли под дождём, курили и разговаривали. Вода стекала по рукавам, капала с капюшонов, а им было всё равно. Мир сузился до этого маленького укрытия, до их двоих. Он чувствовал, что с каждой минутой её голос проникает глубже под кожу. И неважно, куда это приведёт. Главное – этот момент.

Пока они увлечённо обсуждали стихи Бодлера – его мрачную красоту, страсть к декадансу, запахи разложения и тоски – дождь незаметно закончился. Воздух очистился, стал прохладным и прозрачным, будто сам город сделал глубокий вдох.

Он посмотрел на неё, немного неуверенно, как человек, который ещё боится разрушить тонкое равновесие момента:

– Прогуляемся?

Она не ответила словами, просто кивнула и мягко улыбнулась. Ответ был очевиден.

Они пошли – сначала медленно, никуда не торопясь. Под ногами мокрый асфальт отражал редкие уличные огни, тротуары пахли дождём и камнем. Влажный воздух был наполнен запахом сырой земли, листвы, ночной тишины и, быть может, едва уловимого озона.

Город спал. Фонари, будто одинокие стражи на улицах, отбрасывали жёлтые круги света. Иногда мимо проносились машины, но чаще слышался лишь шелест листвы и отдалённое гудение – тишина, наполненная их шагами и голосами.

Он говорил. Она слушала. Потом – наоборот. Паузы между репликами не были неловкими. В них звучало что-то общее, не нуждавшееся в словах. Он рассказывал истории из детства, она вспоминала любимые книги. Он пошутил про то, что пиво из банки официально открывает взрослую жизнь. Она ответила, что настоящая взрослость наступает, когда добровольно идёшь на работу в понедельник.

Смех. Её смех – звонкий, искренний, живой – стал чем-то, что он хотел слышать снова и снова. Её глаза в свете фонарей светились мягким зелёным светом, и каждый её взгляд оставлял ощущение тепла.

Где-то ближе к набережной они замедлили шаг. Луна висела над горизонтом, полная, яркая. Лунный свет серебрил мокрый асфальт и делал её волосы почти белыми.

Он взглянул на неё. Она – на него. И в этот момент не было слов. Только дыхание, чуть учащённое. Только пространство между ними – как тонкая нить, которую можно порвать или вплести в судьбу.

Они молчали. И это молчание говорило больше любого признания.

Они были молоды. Они были живы. В этот момент – по-настоящему. И вся жизнь лежала впереди – неизвестная, неясная, но именно поэтому такая манящая.

И возможно, именно поэтому он навсегда запомнил эту ночь. Потому что тогда впервые он понял, что такое – влюбиться.

 

Очередной глоток тёмного пива слегка остудил нарастающее раздражение. Горечь на языке оказалась кстати. Друг будто не замечая моего состояния, продолжал говорить – о себе, о работе, о новых отношениях. Всё как всегда. Его голос звучал фоном, как старая знакомая мелодия, которую давно не слушаешь, но знаешь наизусть.

Я уже не слушал. Курил. Смотрел по сторонам. Лица за соседними столами сливались в единый неразличимый шум. Люди смеялись, спорили, обнимались, жили. А мой взгляд скользил между ними, не цепляясь ни за кого. Он был где-то там, в тех мокрых улицах, под жёлтым светом фонарей. В тех первых затяжках и невысказанных словах.

– Ты меня вообще слушаешь? – спросил он, качая головой, но без упрёка.

Я кивнул рассеянно, не отводя взгляда от пустоты за его спиной.

– Думаю, мне хватит, – тихо сказал я, ставя почти полный стакан обратно на стол.

– Опять сбегаешь, – вздохнул он. – Ну, как хочешь.

Он не обиделся. Он знал. Мы оба знали.

Я встал. Он лишь коротко поднял бокал в прощальном жесте.

– Береги себя, – сказал он.

– Ты тоже.

Я вышел на улицу. Ночь встретила влажной тишиной. За спиной остались пиво, дым и чужие разговоры. Впереди – привычная пустота. И снова я шёл один, туда, где только тени и воспоминания знали моё имя.

И тут позади раздались шаги. Торопливые, злые.

 

– Постой!

Я обернулся. Он догнал меня – без куртки, с недопитым стаканом в руке. Глаза горели.

– Ты что, снова просто уйдёшь? Каждый раз – одно и то же. Молчишь, отворачиваешься, уходишь в ночь, как чёртов призрак.

Я не ответил.

– Тебе плевать, да? Плевать, что я каждый раз сижу, жду, думаю, может, на этот раз он захочет жить, а не просто быть?

– Я не просил тебя, – тихо сказал я.

Он засмеялся. Жёстко, без радости.

– Нет, ты никогда не просишь. Ты просто тонешь – молча, красиво, с дымом и музыкой. Как будто это искусство – разрушать себя медленно, но эстетично.

Я хотел отвернуться, но он шагнул ближе.

– Знаешь, что хуже всего? Я скучаю по тебе. По тому, каким ты был. Смешной. Безумный. Непредсказуемый. Живой. А теперь – будто статуя ходит по городу. Камень, обтянутый кожей. Ты даже улыбаешься теперь, как будто это грех.

– А ты всё ещё играешь в спасателя?

– А я устал, понял? Устал тащить тебя из болота, в которое ты сам по горло залез. Я прихожу, говорю, зову, держусь – а ты только глубже зарываешься. Как будто хочешь исчезнуть, но сделать это медленно. Словно у тебя план такой.

Он тяжело дышал.

Пауза повисла в воздухе, как гиря на тонкой нити.

 

– Я тоже знаком с потерями, – сказал он тише. – И знаешь, мне тоже было невыносимо больно. Но я выбрал жить. А ты – ты выбрал гнить красиво.

Я посмотрел на него. Он впервые не был весёлым. Не был искристым и солнечным.

Он был сломан. Он был… Настоящий.

– Ты прав, – только и сказал я. – Я не умею по-другому.

Он кивнул. Медленно. Почти безжизненно.

– Тогда, может, пора мне перестать пытаться. Ты не хочешь быть спасённым. Ты хочешь, чтобы тебя оставили в покое.

Он сделал шаг назад.

– Последний раз. Я тебя догнал в последний раз. В следующий – пусть тебя догоняют твои призраки. А не я.

Он развернулся и пошёл обратно. Быстро, сжав кулаки. На асфальте отражались его шаги – длинные, быстрые, будто он убегал от чего-то. От меня.

Я остался. Один. Как всегда.

 

Ночь. Вязкая, тяжёлая, будто мокрое одеяло, брошенное на плечи. Она не просто окружает – она давит. Улицы пустынны, только редкие огни светофоров моргают вдали. Я иду, втыкаю наушники в уши. Музыка – старый добрый Луи Армстронг – звучит где-то в глубине черепа, как эхо чужой эпохи.

Я не смотрю по сторонам. Не хочу видеть ни витрин, ни прохожих, ни кривых теней, что изгибаются и корчатся на стенах, будто насмехаются. Эти тени – как части меня, те, которые я давно не хочу знать. Ноги сами несут вперёд, автоматично. До набережной. Там я останавливаюсь.

Становится трудно дышать. Не от усталости – от внутреннего давления. Город, мысли, день – всё накатывает, как глухая волна. Я достаю сигарету, зажигаю, вдыхаю.

С первой затяжкой становится легче. Словно вокруг всё отступает на шаг. Ночь давит, мир давит. Но дым между пальцами – мой. Я его контролирую.

И вместо того, чтобы бороться, спорить, злиться – я снова ухожу туда, где безопасно. Туда, где всё было просто. В прошлое.

Но не в то, где всё только начиналось – не в тёплый вечер с первым смехом и первой сигаретой. А туда, где всё кончилось.

 

Она сидела напротив него в маленьком кафе у окна. За стеклом – ранняя осень, моросящий дождь, листья, прилипшие к тротуару. Внутри – тёплый свет и запах кофе. Но между ними – тишина. Та, что висит не как пауза, а как пропасть.

Он говорил. О том, что чувствует. О том, что думает. Пытался подобрать слова, сложить их так, чтобы она поняла. Чтобы почувствовала. Чтобы, может быть, ответила тем же. Он не умел красиво. Он просто говорил правду.

Она слушала. Не перебивая. Только иногда улыбалась – печально, мягко. Он знал эту улыбку. Это была улыбка прощания, ещё не сказанного вслух, но уже совершившегося внутри неё.

– Я не могу, – наконец сказала она.

Он молчал.

– Ты хороший. Просто... не тот.

Эти слова остались навсегда. Он запомнил их интонацию, паузу между ними, как она убирала прядь волос за ухо, как обхватывала ладонями чашку. Всё было так буднично. Так обыденно. И в этом была особая жестокость – в том, как спокойно рушится целый мир.

Он не спорил. Не умолял. Просто кивнул и расплатился за обоих. И больше они не виделись.

 

Я стряхнул пепел с сигареты. Дым медленно растворялся в холодном воздухе над набережной.

Сколько лет прошло? Пять? Шесть?

А внутри всё равно стояла осень. Там, в кафе. За стеклом.

Я докурил. Бросил окурок в сточную решётку и долго смотрел, как огонёк угасает во влажной темноте. В ушах всё ещё звучал Армстронг, но теперь его музыка казалась слишком жизнерадостной, почти неуместной.

Я развернулся и пошёл обратно. Улицы были пусты. Тени – те самые, что корчились на стенах – теперь казались молчаливыми свидетелями. Никто не говорил, никто не смотрел. Только я – один.

Дошёл до дома. Ключ щёлкнул в замке, как всегда – с характерным металлическим эхом. Дверь мастерской поддалась с тихим скрипом. Я не включал свет.

Он был ни к чему.

Сквозь плотные тени проступала фигура – белая, мраморная. Она стояла в центре комнаты как живое напоминание. Девушка с задумчивым лицом. Скульптура, на которую я потратил месяцы. Годы. Возможно – самого себя.

Я опустился прямо на пол, рядом с постаментом. Холодная поверхность бетонной плиты подо мной. В руке – зажигалка, вторая сигарета. В груди – пустота.

Мысли кружились, как мухи вокруг источника тепла. Они были беспорядочны, тяжелы, требовали выхода. Я не сопротивлялся. Просто смотрел на неё. На её лицо. На его сходство.

Я сидел у её ног, как у изваяния богини, сотворённой мной же – не как творец, а как одержимый. Скульптура смотрела куда-то вдаль, за моё плечо, за стены этой мастерской, туда, где я больше не был.

Сигарета горела в пальцах. Дым поднимался вверх, цепляясь за мрак, и исчезал. Всё исчезает. Со временем. Но не чувство.

Мысли, как пчёлы, жалили изнутри.

Я вспоминал, как древние греки делили любовь на четыре формы: строге, филия, эрос, агапэ. Семейная, дружеская, страстная... и та, которая не требует ничего взамен. Самая странная. Самая безнадёжная. Самая настоящая?

Когда-то я думал, что люблю её. Потом – что не должен. Потом – что это прошло. Потом – что это просто воспоминание.

Но нет.

Это было агапэ. Без условий. Без взаимности. Без объяснений. Просто тёплая тень внутри, которая иногда выходит из-за края ночи и смотрит мне в глаза.

И, быть может, всё, что я делаю – всё, что я ваяю, вырезаю, курю, пью, думаю – всё это просто попытка не забыть. Не отпустить. Оставить ей место. Хотя бы в камне.

Может, я давно перестал жить настоящим. Но я всё ещё чувствую. Пусть и сквозь мрамор.

Я затушил сигарету, провёл рукой по шершавой поверхности платья. Она не ответила. Никогда не ответит.

Но мне и не нужно.

Я сидел у её ног. Мрамор холодил кожу, но внутри всё пылало. Не боль – жжение. Как будто что-то внутри наконец-то решилось вырваться.

Я поднялся. Нет – меня подняло. Пальцы сами потянулись к инструментам. Руки – к камню. Мелочь за мелочью, изгиб за изгибом – всё, что я держал в себе, теперь стекало в неё. Через резец. Через боль. Через дыхание.

Я не думал. Я не помнил. Я только бил, скрёб, точил. Каждый штрих был признанием. Не ей – себе. Я не справился. Я не отпустил. Я слаб. Я потерян. Я люблю.

И потому – я создаю. До крови на ладонях. До дрожи в коленях. До немоты.

В какой-то момент стены мастерской словно расплылись, стали мягкими, как ткань. Свет просачивался сквозь них, как сквозь кожу сна. Музыка – старая, пластинчатая, знакомая – заиграла сама собой, хрипло и печально, как голос из другого мира.

Инструменты в руках начали пульсировать – живыми, горячими венами. Камень дышал. Я чувствовал, как он откликается, изгибается под пальцами – не как мёртвое вещество, а как плоть.

Мои движения перестали принадлежать мне. Я был лишь проводником. Резец двигался сам, линии проявлялись будто изнутри, как если бы она сама вырезала себя сквозь мрамор, используя мои руки.

Где-то над головой скрипнула лампа, и с потолка начали капать капли – не вода, а густое, чёрное время. Оно стекало по стенам и исчезало в полу, оставляя за собой шёпот. Голоса. Её голос.

Я не замечал, как наступило утро. Или это был полдень? Или конец всего?

Свет – неестественно белый. Он лёг на неё – на статую.

Теперь она смотрела не вдаль. А прямо на меня.

И я… не узнал её. Точнее – узнал, но не как прежде. Она больше не была памятью. Не была болью. Она стала – собой.

Живой?

Нет. Живой – стал я. Через неё.

Я опустился рядом. Без сил. Сердце билось так, как не билось годами. Голова гудела. Я больше ничего не держал внутри. Всё было в ней.

Мрамор казался тёплым. Она как будто дышала.

Я коснулся её щеки – и не испугался. Сквозь гладкую поверхность – едва ощутимый пульс.

Я больше не боялся ничего.

Я освободился.

И в этот момент – она моргнула.

Не камень. Не иллюзия. Не сон. Её веки дрогнули, губы приоткрылись, и из груди – мраморной, холодной – вырвался первый вдох. Медленный. Как дыхание мира, только что заново сотворённого.

Я не отшатнулся. Я не удивился. Я знал – именно так это должно было случиться.

Она подняла взгляд. Медленно, как будто глаза учились видеть впервые. Посмотрела на меня – и улыбнулась. Не тем, прежним, забытым смехом из сна. А новым. Живым. И в этой улыбке было моё имя.

Я потянулся к ней, но руки стали лёгкими, почти прозрачными. Пальцы – пыль. Вены – воздух. Сердце замерло, не в боли – в отдаче.

Я не умер. Я стал ею.

Она встала. Сделала шаг вперёд. Свет, заполнявший мастерскую, больше не отбрасывал моей тени.

Но теперь она дышала.

А значит – я всё ещё здесь.

Она стояла в центре комнаты, дыша с осторожностью, как будто каждое движение могло вернуть её в камень. Но с каждым вдохом она становилась увереннее. Лёгкий шаг. Ещё один. Она провела рукой по своему лицу – не в изумлении, а как будто вспоминала, что такое – быть кожей, теплом, телом.

Мастерская встречала её тишиной. Свет падал на разбросанные инструменты, на пятна пыли, на следы, оставленные мной. Она задержалась на мгновение, глядя на пустой постамент, где я сидел лишь минуту назад. Или вечность назад.

Перед тем как покинуть мастерскую, она задержалась у старого шкафа в углу. Склонилась, будто что-то почуяла, и выдвинула нижний ящик. Среди пыли, бумаги и забытых инструментов лежала чёрно-белая фотография. На ней – молодой мужчина с усталой, но настоящей улыбкой. В глазах – свет, ещё не затопленный тенью.

Она взяла снимок в руки. Села на пол, как когда-то он. Долго смотрела. И впервые – заплакала. Беззвучно. Мгновенно. Слёзы текли по живому лицу, по щекам, впервые познавшим соль.

Потом – бережно положила фотографию на постамент. Поднялась. Подошла к двери. Ключ щёлкнул сам собой – будто знал, что должен выпустить её в мир.

Она вышла.

Утро было туманным, город – ещё сонным. Но всё внутри неё было новым. Первым. Она прошла по тротуару, оставляя лёгкие, почти невесомые следы. Люди оборачивались – не сразу понимая, почему не могут отвести взгляд.

Она не знала, куда идёт. Но каждый шаг был её. И с каждым шагом моё имя звучало тише, но не исчезало. Оно теперь жило в ней. Навсегда.

 

Иногда любовь умирает, но остаётся жить в человеке. И тогда умирает он.

 

 

 

Конец

 

 

 

Чтобы прочитать в полном объёме все тексты,
опубликованные в журнале «Новая Литература» в августе 2025 года,
оформите подписку или купите номер:

 

 

 

 

	Поделиться: