Бегемот в сетке

Поезд отходил с Казанского вокзала около шести вечера. Столица оправилась от летнего бума, поэтому в этот осенний вечер пассажиров оказалось мало, и немолодой уже поэт Валерий Сергеевич Садиков лелеял надежду, что хоть часть пути до родного города удастся побыть в купе одному. Посмотреть из окна на убегающую Москву, отпить горячего сладкого чаю, прилечь на постель и в который раз наугад открыть станицу любимой книги, потешить себя новой встречей с Мастером и Маргаритой...

Состав тронулся, и в купе Садиков оставался один. Похоже, мечтам суждено было сбыться – хотя бы на несколько часов безостановочного движения до Рязани. Однако в дверь постучали, и проводница указала на свободное место новому пассажиру.

– Вот вам и попутчик, – почему-то радостно объявила она поэту. – Сейчас подам белье.

Даже до конца не развернувшись в сторону вошедшего, в его руках Садиков увидел темно-коричневый баульчик вроде тех, что в незапамятные времена брали с собой в поездку машинисты на железной дороге, и огромную авоську. Баульчик уже оказался на столе. А когда пассажир попытался подвесить авоську на крючок, она странно заворчала.

Изумленный Садиков развернулся всем телом и увидел в сетке свернувшегося клубком кота. Да какого там кота! Целого котища, черного, с крупной головой и осмысленным критическим взглядом.

Таких котов Садиков никогда не видел. Но смутно помнил, что читал о таком. И осознание, где именно, пришло с обзора пассажира, имевшего довольно странный наряд. На нем были кепка-"аэродром" – обязательная принадлежность каждого уважающего себя кавказца, красная с темно-синими горошинами косоворотка, которая выглядывала из-под промасленной болотного цвета тонкой душегрейки на черной атласной подкладке (похоже, ее носил еще расторопный приказчик начала прошлого века), потертые джинсы с белыми разводами пятен и кроссовки с какими-то иностранными причиндалами. А пенсне с треснувшим стеклышком окончательно сразило Валерия Сергеевича.

– Не трудитесь напрягаться, – услышал поэт знакомый по прочтению известного романа развязный голос нового пассажира. – Коровьев, он же Фагот.

– Неужто тот самый? – изумился Валерий Сергеевич.

– Они самые, – перехватил инициативу кот, освобождаясь от сетки движением лапы сверху вниз, словно раскрывая замок-молнию. Через секунду он уже возился с баульчиком, не поворачивая головы в сторону Садикова. – Сами напросились на наше соседство: нечего зачитывать до дыр всякие вздорные книжки, – продолжал кот, вытаскивая из баульчика длинную толстую колбасу явно домашнего приготовления: от нее несло густым чесночным духом. Но не запах поражал: колбаса по размерам в полтора-два раза превышала габариты баульчика.

Коровьев тактично протирал пенсне нижним краем душегрейки, чтобы все-таки дать опомниться ошарашенному Садикову. – Кризис идей, – встрял Фагот. – Партии появились, но близнецы, потому что нет у каждой своей яркой идеи.

Бегемот и не думал деликатничать:

– Дорога, понимаете ли, не близкая, вот и пришлось позаимствовать провиантик у гражданина Ротозеева. Он ограбил свою тещу в Ростове и намеревался съесть все один

в зале ожидания. Но поездка его была все равно никчемная. На столике купе появились соленья, копченья, непременная в дороге вареная курица. Нарисовалась и запотевшая, словно только что из холодильника, бутылка "Гражданской обороныоражданской".

– Подсаживайтесь ближе, Валерий Сергеевич, нечего церемониться. Мы, коты, простые и доступные.

– А отчего же в сетке были? – переходя на предложенную манеру общения, хриплым голосом спросил Садиков, еще не решив окончательно, галлюцинации это от перенапряжения и недосыпу в плохонькой, шумной гостинице или мастерская игра неожиданных попутчиков, и в купе ворвется оператор с камерой на треноге и оравой помощников. Но, взяв за правило ничему не удивляться (так легче воспринимать новую действительность России), постарался принять все, как есть и на сей раз.

– Билет на него не хотел брать, – ответил Коровьев, водрузив пенсне на нос. – Правда, у входа в первый вагон, опаздывали, однако (распевно, под чукчу), начальник поезда подскочил: почему, мол, собака без намордника? Обидел Бегемота на тысячу лет вперед. Пришлось в ответ мяукнуть.

– Натурально мяукнуть, – подтвердил кот. – Хотите, повторю?

Бегемот надулся, словно геодезический шар. И испустил жесткий басовый звук, будто к купе пришвартовался огромный океанский лайнер.

Валерия Сергеевича это крайне рассмешило. Напряжение от столь неожиданного знакомства улетучилось, и он придвинулся к столику.

– Мы с добрыми людьми свои в доску, – одобрил возникшую доверительность Коровьев. – Вы, надеюсь, добрый человек?

– Добрый он, добрый, – в ответ Фаготу пропел кот. И тут же обратился к поэту. – Не гнушайтесь нашим ужином. Не знаю, что там у вас в голове про наше появление, а угощенье – вот оно, пальчики оближешь!

Он быстрым движением расставил невесть откуда взявшиеся пластмассовые стаканчики и сделал аптекарский разлив водки.

– За наше с вами дорожное знакомство!

– Да я не пью, – заартачился было Садиков, вспомнив про свою язву двенадцатиперстной, но сглотнул слюну при виде столика, заваленного закуской.

– А вы выпейте, ну ее к черту, вашу язву, а с ней и ваш журнал, в котором досадным образом не появляется ваша поэма. Да и кому она нужна сейчас? Это вам не "хрущевская оттепель"! Сейчас главное – мани-мани! – рассуждал Коровьев. – Да, собственно, на что похожи ваши стихи? Пишите ведь так себе, ерунду-с. И не утверждайте, что это крик израненной души. Вполне возможно, крик, но только вашего кармана. Да пейте, залейте свое горе!

– Знает он наши уговоры, – язвительно заметил Бегемот. – Видит, что рожи подозрительные, выпьет и не заметит, как вмиг последнее, что при нем, исчезнет. Вот этот дипломатик, в котором папка со стихами, отвергнутыми в редакциях глянцевых журналов. Не так ли?

Садикову надо было обидеться, но он вдруг улыбнулся и, скопировав Коровьева, залихватски опрокинул в рот стопку. Будь что будет!

А была лишь беседа, которая развивалась по неписаным компанейским законам. Стопочки опрокидывались, но содержимое бутылки никак не убавлялось.

– Так на чем мы остановились, уважаемый господин поэт? – откинулся от столика Коровьев, ковыряя в зубах визитной карточкой некоего Машенкина. Она привлекала внимание крупно напечатанным по диагонали словом «Олигарх».

– Россию жалко, сдают ее «Макдоналдсу» и всяким отеллам из бывших братских республик, – попытался вернуться к обкатанной теме Валерий Сергеевич, но тут же получил отпор.

– А чего Россию жалеть? – сначала Бегемот посмотрел на свои часы, которые он достал откуда-то из шерсти на груди, а после прямо-таки взорвался. – Не маленькая! Ведь уже 2006 год! Ну, подумаешь, этот Саакашвили пускает все ноты вашего министерства иностранных дел на туалетную бумагу! Нажалелись, аж тошно стало!

– Не скажите, – попытался оказать сопротивление Садиков, – ее же обидеть старается каждый! Вон в Прибалтике, слово-то «русский» кое-как цедят сквозь зубы. А свои миллиардеры! Сон Никанора Ивановича – это лишь прелюдия на нынешние наши нравы! То «Челси» покупают, то замки древние англосакские, то фирмы винодельческие!

– Так что у вас, милейший, за позиция: вы одобряете это или осуждаете? Или, может, завидуете, что ваши одноклассники стали богатыми, яхты, дома покупают, а вы строчите лирику, которую читает десяток-два человек, да и то, чтобы написать на полях что-то едкое и обидное? – кот откинулся к перегородке купе и с надуманным интересом рассматривал поэта.

– Я, – растерялся Садиков, – я... не люблю политики. Но я страдаю от нее…

– А она для этого и существует, дорогой лирик вы наш! Прошли времена, когда поэт становился национальным героем. А ведь в тайне вы стремитесь им стать. Ведь как хорошо жили те, кто писал поэмы о станциях всяческих электрических, сибирских железных дорогах, прославлял революционные идеи.

– А зачем? – кот аж подпрыгнул. – Вон у американцев ослы чередуются со слонами. А ведь, если прислушаться, рев-то почти один и тот же!

Но он быстро успокоился. И заговорил без экспрессии в голосе:

– Мы смотрели на народ нынешний московский. Ничего не изменилось! Брось фантики пирамидные, сцену разнесут, расхватывая их! Были мы на нескольких презентациях. Непонятно что подают как повод поесть, пожрать и попихать дам, а по сути, воруют и рекламируют ворованное…

И снова кот предложил выпить. Наконец, накидав из сумки немыслимое количество закусок, столик казался безразмерным, кот улыбнулся добро и весело:

– Впрочем, что это мы все о неприятном и глобальном? Лапу даю на отсечение, – Бегемот при этом лег спиной вверх, поднял все свои четыре конечности, пристально осматривая их, словно решая, какую дать на отсечение, – что уважаемому поэту до чертиков хочется прознать про наши планы!

Бегемот вновь принял нормальное положение, намазал на соленый огурец яблочное варенье. И хмуро добавил:

– В командировке мы. А точнее – проводим рекогносцировку.

– Неужели появился еще один Мастер? – восторженно предположил Садиков и похвалил себя, что нисколечко не пьян.

– Их-то, мастеров, – ухмыльнулся кот, – пруд пруди, вон, интернетовские сайты ломятся от фамилий и дурацких сочинений, но без маргарит. Да и на кой леший нужен сегодняшней женщине полусумасшедший писатель? Ей подавай "нового русского" с шестисотым "мерсом". Или bmw.

Это "bmw" Бегемот сказал как-то по-немецки лающе.

– Нет, я не согласен, – замахал сначала руками, а затем мечтательно возвел глаза в потолок поэт. – Мир души человеческой не изменился! Он стал ни жестче, ни добрее. Прекрасная Незнакомка Крамского под вуалью своих грез призраком ходит по нашим душам. Ведь и Булгаков всю жизнь искал ее. И мы, потомки, благодарны ему за этот поиск. Мы должны вечно чтить его талант!

– Чтить! – вдруг возмущенно взорвался Бегемот. – Фагот, подай снова бутылку! Утоплюсь! В горлышко влезу, утоплюсь!

Он припал к бутылке, сопровождая процесс урчания старательным пыхтением. Вытер лапой усы. Но сказать не успел, потому что забил свою пасть бессмысленным набором закусок.

– Тошнит от ваших булгаковских мистерий со всякой чертовщиной и дешевым почитанием таланта, – как-то вяло встрял Коровьев, разглядывая свои ногти, которые выросли в сантиметровые лопаточки. – Романа толком не прочтут, а туда же – пышные празднования дней рождения Булгакова, помпезные телешоу вокруг знаменитой "нехорошей" квартиры под номером 50. Ни черта не соображают о четырехмерном пространстве!

– Но все это в память о нем, великом и до сих пор не понятом, – вступился, было, Валерий Сергеевич, но вдруг махнул обречено рукой. – Да бог с ними, с праздниками на Патриарших... Как он сам? Нашел ли покой?

– Бывали-с, заезжали в его домик. Просил кланяться почитателям, кои встретятся на пути. – И Бегемот тут же вскочил на пол и стал церемонно раскланиваться. – И герои романа при нем. Они с Мастером соседи через лужайку. Чай попивают по вечерам. И супруги все при нем. Милейшие люди. Поспорят о душе, растрогаются, начинают обниматься, просить друг у друга прощения и так со слезами засыпают. Ну, чисто дети...

– Однако полнолуние наступает, – прервал кота Коровьев, – а до места на курьерском не успеем. – Бегемот, опусти фрамугу. Пора пересесть на тот "Боинг"! Он указал рукой куда-то вверх. Садиков проследил, но ничего кроме звездного неба не увидел. Показалось, что какая-то светящаяся точка была в движении, но…

...Поезд мчался на юг, а Валерий Сергеевич, забившись в угол, долго оттуда с тоской смотрел в окно, наблюдая за бегущей рядом луной.

Все в миг исчезло, но зато раздался сильный стук в дверь купе. Валерий Сергеевич, разлепив глаза, встал открывать. В проем просунулась проводница.

– Да что это вы тут творите! Весь вагон задули! Как же вы умудрились фрамугу опустить без инструментов?

– Позвольте, я не думал открывать окно, – залепетал в оправдание Садиков. – Это все мои попутчики. Один в кепке, а второй кот?

– Какие еще попутчики? Уж если вы из дома нетрезвый пришли, то не надо и придумывать!

Проводница прошла к окну и мощным движением лишь одной руки вздернула раму вверх. Она вышла, покачивая головой и бедрами.