Кощей Бессмертный, или Сказка о затерянных душах

 

 

(к сожалению, тоже в авторском пересказе)

 

 

Однажды в давние-предавние времена в одной глухой русской деревушке всё уже было готово к завтрашней свадьбе. Народ принимал горячее участие в радостных хлопотах, поскольку жених был круглая сирота, да и у невесты из родни была одна бабка-знахарка.

А ровно в полночь жених, оседлав чужого коня, летел прочь из деревни, подставляя лицо хлынувшему ливню. Даже маломальского запаса еды не захватил он с собой. В такие минуты о мелочах не вспоминают. Что же, так внезапно, выгнало его в ночную жуть? Почему он забыл свою невесту, кинувшись в бурлящий, преисполненный опасности водоворот судьбы? Чтобы ответить на этот вопрос, придётся отмотать время назад, в ту пору, когда мчащийся сломя голову всадник был ещё подростком с сердцем, вот-вот готовым полюбить, и звали его тогда Ваней.

Однажды пошли они в лес с соседской девчонкой… Связали их там и повели в полон… Длинной цепью делали оборот вокруг шеи, закрывали совпавшие звенья на замок, после чего цепь тянулась к следующему пленнику. Все звенья этой цепи были необычные – они имели форму сердец, что существенно утяжеляло ношу невольников, как в прямом, так и в переносном смысле. Разбойникам – назовём их так – не подфартило в тот раз, возвращались они с пустыми руками (вернее, с пустой цепью!) и злы были до остервенения; особенно неистовствовал главарь их, здоровенный, с огненно-рыжей бородой, кулак – с голову! В дороге клеймили пленников. Однажды ночью на привале мальчонку освободили, чтобы использовать его для хозяйственных нужд… Отомкнули как раз вовремя: один из наиболее сильных разбойников осмелился вступить в стычку с бородатым, все отвлеклись на ссору… Это был шанс – призрачный, очень маленький, но – шанс! Всё решали считанные мгновения… Уже исчезая в густых зарослях, Ваня обернулся. Здесь и ждала его погибель: единственное, что он увидел, – глаза той соседской девчонки, которую он оставлял среди разбойников, спасая себя, и для спасения которой он ничего не мог сделать!!! Две луны отражались в тех глазах, как два вопроса, укора, отчаяния, прощения, как два могучих притяжения… Даже если прожить тысячу тысяч лет, всё равно – глаз тех не забудешь… Описывать их бесполезно… они будут проходить сквозь слова, как вода сквозь решето. Сбежал тогда парнишка, да не весь – что-то осталось в тех больших круглых глазах, на самом дне их, если, вообще, было то дно…

 

С горем пополам выбрался Ваня к людям. Судьба занесла его в ту самую деревню, из которой он умчался накануне свадьбы; был – кожа да кости; так его и прозвали: Кощей; бабка-знахарка выходила его; жил и рос он при кузнице; мужал в драках, в ремесле. Но воспоминание о тех глазах не угасало в его памяти, напротив – становилось ярче, мучительнее; вопросы о дальнейшей судьбе девчонки страшной пыткой терзали неокрепший ум. Он всё мечтал поквитаться с чёрными разбойниками; на кулачных боях в каждом противнике видел одного из них. Крепчайшей цепью приковали к его сердцу нестерпимую боль. Но однажды она утихла… Обезболивающее снадобье пришло в его жизнь внучкой бабки-знахарки – красавицей с рассыпчатыми, звездистыми очами. Звали её Яга. Имя это сотворилось из её детских лепетаний, да так и прилипло. Сама себе, выходит, имя дала, налепетала…

Она сирота, он круглый сирота – вот у них любовь и разгорелась! Народ сразу поставил себе цель: поженить их! Бабка-знахарка всё приговаривала Кощею: «Без жены, что без кошки…», а у самой в глазах какая-то грустинка… Никого, думалось ему, роднее Яги нет и быть не может. Уж так прилип к ней, что, казалось, ничем не отлепишь; некуда между ними было клин вставить – срослись. Ан нашёлся тот клин!

Заканчивалась суета предсвадебного дня, надвигалась ночь, прислав вперед своего мрачного посланника. Он был весь в чёрном, в разговоре очень вежлив, чуток, почти задушевен, просил починить порвавшуюся цепь, платой не скупился. Гремучей змеёй цепь легла на наковальню, и громче молота застучало сердце Кощея, оно металось, рвалось наружу, словно хотело убежать за тридевять земель… Но ему невозможно было уйти от проклятой цепи, оно срослось с ней, стало её звеном – это была та самая, разбойничья цепь, чей яд уж сколько лет медленно, но верно делал своё чёрное дело. В миг Кощей забыл и деревню, и людей, приютивших его, и даже завтрашнюю свадьбу. Внешне он себя не выдал: починил порванные звенья; платы не взял; поинтересовался: не возьмут ли его к себе, мол, осточертела деревня, хочется жизни настоящей, лихой, интересной. Приезжий отвечал, что отряд их недавно понёс большой урон и, по его мнению, удалые молодцы им бы не помешали, но решать такие вопросы не в его власти, да и ждать им некогда, приходится идти и по ночам. Потом, словно убоявшись наболтать лишнего, внезапно замолк, взял гремящую сердцами цепь и ускакал…А ровно в полночь, как я уже говорил, жених, оседлав чужого коня, летел прочь из деревни, рискуя сломать себе шею на скользкой дороге! Однако скакать во весь опор не было необходимости – разбойничьему отряду в этот раз удалось захватить много невольников, сильно тормозивших его ход; многочисленные крики, угрозы, удары бича не могли заменить пленникам доброго коня. В ту ночь окружающие предметы виделись либо чёрными, либо очень чёрными, либо очень-очень чёрными… Всё зависело от того, сколько этих очень мог разглядеть глаз. В огромном силуэте, замыкавшем отряд, Кощей сразу узнал пришельца из ночных кошмаров – великана с огненно-рыжей бородой, казавшейся во мраке проклятой ночи чёрным, запредельно чёрным (!) помелом судьбы…

Не было у Кощея ни плана, ни расчёта – он, как гончая, неуклонно шёл по следу. Риск, конечно, был немалый: если его не брали в разбойничью шайку – цепь становилась на одного пленника длиннее. Но всё обошлось – приняли его разбойники. Рыжебородый дело своё знал крепко – едва рассвело, сразу же повязал новичка кровью, поручив ему убить ослабевшего невольника. Под испытующими взглядами Кощей снёс бедолаге голову, не задев ни одного сердечка. По цепи прошла волна ужаса, унося на своих гребнях последние надежды пленников. Но напрасно главарь присматривался к рукам Кощея – дрожжи в них не было.

 

Не руки, нет! –
То было продолжение меча!..
То был обет:
Погибнув, погубить и палача.

 

Пока удача сопутствовала Кощею: конец нити был в руках, оставалось распутывать, распутывать, распутывать…

Как ни странно, Кощей быстро сошёлся с главарём. Выяснилось, что отряд идёт в замок злого колдуна Баюна, которому и служили разбойники. О пленниках, когда-либо прошедших через его руки, рыжебородый мог сказать не больше, чем о траве, виденной им за свою жизнь, помянул только мальчонку, утекшего и, скорей всего, погибшего в лесной глуши, «на заре его деятельности». Дисциплина в отряде была будь здоров. Разбойники главаря ненавидели, но перечить, строить козни боялись. Запуганные, бесхребетные – они как зеницей ока дорожили своей службой под его началом, поскольку только нарочито лениво покрикивая на пленников, чувствовали себя значимыми, достойными жизни. Кощей решил ещё до прихода в замок занять место Рыжебородого и сделал резкий разворот от главаря к шайке. Когда Рыжебородый привычно поднимал на пленников бич, Кощей его останавливал, громко убеждая, что не годится портить хозяйский товар. Конфликт быстро нарастал. Однажды на привале Кощей сбрил свою бородку, оставив пшеничные усы. На шутки отвечал вызовом: «Усы в честь, а борода и у козла есть». Главарь полоснул взглядом, взметнулся и рычащей глыбой пошёл на Кощея, нож, сверкавший в его руке, требовал искупительной жертвы. Все расступились. Кощей упорно не замечал грозящей опасности, чувств в нём было меньше, чем в пне, на котором он сидел. И лишь в самый последний момент он нырнул под противника, и тот рухнул наземь с перебитым горлом; чтобы предстать пред Баюном героем, могущим принести славу своему хозяину, пришлось драться без оружия. Так Кощей начал свою месть за Ивана, за ту девчонку с двумя полнолуниями в глазах; месть, представлявшуюся ему тогда справедливой, а главное – необходимой. Он не мог не мстить, как не мог не дышать, не есть, не пить…

 

Баюн – могучий колдун: бывало, взглянет – лес вянет. В его лопающемся от самодовольства лице было что-то кошачье – за глаза так и называли: «Кот-Баюн». Что убаюкивал, то убаюкивал. Невольников, попавших в его замок, кормили как на убой; жили они в прелестном уголке, где никто их не притеснял, но если Баюн касался кого или глядел по-особому – умирал тот в три дня. Всю жизненную силу из них забирал.

Баюн был колдуном не по рождению, а стал им уже в зрелом возрасте. До этого у него успели родиться три сына, абсолютно не похожие на своего родителя. Природа ль так сыграла или Баюна сильно изменило его колдовство? Не знаю. Только всю любовь, отпущенную ему природой, он «вымещал» на сыновьях. Как мне теперь представляется, в сыновьях он любил себя, того ещё – не колдуна.

На известие о гибели Рыжебородого Баюн лишь отшутился: «Рыжий да красный – человек опасный», смерив при этом Кощея каким-то азартно-оценивающим взглядом.

Кощей быстро вжился в службу, получал повышение за повышением и вскоре был одним из первых лиц царства Кота-Баюна. Столь быстрая карьера объяснялась просто: в замке постоянно устраивались рыцарские турниры, и хозяин не упускал возможности хвастнуть своими сыновьями, выставляя их на поединок с достойными, сильными, но уже порядком уставшими противниками; последнее от гостей, разумеется, скрывалось. Вот Баюн и нарядил Кощея в павлиньи перья. Колдун готовился женить своих сыновей, поэтому жизнь в замке была очень оживлённая, гостей – пруд пруди. И очередной турнир был явно не за горами.

 

Но сначала случилась другая история. Как-то Баюн поручил Кощею набрать воинов, знающих толк в плотницком деле, и построить новую домовину вместо старой, стоявшей в двух днях пути. Домовина – это небольшой домик без окон, который раньше принято было ставить на могилах. Идти надо было вниз по ручью, пробегавшему мимо замка. Напоследок колдун наказал ни в коем случае не обижать отшельницу, живущую там; напротив, помочь ей, чем только возможно. От себя передал ей подарки: одежду, посуду, ножи, сети (там рядом оказалось озеро, в которое ручей и впадал), многое передал он, чего и открывать было не велено. В пути Кощей представлял себе эту хранительницу могил отвратительной старухой, лешачихой, собирающей лесные коренья для одурманивающих колдовских отваров. То, что случилось дальше, он не мог представить и в страшном сне. Видимо, судьба Кощеева, израсходовав запасы сочувствия, решила бить наповал. Обитательницей разваливающегося могильного сооружения была …его Яга, только вместо рассыпчатых, звездистых глаз, на Кощея смотрели два леденящих полнолуния, отражённые в глубоком озере печали. Она сильно хромала; ходила с палкой; узнав Кощея, вздрогнула, но больше его не замечала, как будто он был соткан из воздуха.

С тяжёлым камнем на сердце вернулся Кощей. Ни сон, ни еда ему на ум не шли. А в замке между тем был большой переполох. Колдун в срочном порядке устраивал грандиозный праздник, конечно, с непременным рыцарским турниром и прочими развлечениями. Даже его сыновья пребывали в полной растерянности, глядя на многочисленных гостей, съезжающихся со всех сторон, и гадая, какими причинами вызвана столь сумасшедшая спешка.

Вовлечённый во всеобщую суматоху, Кощей и не заметил, как стал участником битв молодецких. Он не разбирал, кто перед ним – драка нужна была ему как воздух. Его славный меч, делавший знатоков завистниками, казалось, дал в тот день обещание не возвращаться в ножны. Но вот наступила пауза; на самые почётные места рассаживались гости, сопровождаемые хозяином замка. Это означало, что настал черёд биться сыновьям Баюна – опасными и силой, и выучкой. Но зрелища, на которое рассчитывал колдун, не получилось. Кощею хватило три минуты, чтобы по очереди убить трёх сыновей Баюна – привыкших к уставшим противникам, зазубренным приёмам и не сумевшим отразить его мгновенные «неправильные» удары.

 

Все замолкли. Для такого сильного колдуна, как Баюн, прочитать мысли Кощея было пустяковым делом, и то, что он не сделал это раньше, можно было отнести только на счёт небрежности. На какой ляд ему были нужны мысли отсроченного трупа?! Колдун посмотрел в Кощея, как смотрят в развёрнутый свиток, повелел обнажить его левое плечо. И когда это было сделано, все увидели, что там стоит клеймо, – то самое, которым помечали пленников Кота-Баюна. Колдун молча удалился в свои покои. Вышел он часа через три. Никто за это время не сдвинулся с места.

Баюн говорил громко, но удивительно спокойно, как будто мирил повздоривших друзей:

– Я устроил нынче праздник, желая объявить мою последнюю волю, поделить богатство и власть между тремя сыновьями, так как дни мои сочтены. Мне не в чем обвинить тебя, Кощей. Месть твоя удалась на славу… Мне ведь хотелось всё обставить красиво: раздарить сыновьям своё царство в награду за их сегодняшние победы… Но, видно, не зря молвится: «На всякий час ума не напасёшься». Ты, Кощей, сегодня победитель! Тебе и дарю всё! С этой минуты всё здесь твоё. Поздравляю.

Баюн подошёл к новому хозяину замка и пожал ему руку. Что-то укололо ладонь Кощея, страшным холодом обожгло нутро, мир отлетел от него бесконечно далеко, всё вокруг сразу стало чужим, неинтересным, бессмысленным… В руках колдуна ослепительным, холодным светом сверкнула игла.

– Ты, Кощей, умел убить моих сыновей, а теперь сумей найти свою смерть, – промурлыкал Баюн и обратился к толпе:

– Что же вы стоите, как истуканы? Приветствуйте своего нового господина – Кощея Бессмертного!

Все налетели, что-то говорили, жали руки, а когда расступились, Баюна уже и след простыл. Больше его Кощей не видел.