Пробуждение

На чтение потребуется 2 часа 40 минут | Аннотация | Скачать: doc, fb2, pdf, rtf, txt | Хранить свои файлы: Dropbox.com и Яндекс.Диск

 

 

 

– Прыгай! Прыгай! – кричит мне отец. Он уже бежит вниз, отчего-то без шапки, нелепо балансируя на раскатанном снегу.

Я знаю, что прыгать не буду, но делаю движение, будто сейчас действительно выброшусь из летящих с горы санок. Зачем я это делаю и когда успеваю обо всём этом подумать – непонятно, потому что уже в следующее мгновение передо мной вспыхивает яркий свет, остро пахнет сосновой смолой и всё куда-то проваливается.

Этот провал, как будто внезапно отключили электричество, меня раздражает. Смутно понимаю, что потеряла сознание, что вот теперь прихожу в себя, но чувство какой-то подмены тревожит и не отступает. Как будто выпало из памяти что-то важное, и вот сейчас, именно сейчас, необходимо вспомнить, что именно пропало.

Наверное, нужно просто подождать, и тогда всё прояснится. А что – всё? И вообще, если я что-то пытаюсь вспомнить, значит, память моя всё-таки не потеряна. Я пытаюсь представить, как она работает, память. Странное это чувство – знать, что необходимо что-то вспомнить, но не знать, как это делается, а главное – не знать, что именно нужно вспоминать, с чего начать.

Я даже не вполне уверена, что я – это я.

Голова будто наполовину пуста.

Где мама? Где отец, и почему я лежу здесь?

Напротив меня – странная белая кровать, кто-то оттуда тихонько, на каждый выдох, постанывает. Мужчина. Возле кровати – приборы на столиках с колёсиками, от них идёт мерное и даже какое-то приятное урчание. Пытаюсь приглядеться к мужчине, напрягаю зрение…

Снова проваливаюсь в темноту – электричество опять вырубили.

 

 

*   *   *

 

Надо мной – люди, в комнате ярко-белый свет, он режет глаза, зажмуриваюсь.

Хочу спросить, что происходит, где я, и почему так тяжело в голове, но горло будто набито камнями, слова не выходят. Может быть, они дадут мне воды? Как попросить об этом, не знаю.

– Что? – я, кажется, делаю попытку сесть, встать, пойти. Нужно найти воду, кран, лужу, что угодно – лишь бы напиться.

– Куда-куда-куда, красавица, куда ты? – чьи-то руки прижимают меня к кровати, – нельзя-нельзя, лежим! Лежим, не встаём!

Мне с трудом удаётся снова открыть глаза, вижу троих в белых халатах. Где-то на задворках сознания мелькает мысль, что я, должно быть, в больнице. Но пока мне это не важно, сейчас важнее всего – напиться.

Наконец, чувствую влагу на губах. Пытаюсь пить, но это оказывается вилка с намотанным на неё влажным бинтом, которым мне лишь немного смачивают губы. Жадно всасываю пахнущую медициной влагу – как же её мало! – но даже её тут же отбирают. Похоже, что я плачу. Плачу, но делаю это как бы со стороны, потому что по-прежнему нет уверенности – я это, всё-таки, или не я.

– Нельзя, нельзя пока тебе пить, красавица! Потерпи! – уговаривает всё тот же ласковый голос, но я продолжаю плакать и удивляюсь сиплым звукам, которые выходят из меня.

– ...Час от часу не легче! Яичник лопнул, готовьте каталку, поднимайте в операционную, – кажется, это говорят про меня, но мне всё равно.

Во рту сухо, голова вдруг начинает бешено кружиться, свет нестерпимо режет глаза, невозможно терпеть, начинаю кричать, и тут снова отключается электричество.

 

 

*   *   *

 

Одна, две, …тринадцать… Лампы на потолке, которые я считаю, все одинаковые, они проплывают надо мной, а на место каждой оставшейся позади лампы наплывает точно такая же следующая. Где они взяли столько одинаковых?

Меня везут по длинному коридору, кто везёт и куда, мне совсем не важно. Я не могу повернуть голову, посмотреть вокруг, всё, что я могу сейчас делать – это считать лампы. Двадцать, двадцать одна…

 

 

*   *   *

 

Снова комната, на тумбочке возле кровати – забытая вилка с влажным бинтом, я могу её видеть, но взять не получается – не слушаются руки. И ноги. Двигаться не получается совсем. Зато голова вдруг становится неожиданно ясной.

Итак, я в больнице. На соседней кровати – молодой мужчина, он смотрит на меня, неловко повернув голову в мою сторону. Я тоже смотрю на него, для того, чтобы повернуть голову, мне пришлось потрудиться.

Из его носа и изо рта выходят тонкие трубочки, в той, что из носа, скопилась прозрачная жидкость. Мы разговариваем, но разговариваем молча. Он говорит мне, что тоже не всё понимает. Он также хочет пить, и ему также не дают воды. А ещё нам обоим немного неловко лежать здесь вот так, без одежды.

И вдруг я понимаю, что я – совсем не ребёнок. И тот свет, который погас так внезапно – это не из-за неудачного спуска с горы на санках, было что-то другое, много другого, только вот никак не удаётся вспомнить, чего именно. Мне не шесть лет, мой отец – вовсе не тот молодой усач, который нёс меня домой, потеряв свою шапку и мои санки. Ему потом крепко влетело от мамы, за то, что потащил меня, неуклюжую, на эту огромную гору, на которой и взрослые-то калечатся…

Это всё было, но было и что-то ещё, что никак не удаётся ухватить.

Но что же всё-таки произошло? Надо как-то собраться и всё-всё вспомнить. Мой мозг напрягается так, что я физически чувствую его работу.

Главное – не засыпать, потому что, засыпая, каждый раз приходится начинать с нуля.

 

Сколько сейчас времени? Машинально вскидываю левую руку, часов на ней, разумеется, нет. Зато начинаю пристально разглядывать руку. У меня красивые, ровные ногти, покрытые бледным лаком. Сама же рука вся в синяках и ссадинах, откуда они, я пока не помню. Правую руку поднять не удаётся – мешает гипс, он начинается от самого плеча, а где заканчивается, мне уже не видно.

Заглядываю под простыню, разглядываю своё тело. Живот от самой груди весь заклеен пластырями, под которыми сочатся свежей кровью бинты. Что же со мной случилось? И вообще, как может такое быть, что я ничего не помню? Лежу, разглядываю своё-чужое тело, пытаюсь выудить из памяти какие-то события, и при этом не вполне знаю, кто я на самом деле!

Трогаю рукой повязку на животе, пытаюсь определить, что за страшная рана скрыта под этими бинтами и пластырями.

 

Неожиданно над головой раздаётся громкий, слишком громкий голос:

– Ага, приходим, значит, в себя? Изучаем последствия? Ну-ну, изучай, изучай! Есть, есть теперь, на что полюбоваться!

Передо мной возникает весёлое лицо под хирургической шапочкой, от него сильно пахнет куревом. Лицо так близко наклоняется надо мной, что в голове стартует с немыслимой скоростью карусель, и меня тут же начинает рвать.

– Тихо-тихо, чего ты? Дыши, ртом дыши! Глубже дыши! Вдох! Ещё вдох! Глубже! – я стараюсь делать, как велят, но голос раздаётся, как будто, всё дальше и дальше…

Меня бьют по щекам, открываю глаза.

– Не спим, не спим! Открываем глаза! Сколько пальцев показываю? – перед моим лицом немедленно возникает растопыренная пятерня. – Пальчики считаем! Ну! Быстренько! Сколько пальчиков?

– Пять, – хочу сказать я, но во рту настолько сухо, что ответить не получается. Откуда-то сбоку возникает вожделенная вилка, которую я на этот раз хватаю зубами и так легко больше не отдам.

– Тихо, девонька! Да нельзя же тебе пить много, нельзя! – мне разжимают рот приятно пахнущие руки, а затем передо мной появляется уже другое, морщинистое лицо, – как сигать с верхнего этажа – так герой, а как потерпеть немного да полечиться – так скисла сразу! Ничего, скоро побежишь, вон доктора говорят, организм-то крепкий у тебя…

 

Доктор в шапочке тем временем садится на край моей кровати, откидывает в сторону простыню и начинает отрывать пластыри на моём животе.

Мне неприятно лежать вот так, голой, посреди безжалостного дневного света, не нравится, как он уверенно и резко срывает мои повязки.

– Так-с. Ага, отлично-отлично, – приговаривает он сам себе. – Повязочки два раза в день меняем, гинеколог пусть посмотрит её сегодня же, кушать понемногу начинаем, – всё это говорится кому-то, кого я не вижу, должно быть, за моей кроватью стоит кто-то ещё. От того, что кто-то, кого я не вижу, стоит и смотрит на меня голую, становится совсем неловко, да ещё все ведут себя так, будто не лежит на соседней кровати молодой мужчина с трубками в носу.

Я поворачиваю голову и смотрю на него, но он, кажется, уснул, или сделал вид, что спит. Чувствую к нему, вежливому, неясную благодарность.

 

Едва врач со своей невидимой для меня свитой уходит, я, уже не обращая внимания на вежливого соседа, отодвигаю своей единственной левой рукой наскоро приклеенные на место пластыри.

Ужасный, грубый и извилистый шов тянется вдоль моего живота. Начинаясь от самой груди, он огибает пупок и спускается ниже, почти до лобка. Края кожи, кое-как приставленные друг к другу, будто сопротивляются такой насильственной состыковке, поэтому в некоторых местах кожа воспалилась и покраснела, в некоторых же, наоборот, будто провалилась. Через каждый сантиметр торчат зелёные нитки, наспех завязанные в узелки.

Не верю своим глазам.

Что со мной? Как могу я оставаться живой, будучи так варварски раскроенной, и так наскоро зашитой?

А, может, это всё же вовсе и не я? Наверное, это сон, не может же быть правдой то, что я так страшно изранена. Ну, конечно же, это – сон.

От напряжения, с которым я разглядываю своё тело, снова начинается тошнота. Меня рвёт отвратительной горечью, спазмы всё не проходят, становится настолько плохо, что я больше не могу это терпеть и, кажется, снова начинаю плакать.

Слышу, что кто-то ко мне подходит, слышу далёкие голоса, но больше не открываю глаза и не откликаюсь.

Пусть они помогут мне, пусть они сами помогут мне, пусть не дают мне никаких команд… мне всё равно, я хочу, чтобы меня не было здесь, не хочу ничего… спать, я хочу только спать!

Хочу, чтобы все ушли, хочу, чтобы было темно, хочу, чтобы про меня все забыли!

 

 

*   *   *

 

Открыв в очередной раз глаза, тут же снова закрываю их.

Похоже, происходит гинекологический осмотр. Сосед по-прежнему «спит» напротив, в ногах моей кровати – красивая женщина. Она сосредоточенно работает, орудуя чем-то у меня внутри. Я смотрю на свои ноги, согнутые в коленях и сильно перепачканные кровью. Что со мной происходит, осознавать уже не в силах, у меня снова начинается истерика.