Пробуждение

На чтение потребуется 2 часа 40 минут | Аннотация | Скачать: doc, fb2, pdf, rtf, txt | Хранить свои файлы: Dropbox.com и Яндекс.Диск

 

 

 

– Старший следователь Кузнецов Геннадий Иванович. Я должен задать вам несколько вопросов. Отвечать можете? – у следователя Кузнецова отёкшее лицо, красные руки и тихий, невнятный голос. Он придвигает стул поближе к моей кровати, но потом, немного подумав, снова отодвигает его подальше.

– Могу, – голос по-прежнему не мой, но разговаривать я уже действительно могу. Сегодня меня перевели в палату. Вставать мне по-прежнему запрещено. Да мне и не хочется вставать.

Большая комната вмещает в себя шесть кроватей, по две у каждой продольной стены, и ещё две посередине. Моя кровать находится как раз в середине, поэтому наш с Кузнецовым разговор сосредоточенно, не стесняясь, слушают ещё пять женщин. Одна из них, пожилая, с тщательно уложенным пучком жиденьких седых волос, даже подалась вперёд и приставила ладонь-лодочку к уху, чтобы не пропустить что-нибудь интересное.

– Ваше полное имя, дата рождения, адрес по прописке, – все это звучит почти скороговоркой.

– Пономарёва Валерия… Павловна… улица героев Краснодона, дом пятнадцать… квартира четыре, – без запинки сочиняю я адрес. Следователь старательно записывает.

– Дату рождения назовите, – следователь нетерпеливо смотрит на меня, рука с ручкой застыла над листком бумаги, который Кузнецов расположил на тумбочке.

Дату рождения ни вспомнить, ни придумать не получается. То есть совсем не получается. Никаких цифровых или даже сезонных ассоциаций у меня не возникает. Зато вместо этого вдруг вспоминается детская швейная машинка, которую мне однажды подарили на день рождения. Немецкая, с электрическим приводом, она шила совсем по-настоящему.

 

– Давайте-ка поскорее, меня ждёт работа. Я из-за вас и так неделю тут пороги обиваю.

Я тупо молчу. Голова становится вдруг ясной и пустой.

– Да ей, поди, и двадцати-то нету ещё, – участливо подсказывают с соседней кровати.

Кузнецов резко поворачивается на голос и моментально свирепеет:

– А ну-ка, все немедленно покиньте палату! Устроили балаган, понимаешь! Вам что здесь, цирк?

Почти сразу заскрипели пружинные сетки и зашаркали по полу тапочки. Соседки послушно потянулись в коридор, и только самая любопытная, с жидкими волосёнками, вытянулась на койке с самым воинственным видом.

– Лежачие мы! Не можем из-за всяких тут в коридор выбегать! – отрезала бабка.

Следователь смерил её презрительным взглядом и снова повернулся ко мне.

– Документы какие у вас имеются? Ну, поживее отвечаем, где твои документы? – он незаметно переходит на «ты».

Я судорожно, до боли в голове, придумываю ответ. Говорить правду рано, я должно сначала многое обдумать сама.

– Потеряла, наверное… – выговариваю еле-еле, намекаю, что слишком ещё слаба для допроса.

– Послушайте, Пономарёва! Вы мне эти сказочки бросьте! Вы знаете, что из-за вас уважаемые люди неприятности имеют? Лучше давайте без вот этих вот штучек, а? Потеря-а-ала! Ещё раз задаю вопрос: где ваш паспорт?

– Я… я… не знаю, я правда не знаю, где, – в голове действительно начинается шум, немедленно подступает тошнота. Замечаю, как любопытная соседка снова приставила ладошку к уху и приподнялась на кровати.

– Понятно. Знаком ли вам Капитанов Валерий Дмитриевич? – Кузнецов еле сдерживает своё раздражение, но к этому моменту мне уже не удаётся бороться с тошнотой, я едва успеваю повернуть голову, и меня отвратительно рвёт прямо на подушку. Молча наблюдаю, как моя рвота медленно течёт по плечу и затекает под гипс, в который укутана от плеча моя правая рука.

– Ой-ёй-ёй! – раздаётся вдруг весёлый голос, – так не пойдёт! Товарищ следователь, похоже, что к допросам наша барышня ещё не совсем готова. – Давайте-ка пока прекратим, хорошо?

Вместе со знакомым запахом никотина перед кроватью возникает улыбающийся доктор. Качает головой и идёт к двери.

– Анна Романовна! – кричит он в открытую дверь, – в двадцать девятую прошу поскорее пожаловать!

 

Следователь поднимается, убивает взглядом сначала доктора и, уже затем, – меня. Закрываю глаза, позволяю себе быть тяжёлой больной. Хотя, именно ей я, наверное, и являюсь. Слышу, как он убирает в портфель свои, так и не исписанные, допросные листочки, а надо мной уже начинает приговаривать милая Анна Романовна.

– Да что же это под гипс-то, а? Зачем же под гипс-то? Ай, и волосы опять все устряпала… Что же ты, как человек-то, не можешь, а? Погоди уже, пойду воды наберу, да спицу хоть найду какую… под гипсом-то промыть теперь надо как-то…

Анна Романовна, беззлобно ворча, удаляется, и я чувствую близко-близко знакомый никотиновый запах.

– А всё-таки, откуда ты взялась, а? Может, скажешь по великой дружбе? Или, и вправду, с неба упала? – тихонько, чтобы не услышала соседка, спрашивает меня весёлый доктор.

 

 

*   *   *

 

Учёба в университете оказалась в целом довольно интересной. Хотя были, разумеется, и совсем неинтересные курсы. Так, самым неинтересным предметом показалась история КПСС. Зато приятно удивил современный русский язык, оказавшийся очень живым и не имевший ничего общего с унылым русским из школьной программы.

На лекциях и переменах я потихоньку приглядывалась к своим однокурсникам, отчаянно желая подружиться с некоторыми из них.

Сама же была тихой и, наверное, совсем неприметной. В группе ко мне относились хорошо, однако после двух месяцев учёбы у меня так и не завелось ни одной подружки. По-прежнему в одиночестве ходила я в университет по утрам, днём гуляла по городу, всё больше и больше проникаясь этим большим и приветливым сибирским городом.

Вечерами читала в своей комнате-клетушке. Часто мне казалось, что моя студенческая жизнь должна была бы быть какой-то другой, более яркой, взрослой, значительной. Но вот что нужно делать, чтобы она становилась такой, как мечталось, я не представляла.

 

Иногда, стоя перед зеркалом, я пыталась найти какой-либо очевидный всем, кроме меня, изъян, из-за которого не тянутся ко мне девушки, и из-за которого меня сторонятся парни. Многие мои однокурсницы, я знала, уже имели «официальных» парней. Это придавало им особый, «взрослый» статус, возвышая их над такими непопулярными девицами, какой оказалась я.

Мне отчаянно хотелось иметь друга. Однако молодые люди не то чтобы меня избегали, их попросту как-то не было в моём окружении.

Из зеркала, в котором я пыталась найти причину своих несчастий, на меня смотрело чрезвычайно правильных черт лицо с грустными, едва заметно подрисованными глазами.

Краситься ярче я стеснялась. Всякий раз, накрасив чуть сильнее глаза, мне начинало казаться, что вот уже через минуту все начнут тыкать в моё размалёванное лицо пальцем. Из косметики позволялась лишь помада, бледно-розовая, она присутствовала на моих губах всегда.

Вот только причёска, похоже, была несколько неподходящей – ну кто, скажите, станет носить на первом курсе университета косу? Я в очередной раз обещала себе, не откладывая, её отрезать и непременно завести себе чёлку. Но чёлка, равно как и стрижка, всякий раз откладывались до следующего раза.

 

В те дни я познакомилась со Светой. Эта странная девушка, учившаяся, как и я, на первом курсе, только филологического факультета, и жившая в общежитии на одном со мной этаже, стала мне хоть и не подругой, но всё-таки немного скрасила моё одиночество. Хотя продлилась наша странная дружба совсем недолго.

Светловолосая до белизны, бледнокожая и очень хрупкая Света оказалась страстной поклонницей певца Юрия Лозы. Хотя «поклонница» – это совсем не то определение. Света была фанаткой. Я с удивлением наблюдала, как нормальная, взрослая и очень красивая девушка может часами вглядываться в фотографии своего кумира, слушать «по кругу» одни и те же песни, шевеля губами и впадая при этом в самый настоящий транс. Разговаривала Света только и единственно про Юрия Лозу. Нужно ли говорить, что в его песнях она знала не только каждое слово, но даже самую незначительную нотку и паузу. Света жила Юрием Лозой.

Спустя несколько дней после знакомства я уже знала про него больше, чем про саму Свету: про его детство в Казахстане, учёбу в университете, работу музыкантом. Знала все коллективы, в которых довелось играть Лозе-музыканту. Большие серые глаза Светы становились пронзительно голубыми, едва она начинала говорить про Юрия Лозу.

Всё своё свободное время Света проводила возле кассетного магнитофона. Иногда я заходила к ней в комнату, и тогда мы слушали песни Лозы вместе. Признаться, я устала от этих песен уже после второго прослушивания. Но других тем для разговоров у Светы не было.

В комнате вместе со Светой жили ещё три девушки, две Иры и Марина. Все три дружно ненавидели и Свету, и Юрия Лозу. В общем, их можно было понять. Хотя то, что произошло впоследствии, в голове укладывалось уже с трудом.

 

В один из дней Света пропала. Пропала внезапно. Не появилась в университете, не встречалась мне в общежитии. Несколько раз я заглядывала к ним в комнату поинтересоваться, не вернулась ли Света. Обе Иры и Марина дружно пожимали плечами. Во взглядах читалось напряжение, но вместе с тем и облегчение, что их, наконец-то, трое, а не пятеро. Ни по Свете, ни по Юрию Лозе соседки явно не грустили. Собиралась ли она съездить домой, девушки сказать не могли – со Светой они почти не общались.

Спустя неделю университет вздрогнул от страшных новостей. Света Долгова, студентка первого курса филологического факультета, была обнаружена в шкафу собственной комнаты в общежитии, где она провела двенадцать дней. Говорили, что Света чудом осталась жива.

Две Иры и Марина, тихие и скромные студентки-первокурсницы, приехавшие на учёбу из деревни, связали Свету, заткнули ей рот, закатали в старенький половичок и с большим трудом впихнули в узкий стенной шкаф, уложив её на полу и «уплотнив» коленками, чтобы удалось закрыть двустворчатые дверки. Туда же забросили и Светин магнитофон с многочисленными записями любимого музыканта. Тщательно расправили Светину кровать, вымыли ее кружку, сняли со стены над Светиной кроватью фотографии Юрия Лозы, и продолжили свою спокойную и размеренную жизнь втроём.

Позже, когда всё раскрылось и обессиленную, не похожую на живую Свету уже увезла в больницу «скорая помощь», когда уже отбушевал в общежитии Светин отец, оказавшийся очень красивым и каким-то «нерусским» на вид мужчиной, девушками занялись милиционеры и деканат.

 

Света в университет не вернулась. Я несколько раз навестила её в больнице. Не удивилась, увидев на подушке знакомый магнитофон, из которого Свете тихонько нашёптывал Юрий Лоза. Была она очень слаба, общалась неохотно и всё время плакала.

Одну из Ир исключили из старост группы, которой она являлась, обеих Ир и Марину исключили из комсомола. Однако учиться они продолжили, правда, всем троим пришлось переехать в другое общежитие.

А светловолосая и хрупкая Света, с удивительно подходящим к ней именем, постепенно забылась. Да и не дружил с ней никто. Кроме меня, хотя и не очень походили на дружбу наши странные отношения. Впрочем, и самой Свете вряд ли был кто-то нужен, кроме любимого музыканта Юрия Лозы.