HTM
Номер журнала «Новая Литература» за февраль 2024 г.

Светлана Ярмонова

Про ЭТО

Обсудить

Рассказ

 

Купить в журнале за январь 2021 (doc, pdf):
Номер журнала «Новая Литература» за январь 2021 года

 

На чтение потребуется 47 минут | Цитата | Скачать в полном объёме: doc, fb2, rtf, txt, pdf

 

Опубликовано редактором: Игорь Якушко, 7.01.2021
Иллюстрация. Автор: не указан. Название: не указано. Источник: https://moyaokruga.ru/img/image_big/08812930-96ae-4f0f-91f0-b25795b4c722.jpg

 

 

 

Моим предкам, подарившим мне счастливое детство, посвящается. (Основано на реальных событиях)

 

 

– Первая, вторая... – весело считала Светланка горки, подъёмы перед Маралихой.

Уж она-то знала их точное количество. Вот ещё одна, ещё одна...

Газик весело бежал по холмистой местности, ворча на подъёме и замолкая на спуске. Отец, пряча улыбку, делал вид, что не слышит дочку и внимательно следит за дорогой. На самом деле это он придумал такую игру: кто первый увидит село, закричит «Ура-а-а!», тот победил. И горки от Харлова до Маралихи тоже он подсказал считать. Он даже знал, когда дочка сползёт с сиденья и, держась за ручку у бардачка, вытянется стрункой, приподнимаясь на носочки... Это будет на последнем подъёме перед селом. Всё происходящее забавляло его и радовало.

Когда наконец машина преодолела последний подъём, в ложбине среди двух рек, утопая в зелени, распахнуло свои объятия долгожданное село.

– Ура-а-а!!! – радостно закричала Светланка.

– Ура! – вторя ей, подхватил отец и подмигнул. Они весело засмеялись. Девчонка попыталась чмокнуть отца в щёку, а получилось в ухо. И они опять весело смеялись. Как хорошо! Как здорово, что у неё такой папка, самый лучший на свете!

Последние полтора километра для Светланки казались бесконечными. Скорее! Скорей бы! Она уже представляла, как радостно всплеснёт руками со словами: «Батюшки-светы! Поглядите-ка!» бабуля. Как изумлённо будет повторять: «Да кто это такой большой?», будто не узнав внучку, дед. Конечно, ведь она уже целый год отучилась в школе! И хотя на зимних каникулах они виделись, она ведь ещё подросла и перешла во второй класс.

Светланка бережно поправила на груди октябрятскую звёздочку, она у неё была особая, не как у других одноклассников. У всех были обыкновенные, железные и раскрашены, портрет Володи Ульянова был нарисован. А у неё она была как настоящая, из какого-то красного полупрозрачного материала, папка сказал, из пластмассы, а портрет, как настоящая фотография, был вставлен в маленькое окошечко в середине звёздочки. Её папулька привёз аж из Бийска!

Одноклассники все удивились, когда Светланка пришла с этой звёздочкой в школу, долго рассматривали, просили погладить. Хозяйка, конечно, им разрешала, только предупредила, что её звёздочка хрупкая, поэтому гладить нужно аккуратнее, на что ребята, даже мальчишки, с готовностью кивали головами.

А её младшая сестрёнка Танюшка, которая ещё в детский сад ходит, ей четыре года, стала требовать такую же, даже пыталась «выреветь». Но папа с мамой ей объяснили, что это не игрушка какая-нибудь, что звёздочку надо в школе заслужить. Вот пойдёт Танюшка в школу, будет хорошо учиться и хорошо себя вести, её примут в октябрята и разрешат носить такую звёздочку. Тогда Светланка, которая будет уже пионеркой, передаст ей звёздочку по наследству. А пока можно только в руках подержать. «Немножко! И осторожно!», – добавила тогда Светланка на правах хозяйки: она очень боялась, что младшая сестрёнка, которая так лихо всех кукол делала лысыми, объясняя: «Подстлигала», – навредит звёздочке. И, как ни странно, Танюшка, видимо, прочувствовав серьёзность момента, тогда согласилась. Сердечко колотилось, как у испуганного зайчонка. Отец, будто слышал его стук, понимающе кивнул: «Последний поворот». На душе было и легко, и волнительно от предстоящей встречи.

Не дожидаясь, когда отец выйдет из кабины, откроет дверцу и ссадит её, как это было всегда, Светланка сама повернула ручку, дверца распахнулась, девчонка сползла с сиденья на высокую подножку и, ни секунды не медля, спрыгнула с неё. Правда, приземляясь, она потеряла равновесие, шмякнулась на четвереньки, ободрав колени, и даже ойкнула, но тут же вскочила и юркнула в калитку.

– Вот егоза, – засмеялся отец.

Молниеносно пробежав десяток метров до крыльца, Светланка уже собиралась преодолеть и его, как вдруг над дверью увидела красную звезду. От неожиданности девчонка резко остановилась... и даже сделала два шага назад, потёрла ладошками глаза, чтобы убедиться, что это не сон...

Звезда была в диаметре не более десяти сантиметров. Её вырезали из тонкой жести, прибили одним гвоздём и затем покрасили охрой совсем недавно, это было понятно по свежей краске. Даже было заметно, что с нижнего правого лучика излишки охры стекли вниз сантиметра на полтора, тем самым придав звёздочке не совсем правильную форму. Но даже этот дефект не мог приглушить восторг, разбушевавшийся в Светланке: в этом году в их селе на некоторых домах появились такие же звёзды. Вожатая Любочка объяснила ребятам, что эти звёзды не просто украшение дома, они указывают: это дом участника войны. Такую же звёздочку они с одноклассницами ходили смотреть к Леночке Пчелинцевой, с ними живёт дедушка, который воевал.

Опомнившись через несколько секунд, с криками: «Герой! Герой!», – она ворвалась в избу и закружила в хороводе встретившуюся в первой комнате бабку Настасью, тем самым нарушив весь долгожданный ритуал встречи. От неожиданности Анастасия Парамоновна не то с изумлением, не то с испугом повторяла: «Господь с тобой, Господь с тобой». Потом девчонка кинулась во вторую комнатёнку:

– Деда, дедуля!

– Да нет его, на смене, на выпасах, – сообщила бабушка.

– А пионеры были? – с серьёзным видом учительницы спросила внучка.

– Пиянеры... – произнося слово на свой манер, выдавила сконфуженно Анастасия Парамоновна, которая по жизни была бойкой и молниеносно принимала нужные решения в самых экстремальных ситуациях.

– Да, да, пионеры! В красных галстуках на шее! Ведь это они привесили звёздочку над дверью? – продолжала допрос девчонка.

– Да, они. К девятому мая, – всё ещё растерянно, будто оправдываясь, отвечала женщина.

– Так значит, воевал?! – глядя на бабушку в упор, прищурила глаза внучка.

Вот тут-то Настасья сообразила, в чём дело.

– Поглядите-ка на неё! Прокурорша приехала! Она уже с бабкою и здоровкаться не желат, – подбоченившись, молниеносно парировала женщина, сознательно переводя разговор на другую тему.

Только теперь Светланка сообразила, что даже не обняла любимую бабулю. Немного смутившись, девчонка бросилась в её объятия.

На пороге появился отец. Обнявшись и чмокнувшись с ним, хозяйка захлопотала у стола, попутно обмениваясь с зятем новостями, разъясняя ему, где в этом году стоит гурт молодняка, который пасёт Иван Васильевич с напарником. Наспех перекусив, отец поспешил к деду повидаться, обсудить кое-какие хозяйственные дела, да кошеной травки для новотельной коровы привезти, которую пока не гоняли в стадо.

Бабка Настасья поспешила в огород грядки поливать, пригласив внучку на помощь. Девчушка попыталась возобновить разговор про то, что дед-то, оказывается, воевал, а значит – герой, кому попало красную звезду над дверью прибивать не будут. Но женщина дала понять, что дел много, болтать некогда. Так что дальнейшее расследование пришлось отложить, потому что внучка очень хорошо знала свою бабулю. Да и разговор-то серьёзный, наспех не получится.

Потом они шли встречать коров из стада. Потом бабушка их доила, поила телят, кормила свиней... Светланка тоже не оставалась без задания: мух отгоняла веточкой от коров во время дойки, курей кормила, гусят на лужайке пасла.

Несколько раз, пробегая мимо крыльца с очередным поручением, девчонка останавливалась полюбоваться на звёздочку. Светланке даже стало казаться, что нижний правый лучик не портит её, а наоборот делает особой, не такой, как все остальные. Девчонка ждала вечера, когда все дела будут переделаны, и они с бабулькой улягутся в кровать. Именно в такие моменты они долго разговаривали обо всём. Особенно внучку интересовало, как раньше жили люди в таинственном селе Генералка, среди которых и жила Настенька, именно так все называли Анастасию Парамоновну долгое время.

 

После ужина бабушка уложила Светланку в кровать, а сама села за ткацкий станок, половики ткать. На немой вопрос внучки проронила тихо и ласково: «Мужичков дождусь, накормлю. А ты-то спи. Умаялась, поди, за день».

Полежав несколько минут, слушая монотонные глухие удары станка и поразмыслив, с чего и как начать разговор, чтобы выудить нужную информацию, Светланка позвала:

– Ба.

– А, – отозвалась Анастасия.

– А деда – герой! – сообщила девчонка интонацией, не терпящей возражений.

– Пошто это? – пытливо спросила женщина.

– Он же был на войне?

– И что? – вопросом на вопрос ответила Анастасия.

И тут девчонку «прорвало». Она привела самые веские, как ей казалось, доводы. Раз дед был на войне, сражался с фашистами, которые убивали всех, даже маленьких детей и стариков, значит, он – настоящий герой. Поэтому и звёздочка над дверью. А такими героями гордится вся наша страна, и каждый должен знать своих героев. Так и вожатая Любочка говорила, и Тамара Сергеевна, учительница. Может он даже самого Гитлера одолел! Только как это получается, что все пионеры уже знали, а она, внучка, не знала, хоть и много раз у деда спрашивала? Почему он всегда отвечал: «И повоевать-то не пришлось, пока на своём жеребце до фронта ехал, контузило, а там и войне конец». Но за контузии-то, она уверена, звёздочки раздавать не будут. Обидно, что одноклассники не знают, какой у неё геройский дед. Как у Леночки Пчелинцевой! Даже лучше! Она-то, Леночка, приводила своего на классный час… за ручку, потому что он ослеп на войне. А может, Светланка уже бы пионеркой была и носила бы настоящий пионерский галстук вместо октябрятской звёздочки, если бы в их школе дедуля рассказал про войну, как воевал. Уж он-то рассказал бы так, что у всех дух захватило! Все бы узнали, какой геройский у неё дед! Обзавидовались бы!

– Эко тебя понесло. Пиянерка, – с печальной улыбкой констатировала Анастасия Парамоновна.

Тут девчонка поняла, что немного лишнего наболтала, притихла.

– Ослеп. Чему ж завидовать? Несмышлёныши. А за руку, это хорошо. Про войну... Так у вас всё просто.

Немного помолчав, продолжала:

– Воевал. Да кто не воевал-то тогда. А сколько осталось...

Смахнув слезу, глянула на портрет своего первого мужа, Александра Григорьевича Черемнова, погибшего в сорок четвёртом. С горьким вздохом тоскливо подумала: «Почитай, всю войну прошёл, и всё на передовой. Сколько раз по ранению в госпиталь попадал, и опять на передовую. «Заживает всё, как на собаке», – писал. И вот тебе. Зажило».

 

Нахлынули воспоминания: как в июньский день сорок первого провожали на фронт первую партию молодых мужчин, в числе которых был и её Саня. Посреди села, у сельсовета, накрыли большой стол. Мужчины много курили, пили самогон, шутили, громко смеялись. Старики давали разные советы, как наподдать «ентому антихристу», чтоб и себя, как зовут, забыл.

Женщины выли, прячась по углам. Когда подносили к столу, старались не показывать слёз. Чтобы заплаканные лица их не выдали, опускали низко голову, быстро ставили на стол очередное блюдо и спешили будто хлопотать по хозяйству.

Ребятишки были здесь же, около стола, чего не позволялось раньше. Маленькие периодически забирались к тятьке на колени, подкреплялись и бежали играть в свои игры. Старших усадили за стол, но они почти ничего не ели, тихо сидели кучкой в конце стола.

У Александра с Анастасией в то время было двое: двухгодовалый Коленька и двухмесячная Валюшка, мать Светланки. Когда настало время расставаться, Александр, неунывающий заводила и остряк, наклонился над спящей дочкой и вдруг завыл, обнимая девочку, обливаясь слезами: «Кровиночка моя, ведь не увижу больше...».

Воспоминания прервал рокот мотора подъезжающей машины. Анастасия Парамоновна поднялась из-за станка, поправила одеяло у внучки, нежно погладила её белокурую головёнку, проглотив очередной ком, подкатывающий к горлу, смахнула слёзы, подошла к образам, перекрестилась: «Господи! Упокой душеньку раба твоего Александра». Повернулась, чтобы выйти на встречу к подъехавшим, но на мгновение замешкалась. Прислушалась к ровному дыханию Светланки. Вновь повернулась к образам, перекрестилась: «Боже милосердный, убереги деточек моих и внуков от войны лютой, не дай им испытать...». Горькие слёзы катились ручьём, женщина уже не обращала на них ни какого внимания.

Вдруг скрип панцирной сетки кровати вернул Анастасию Парамоновну в реальность. Она вздохнула, вытерла фартуком слёзы, подошла к повернувшейся к стене внучке, подоткнула под перину одеяло, чтобы Света не упала с кровати, если будет вертеться, поцеловала её в макушку и вышла.

 

Утренний солнечный луч пробрался через листву яблонь, росших у окна, мгновенно преодолел оконное стекло и остановился на верхнем кончике уха Светланки. Он стал пригревать, щекотать и будить девочку. Света почувствовала его тепло, но не хотела просыпаться, хотела ещё понежиться в тёплой постельке и досмотреть сладкий сон.

Ей снилось, будто Тамара Сергеевна повязывает красные галстуки перед всем классом ей и её дедуле. На призыв «Будь готов!» они с дедом, как настоящие пионеры, отдают салют и отвечают: «Всегда готов!». Все присутствующие знают, что новоиспечённые пионеры должны вдвоём отправиться на войну и победить Гитлера. Конечно, дедушка с внучкой, и Тамара Сергеевна, и все одноклассники заранее убеждены в этой победе. Ребятишки, особенно пацаны, ужасно ей, Светланке, завидуют, а Колька Швецов даже умоляет взять его с собой, но Тамара Сергеевна строго сказала, что на войну можно только пионерам и взрослым.

Потом дед отвязал от дерева непонятно откуда взявшегося своего коня Серко (Светланка его узнала), как всегда, посадил перед седлом внучку, вставил ногу в стремя, браво уселся в седло и тронул поводья.

Конь взлетел. Тут девчонка увидела, что дед в бурке и папахе, как Чапаев, а в руке он держит наперевес винтовку со штыком, на который будет насаживать Гитлера, как в карикатурах из журналов отца. Вдали что-то неясно мерцало, а когда путники стали приближаться к этому мерцанию, Светланка ясно увидела звёздочку, ту самую, что видела вчера...

 

Сон сразу как рукой сняло. В доме было тихо, лишь со двора доносилось урчание газика.

Девчонка быстро вскочила с постели, натянула платьице, на ходу зашмыгнула в бабушкины тапки – свои сандалии долго надевать, – бросилась во двор. Подбегая к калитке, она увидела скрывающуюся за поворотом в узком переулке машину и вздохнула: «Не успела».

Яркое утреннее солнце будто весело подмигивало, слепило глаза и дразнило: «Проспала. Проспала».

Светланка медленно развернулась к крыльцу и… вдруг она увидела чудо из чудес: над дверью вместо одной звёздочки – две, большая вчерашняя и маленькая, но такая лучистая! Эта маленькая звёздочка пристроилась на нижнем правом лучике большой, как раз в том месте, где стёкшая краска образовала на конце каплю. На эту каплю солнышко послало свой самый младший, любимый лучик позабавиться, и он стал веселиться, плясать на ней и отражаться сотнями таких же беззаботных лучиков.

Девчушку охватило непонятное волнение. Она во все глаза смотрела на это веселье. Ей казалось, что солнышко послало эту маленькую звёздочку, чтобы исполнить одно, но самое заветное её желание. Так вот, оказывается, для чего оно её будило!

Так что же выбрать? Про войну, как во сне? «А вдруг её или дедулю ранят или, чего хуже, убьют, как дедушку Александра, что на портрете, или дедушку Сергея, папиного отца», – вдруг пришло на ум. Нет, к такому повороту событий она не готова. Ещё, конечно, очень хочется поскорее стать пионеркой. «Но летом в пионеры не принимают, ребятишки на каникулах, учителя в отпуске», – размышляла девчонка. А ждать целое лето исполнения желания ей не хотелось. Очень хочется поехать к бабушке Тоне в Салаир, так они и так в июле поедут, родители уже запланировали. Хочется на коне покататься, но в этом дедуля ей никогда не отказывал... Может, плавать научиться? Девчонка стояла в раздумье. Желаний, оказывается, всегда много, но какое из них самое, самое главное, решить сложно.

– Чего стоишь, растрёпка? Потеряла меня? – вдруг раздался ласковый голос за спиной.

– Бабуль, смотри, чудо! – оглянулась Светланка на Анастасию Парамоновну.

– Како ж тако чудо?

– Да вот же! – указывая на звезду, удивлённо глядя на бабушку, вымолвила внучка.

– Так вчера енто чудо, вроде, на ентом месте и было, – шутливым голосом констатировала женщина. – Пошли умываться да косы плести, а то завтрак стынет, – добавила Анастасия Парамоновна, гладя внучку по взъерошенным волосам.

Светланка раскрыла рот: неужели не видит? Повернулась к двери... Над дверью одиноко алела звезда с удлинённым нижним правым лучом. Девчонка беспомощно посмотрела на солнышко. Оно пряталось за макушкой высокого тополя, который рос в соседней ограде напротив. Светланка на миг даже испугалась: вдруг этот тополь присвоит её лучик? Но потом вспомнила рассказ отца, что Земля вращается вокруг своей оси как юла, поэтому день и ночь сменяют друг друга. Так что завтра в это же время чудо должно повториться. Бабушке про увиденное рассказывать не стала. «А то опять скажет, что выдумываю», – решила девчонка.

 

Весь день Светланка была рассеянной, всё раздумывала, какое бы желание выбрать. На зов бабушки откликалась не сразу, поручения выполнялись медленно. Несколько раз женщина беспокоилась, не заболела ли внучка. Но девчонка утверждала, что всё в порядке, ничего не болит, и лоб не горячий.

После полудня затопили баню, стали ждать деда с отцом. Заслышав вой мотора, Светланка несколько раз выбегала в переулок встречать их, но то были другие машины, которые в их тихий переулок даже не заезжали.

Приехали они вечером, как раз в тот момент, когда девчонка ушла встречать из стада коров. Отец наспех ополоснулся в бане, поел, наказал дочке слушать дедушку с бабушкой, помогать им во всём, распрощался со всеми и уехал домой. Завтра ему с утра на работу.

С желанием Светланка так и не определилась, это её немного огорчало, но потом она решила, что целый месяц впереди. А у неё теперь на первом месте дело посерьёзнее, чем собственные желания. Она стала терпеливо ждать подходящего момента, когда можно будет обстоятельно расспросить деда про войну, как он воевал.

После хлопот по хозяйству, ужина мылись в бане. Вначале дед, потом внучка с бабушкой. Светланка уговорила бабулю разрешить ей не мыть голову, так как дома перед отъездом она мылась. Пока Анастасия Парамоновна ходила за чистым бельём, девчонка быстро отшоркала мочалкой грязные пятки, вылила на себя два тазика прохладной воды и выходила в предбанник как раз в то время, когда женщина в него только входила.

– Всё? – растерянно спросила Настасья.

– Всё, всё! – застрекотала внучка, для достоверности показывая чистые пятки, наспех вытираясь и одеваясь в чистое бельё.

Не успела женщина ничего возразить, как девчонка выскользнула в дверь предбанника и помчалась в дом.

– Вот егоза, – улыбаясь, покачала головой Анастасия, ощущая нежность, переполнявшую всю её, до самых краешков, к этому, как ей всегда казалось, беззащитному созданию.

А Светланка была уже около деда. Иван Васильевич лежал на взбитой перине в белоснежном нижнем белье (рубаха с длинными рукавами и кальсоны) и слушал по радио любимую передачу «По заявкам радиослушателей».

Девчонка с размаху прыгнула на кровать под бок деду, утопая в перине. Обвила худенькими ручонками его шею, чмокнула чисто выбритую, пахнувшую «Тройным одеколоном» щёку и затараторила прямо в ухо, без всяких предисловий: она знает, что дед – герой, воевал с фашистами, что внучке непременно надо знать про его геройство. Для пущей важности Света добавила, что Любочка, вожатая, наказала всем ребятам класса расспросить своих дедушек, бабушек, которые воевали, чтобы потом всему классу рассказать об их подвигах.

Она упомянула и про дедушку Леночки Пчелинцевой, что он уже был у них на классном часу, его вожатая Любочка еле уговорила, и как весь класс завидует Леночке. Правда, она не стала говорить, что дедушка ослеп, что он долго ребятам читал стихи наизусть, которые выучил по книге для слепых, про Родину, мир во всём мире, про любовь к родным, животным и людям всей страны. А когда мальчишки стали наперебой просить его рассказать про войну, как воевал, как ослеп, он сильно побледнел и закачался.

Тамара Сергеевна быстро взяла дедушку под руку, усадила на свой стул спиной к ребятам, срочно велела открыть все форточки, отправила Колю Швецова бегом нести кружку воды, а всех тихим голосом попросила сидеть тихо.

Ребята и сами притихли. Любочка беспомощно вздыхала, хлопала большущими глазами, на немые взгляды ребят пожимала плечами и разводила руки.

Тамара Сергеевна гладила дедушку по плечам, рукам, тихо повторяла: «Всё хорошо, всё будет хорошо». А в конце почему-то добавила: «Простите...». Светланке, сидевшей на первой парте перед учительским столом, даже показалось, что учительница несколько раз украдкой от ребят смахивала слёзы.

Потом Любочка с Леночкой увели дедушку домой.

Когда ребята спросили у учительницы, придёт ли дедушка к ним в школу ещё, она задумчиво ответила: «Посмотрим». На предложение мальчишек найти и пригласить других ветеранов, которые наконец расскажут, как воевали, Тамара Сергеевна обвела ребят странным грустным взглядом и тихо произнесла: «Может быть».

Это всё Светланка, конечно, не стала деду рассказывать. Она была уверена, что, уж он-то, весельчак и балагур, так расскажет о своих подвигах, что Тамаре Сергеевне точно не придётся плакать.

Девчонка настойчиво упрашивала рассказать, как он фашистов бил.

В это время по радио стали передавать песню «Златые горы», и Иван Васильевич, будто не слыша внучку, весело и громко стал подпевать, да что там подпевать, солировать. Голос у него был отменный. Тенор. С молодости слыл запевалой. При любом удобном случае, за любым занятием пел. Не лялякал, а именно пел, громко, внятно и заливисто. Песен он знал, не пересчитать: старинные, которые ещё в Генералке пелись, и современные, услышанные по радио. Недолюбливал лишь песни молодёжных ВИА. Знал почти всех исполнителей, но особое уважение питал к Лидии Руслановой.

Когда переехали из Генералки в Маралиху, люди поначалу долго дивились: раннее утро, а мужик на возу уже пьян, горланит на всю деревню песни, и ещё больше дивились, когда оказывалось, что мужик-то трезв. А потом все привыкли. Заслышав песню, знали: Иван Васильевич едет. «Песня – моя первая помощница», – считал он. Вот и в этот раз думал, что поможет она ему перевести разговор с внучкой на другую тему. Но Светланка запротестовала: «Нет, нет, нет!».

«Хорошо, – весело откликнулся Иван Васильевич. – Тогда другое. Живал, бывал ядрёный мал. На босу ногу топор надевал, топорищем подпоясывался... ». Девчонка поняла, что дед завёл какую-то новую, очень интересную сказку, их он знал тоже целую кучу. Но какой бы интересной эта сказка ни была, в этот раз Светланка готова была отказаться и от неё. Девчушка встала во весь рост на кровати и, подпрыгивая, тем самым раскачивая её, стала скандировать: «Про войну! Про войну!».

Иван Васильевич замолчал. Потом спросил: «А реветь не будешь, как в прошлый раз?». Внучка не поняла, какой прошлый раз он имел в виду, но твёрдо уверила: «Нет, конечно». Она улеглась на руку деда, повернувшись лицом к нему, как это всегда бывало. Это означало, что она готова внимать каждому его слову.

Каково же было её разочарование, когда он стал декламировать стих. Теперь Светланке стал понятен его вопрос. В прошлый раз, когда дед ей его рассказывал, она в конце зашмыгала носом, и потом целых пять минут дедуля успокаивал её. Стих этот тоже был про войну, о том, как два родных брата встретились на поле брани, но один воевал за красных, а другой – за белых. Короче говоря, в конце они убили друг друга. Но то совсем другая, непонятная, страшная война, где, почему-то родные братья убивали друг друга.

Дедушка говорил, что ещё до войны с Гитлером они в Генералке разыгрывали в клубе этот стих, он играл «красного» брата и к туловищу под одежду привязал высушенный коровий пузырь с красной жидкостью. Когда «белый» брат его стал убивать, проколол этот пузырь, красная жидкость хлынула наружу, зрители так испугались, что старухи сразу принялись креститься, а ребятишки и женщины заревели, уж так всё было натурально. Но в итоге все хвалили дедулю за его идею и долго потом вспоминали этот спектакль.

Светланку и саму гордость распирала, когда она про это всё узнала, что именно её дед такое придумал. Но теперь-то ей нужно было совсем другое!

Она села на кровать, обхватила ладонями лицо деда, наклонилась над ним и, глядя в глаза, по-взрослому спокойно и вкрадчиво произнесла: «Дедуль, хватит придуриваться. Расскажи про свою войну».

Иван Васильевич вдруг растеряно заморгал. «Про войну...» – как – то беспомощно, даже не произнёс, а с трудом выдохнул он.

«Про войну!» – эхом отозвалось в мозгу и запульсировало: «Про войну, про войну...». Вдруг накатила волна ощущений, которые за столько лет он старался вытравить из своих воспоминаний: страх, поднимающий каждую волосинку не только на голове, но и на загривке, на руках, на всём теле, проникающий в каждую клеточку тела. Страх, заставляющий колотиться сердце так бешено и громко, что, кажется, его стук слышит фашист в нависшем над Иваном самолёте. Не паника, нет. Страх и отчаяние бывалого мужика от беспомощности и безысходности.

 

В то раннее утро Иван возвращался из тыла с продуктами для своих хлопчиков. «Изголодались, родимые, – вслух произнёс он. – Нам с тобой, Серко, главное – до перелеска проскочить, а там уж и до передовой рукой подать, там ребятушки ждут, – продолжал старшина. Конь будто внял словам хозяина, «застриг» ушами и прибавил ходу. – Понимаю, милок, тяжеловато, но по другому – никак», – глядя на доверху гружёную подводу, констатировал мужчина. Он шагал рядом, всё коню полегче.

Вдруг вспомнилось, как в родной деревне на этом же самом Серко ездил по дрова со своей ребятнёй, работал в поле, на сенокосе. Вспомнилась родная деревенька Генералочка, как он ласково её называл, горы, тайга, речушка, дом родимый и, конечно, семья: двенадцатилетний голубоглазка Шурик, четырнадцатилетний Федюшка, старшая семнадцатилетняя Ульянушка – уже невеста и жена Харитиньюшка.

В ребятишках своих Иван души не чаял. С женой было сложнее: поженили их приёмные родители безо всякого их согласия совсем молоденьких, шестнадцатигодовалых, а у них другие симпатии были. Жена Харитинья была хоть куда: и статью, и на лицо, и хозяйка отменная, и не докучала никогда, была тихой, незаметной, но любви большой, как к Любавушке, которую после их свадьбы выдали в соседнее село, не питал. Разве что жалость, а потом привязанность. Иван вздохнул: теперь жалеет, что не был с женой чутким, внимательным, только здесь оценил все её достоинства.

Боясь глубже увязнуть в мрачных мыслях, тряхнул головой. Ласково похлопал коня по крупу: «Товарищ мой боевой». Да, именно товарищ!

Когда из Генералки августовский призыв уходил на фронт, в числе которого был Иван, в селе стояла гнетущая тишина, проводов уже не устраивали. По предписанию село обязано было отправить с призывниками лошадей. Колхозный конюх тогда сразу объявил: «Как хотите, но раз коней надо, пусть Шаньшин на своём Серко и едет. Ведь Иван уедет, а нам с ним не совладать: с виду-то он смирёный конь, а попробуй кто, окромя Ивана, подойди». Иван тогда, чтобы вывести всех из уныния, в шутку произнёс: «Пока до войны на Серке еду, может, и война закончится». Ясное дело, как всегда, шутка удалась: хоть не захохотали, но засмеялись, немного оттаяли.

Возможно, по той же причине, что конь никого не подпускал, кроме Ивана, мужчину определили на станции в теплушку с лошадьми, ухаживать за ними дорогой. Так что и на передовую вместе.

Пока ехали, Иван редко был наедине с животными: будущие вояки, прознав про его неунывающий характер, часто захаживали к нему «покурить». Сам Иван никогда не курил, но гостям был рад, с каждым находилась тема для разговора, а за разговором и дорога веселее, и думы не так одолевают.

Заглядывал к нему и молоденький лейтенант, сначала по долгу службы, а потом и просто «побалагурить за жизнь». Офицера подкупала простота, мудрость, рассудительность и широта души этого человека. Его язык и руки постоянно были заняты делом. Он либо разговаривал с кем-то из путников, либо с лошадьми, либо пел, а в это время чистил у животных, давал корм, чинил сбрую, бывало, и обувь будущих солдат.

Видимо, за его хозяйственность по приезду в действующее подразделение Иван был назначен старшиной. «А кого же больше, – соглашаясь с протекцией лейтенанта и оглядывая прибывших «желторотиков», тихо сказал майор. – Этим самим ещё батька нужен».

Разговор майора и лейтенанта, вроде, и не слышал никто, но ласковое прозвище «батя» прилипло к Ивану, и очень даже его радовало. Он же, в свою очередь, звал солдат сынками и по-отцовски относился к ним.

 

В памяти вдруг всплыл эпизод с «кукушкой». Примерно через месяц после мобилизации был страшный бой. Немцы атаковали и с земли и с воздуха. Наших спасало только то, что не в чистом поле, а у перелеска в овраге находились. Отбивались как могли. Про потери и говорить нечего.

Наконец подоспели наши истребители. К вечеру всё стихло. Можно было перевести дух, перекусить, напиться воды, может, и прикорнуть. Выставили посты.

«Командование считает, что перед завтрашним боем язычком надо раздобыться», – поделился со старшиной лейтенант.

Стемнело. Со дна оврага потянуло холодом и сыростью: как-никак осень. Развели небольшие костры, овраг глубокий, видно не будет.

И тут началось. Непонятно откуда методичные, чёткие выстрелы стали одного за другим настигать солдат. Опомнились, когда уже третий был убит. Все отпрянули от костра и вжались в высокий берег оврага. Было ясно – кукушка, снайпер. «Вот тебе и язычок. Затаился гад в соседнем околке и бьёт. На лесине (высоком дереве) сидит, скорее всего, на самой большой», – размышлял вслух Иван.

Стали думать, как быть. Для захвата снайпера решили отправить группу из трёх человек, которую вызвался возглавить старшина: «Я, всё ж, почитай, в лесу вырос, не раз на кедрач за орехами лазал, а там, как-никак, сноровка нужна. А этого «ореха» придётся, мог быть, лезть, с дерева снимать».

Костры решили не тушить, по возможности отвлекать снайпера, создавать «возню», движение. «Ты уж там поаккуратнее, Иван Васильевич», – не по уставу давал наказ лейтенант.

Группа выдвинулась по оврагу, чтобы в обход, с тыла подобраться к стрелку. От оврага до перелеска, где засел снайпер, благодаря предыдущему бою, было множество воронок. Продвигаясь перебежками от одной воронки к другой, группа слышала одиночные выстрелы: ребята делают своё дело, молодцы – отвлекают.

Вдруг кромешная тьма стала рассеиваться: луна показалась из-за туч. Иван в сердцах даже матюгнулся, что делал исключительно редко: «Вот же приспело ей! Хорошо хоть, успели в воронку нырнуть». Несколько минут, на протяжении которых «царица ночи» красовалась на небе, казались вечностью. Зато, понимал старшина, есть время отдышаться: большая часть пути преодолена. Хорошо, что дальше начинается околок. Он стал «примеряться», продумывать, представлять, как снять кукушку. Точно определил, с какого дерева ведётся огонь, даже представил это место. «Да, высоко забрался. Начни стрелять, не факт, что попадёшь и ранишь, а ентот-то уж точно не промахнётся, – сделал он вывод. – Всей кучей – тоже толку мало, надо по-тихому».

Впереди две воронки. Иван поделился своим планом с солдатами: они сидят в последней воронке, метрах в 15-20 от снайпера, её поваленное дерево и кустарник прикрывают. Когда старшина на дерево полезет, пострелять для отвода глаз, чтоб понервничал, да носа не высовывать из укрытия и брать повыше, чтобы ненароком не зашибить стрелка или, не приведи Господь, старшину. А уж как сдёрнет Иван кукушку с дерева, пока тот падает, сообразит, что произошло, им надо подоспеть, скрутить фашиста. Предупредил, что у стрелка наверняка есть холодное оружие, которым он управляется «будь здоров». И, немного помолчав, добавил: «Ну, а что не так пойдёт, вот граната. Моим отпишите».

Вот наконец луна опять отправилась на покой. «Ну, сынки, с Богом», – скомандовал старшина. Выстрелы становились всё реже. «Экономит, гад. Или наши уснули», – подумал Иван. Но было уже не до раздумий: дальше действовать нужно было быстро и бесшумно. «Дожился, как вор. Это на своей-то земле», – с горечью промелькнуло в голове.

На дереве у последней воронки обнаружили тучное тело мёртвого фрица, неестественно свисавшее вниз головой. «Снайпер, маскировался, гад. Вовремя наш истребок тебя подрезал. Жаль, второго не заметил. Видать, на пару робили. Да, если и второй такой же медведь...», – подумал старшина, глядя в сторону намеченной цели. Солдатам же ничего не сказал, зачем на ребятишек страху нагонять. Хлопнул легонько каждого по плечу и...

Иван не помнил, как он добрался до дерева, где засел стрелок, как бесшумно, словно таёжный зверь, преодолевал его многометровый ствол. Помнит только, как боялся, что немец услышит стук его бушевавшего сердца, унять который у него не было ни сил, ни времени. Действовал больше машинально, руководствуясь каким-то инстинктом или чутьём, выбирал нужную ветку, чувствовал место, где прячется, может быть, его смерть.

«Вот здесь, вот здесь», – запульсировало в мозгу. Снайпер затих, видимо, почуял неладное, и в тот же миг округу пронзил оглушительный гортанный рык, и неведомая могучая сила железными тисками сжала ногу, молниеносно сдёрнула с места и стала увлекать фашиста вниз. Иван не помнил, как он оказался на земле, но когда подоспели солдаты, старшина сидел верхом на снайпере, цепко вцепившись ему в глотку: «Ах, ты, паскуда! Скольких сынков поизвёл...».

Вдруг луна выглянула из-за тучи. Иван увидел юное лицо немца, наткнулся на молящий взгляд небесно-голубых глаз, так похожих на те, родные глаза его Шурика. Вдруг всё тело стало ватным, голова закружилась. «Да что ж вам, сосункам, дома-то не сидится», – с горечью, в сердцах произнёс он.

 

Вот и сейчас, почти через год, шагая с подводой по полевой дороге, думал: «Какого ляда этим фашистам надо на его, взлелеянной руками его прадедов, дедов, отцов, его руками, земле, что они не щадят ни наших сынов, ни своих? Сколько уже их полегло, а сколько ещё...».

Иван понимал, что в прошлый раз ему крупно повезло.

Солнышко клонилось к полудню. Стараясь отогнать тяжёлые думы, затянул песню «Как в саду при долине», но допев до середины, до конца допевать, не стал: больно уж про его сиротское детство напоминает. Затянул повеселее: «Жил я у пана». Понемногу на душе стало легче, Серко, казалось, тоже повеселел, может, приметил показавшийся издали перелесок.

Вдруг послышался приближающийся вой мотора. По звуку Иван знал – немецкий самолёт. Серко занервничал, закрутил головой, заржал. Иван оглянулся: осталось преодолеть открытого пространства намного меньше, чем прошли. Неужели не успеть? Звук приближался справа. Старшина стегнул коня: «Давай, милок, выручай». На ходу запрыгнул в повозку. Жеребец стремглав бросился к перелеску, обещавшему хоть какое-то укрытие.

Немец, видимо, заметил одиноко мчавшуюся повозку, стал стремительно приближаться. «Господи!», – взмолился Иван. Вот самолёт совсем близко. До перелеска не так уж и далеко, но ведь это самолёт!

А немец точно решил поиграть с ним, как кошка с мышкой, стал снижаться и обстреливать вокруг мчавшейся повозки. Вот он опять и опять заходит на повторную атаку, пикирует и ведёт огонь. Иван даже видит его рыжую, искривлённую зловещей гримасой рожу, слышит его громкий и надменный хохот и очередь выстрелов. Снова и снова!!!

«Господи!!! Господи!!!». Вся жизнь промелькнула перед глазами одним мгновением. «Неужели всё? Теперь и в перелеске не отстанет», – с тоской подумал Иван. А фриц всё веселился и веселился: налетал, обстреливал, удалялся и опять налетал. «Ах ты гадина!», – закричал старшина, выпрямляясь во весь рост на повозке, бросив вожжи и целясь из винтовки в лётчика. Прозвучавшего взрыва Иван уже не слышал, но та зловещая рожа и громкий, надменный хохот!..

 

Очнулся Иван в санитарном поезде: госпиталь, в который он не понятно как попал, эвакуировали в тыл, в Новосибирск. Всё тело будто было зажато в тиски: стук колёс, не говоря уже о тряске во время движения поезда, отдавалось в нём нестерпимой болью. Иван даже не понял вначале, что он жив, думал, уж на том свете в аду. Со всех сторон слышались крики, стоны и ругательства. Что жив, понял по наклонившейся над ним сестричке: «Ну вот, очнулся, сейчас доктора...». Но Иван её уже не слышал.

Сколько они тряслись в поезде – не знал и не понимал. Редкие моменты прояснения сознания сменялись глубоким забытьём, что, может, и к лучшему. В госпиталь прибыли поздно вечером. Когда понял, что совсем не может двигаться, завыл и проревел всю ночь: «Хуже дитя малого. Верёвку на шею, и то самому не накинуть». К утру впал в забытьё.

Утром очнулся от нестерпимой боли и своего крика. Когда открыл глаза, увидел растерянный взгляд паренька, сидевшего на соседней койке. Парень смотрел то на Ивана, то на свои ноги, которых не было ниже колен. «Малец же совсем!», – душило сознание. На других кроватях тоже бедолаги: кто с пробитой головой, в горячке, кто без руки, ноги...

Подкативший к горлу ком невозможно было сглотнуть. Чтобы не завыть, Иван вдруг запел: «Ах ты, Гитлер, ты косой! Повстречаться бы с тобой. Перву пулю тебе в лоб, чтоб не мучил наш народ». Несмотря на то, что голос был осипший и тихий, совсем чужой, а пересохшие губы плохо слушались, те, кто находился рядом, оживились: «Вот это, солдатик, по-нашему! Такую не слыхивали. Давай ещё!».

Так и повелось: весь день «концерт по заявкам». Особенно слушатели любили частушки на военную тему, их Иван сочинял на ходу, да так складно получалось, что окружающие дивились. А уж ночью... Да, тяжело приходилось. Провалялся Иван в госпитале почти полгода. Руки понемногу стали слушаться.

Как-то в конце зимы, вечером, в его очередной концерт, посвящённый неописуемой красоте родных Ивану мест – предгорью Алтая, подошёл к нему седовласый военный доктор: «Так что, Шаньшин, говоришь: «Генералка, Чинета, Сентелек, Татарочка. Запевай, товарочка»? А я ведь бывал там. Да, места наикрасивейшие, соглашусь. Даже, я бы сказал, особые». Помолчав, добавил: «Как и люди».

Давно уже доктор дивился терпеливости Ивана: «В чём только душа держится, а он поёт, побасёнками народ развлекает. Видимо, нужен он сильно для чего-то на этом свете. Да, человек – загадка, как и вся его суть».

Доктор сообщил Ивану: всё, что от них зависело, они сделали, завтра отправят родным Ивана телеграмму, а затем и выпишут. Уточнил адрес, поинтересовался, давно ли письмо получал из дома. Сказал, что запишет народный рецепт из натуральных продуктов: молока, мёда, масла... как принимать; на солнце будут выносить, если спаться будет – хорошо, если нет, то не надо и бывать на нём. Велел ни от каких народных средств не отказываться. В конце добавил: «Родные стены, родные люди, родной воздух, а уж ваш-то особенно, исцеляют. И... время».

 

На станцию Поспелиха Харитинья приехала почти за двести километров загодя: зима, мало ли что. Председатель перечить не стал, зная положение дела, село-то маленькое, как в одной семье, все на виду, распорядился выдать старую кобылу с санями. Опустив глаза, вздохнул: «Сама понимаешь, бабы в обоз ушли на лошадях, а самых лучших – на фронт...».

Когда подошёл поезд, сразу догадалась, в каком вагоне её муж: был слышан его голос и мужской гогот в ответ. Сердце сжалось то ли от радости, то ли от тревоги: «Опять всех потешает. Слава богу, живой».

Когда Ивана вынес из вагона невысокий крепкий паренёк, остолбенела. Если бы не его голос, она никогда бы не узнала своего мужа. От бывалого тридцатипятилетнего крепыша, которого в селе никто не мог перебороть, хоть и роста был среднего, остались небесно-голубые глаза и до боли знакомый голос. Вместо смоляного чуба седой пучок волос. «Святые мощи...» – оборвалось в груди. Харитинья растерянно глядела на беспомощные менее сорока килограммов.

Иван, увидев жену, сразу замолчал, часто заморгал, съёжился, от чего стал выглядеть ещё беспомощнее.

Из ступора вывел паренёк: «Куда, мамаша, батьку нести? Далеко? А то ведь поезд...». «Сама», – тихо ответила женщина и подставила руки. «Ну, давай, поправляйся, отец», – напутствовал паренёк, бережно перекладывая Ивана в руки Харитиньи: «Счастливо вам добраться». Женщина в ответ смогла только кивнуть, развернулась и быстро пошла к повозке. Она боялась разрыдаться. Уже с подножки уходящего поезда паренёк, глядя ей в след, горестно вздохнул: «Эх, ё моё...».

Долго ещё Иван не мог ходить. Харитиньюшка с ребятишками как могли его выхаживали, несмотря на многочисленные бесконечные колхозные и домашние дела. Предписания доктора строго выполняли, делали ванны по несколько часов, а то и сутками, постоянно подогревая настои. Федя с Шуриком вёдрами собирали живицу в тайге. И вот такие ванны с живицей делались каждый божий день несколько лет подряд. Когда начали весной выносить Ивана на завалинку, на солнышке погреться, засыпал он мертвецким сном, что говорило о том, что, хоть и медленно, идёт на поправку.

К концу войны Иван Васильевич уже сам на костылях ходил. Вот и война закончилась, жить бы и радоваться, но в сорок седьмом сильно заболела Харитинья, проболела полгода, и померла. Горе большое. А куда деваться, надо жить дальше.

 

Иван, хоть и на костылях, оказался «женихом» нарасхват. Любили его бабы, видимо, за весёлый нрав. Да и мужиков на селе раз-два и обчёлся.

Однажды до него донёсся слух, что Настасья, ставшая невольной свидетельницей очередных выяснений отношений двух его ухажёрок, насмешливо им заявила: «Деритесь, деритесь. Всё равно будет мой». Женщины аж дара речи лишились. Что-то не замечалось за Настасьей, чтоб с мужиками валандалась. А та добавила: «Совсем ополоумели. Такую войну отстояли, а теперь из-за мужиков перегрызётесь».

Иван понимал, что женщина про него в шутку сказала, но, недолго думая, собрал узелок и к ней отправился жить. Дети его уже выросли, а у Настасьи ещё маленькие были, прикипел он к ним всем сердцем: до чего послушные, ласковые были, относились с уважением.

Дети Ивана и Харитиньи с пониманием отнеслись к новому браку отца, несмотря на то, что Настасья была на восемь лет его моложе, а старшей дочери Ульяны – всего на одиннадцать старше. В пятидесятом, через полтора года, народился совместный, Васенька – любимец всего большого семейства.

Когда младшенький пошёл в школу, переехали из Генералки, где была только начальная школа, в Маралиху. Так и жили потихоньку, как говорила Настасья: «Не лучше других, но и не хуже».

 

Анастасия Парамоновна собиралась уже выходить из предбанника, когда услышала вой внучки, доносившийся из избы. Сказать, что дед с внучкой всегда хорошо ладили, значит, ничего не сказать. Они обожали друг друга. Поэтому рёв Светланки переполошил бабушку: «Да что там у них стряслось».

Забежав в горницу, женщина увидела, что девчонка трясёт Ивана за руку и воет: «Деда, дедуленька, миленький», а он белый, как стенка, весь в испарине неподвижно лежит, уставившись каким-то незнакомым, стеклянным взглядом в одну точку. Подбежала. Слава богу, дышит. Присела на краешек кровати, взяла на колени внучку: «Тише. Тише. Угомонись. Что случилось?».

Голос жены будто вернул Ивана Васильевича к реальной жизни, наконец избавил от того ненавистного, надменного хохота, громкого воя самолёта и зловещей рожи. «Про... войну... ей», – как-то беспомощно произнёс он, глядя на Настасью, закрыл глаза и отвернулся к стенке, чтобы скрыть хлынувшие слёзы, которые выдавало его трясущееся тело. «Ну, будя, будя, соколик. Щас полегчает», – понимающе погладила его голову жена. Она взяла на руки внучку, подошла к выключателю, оглянулась на мужа, потом решила: «Пусть погорит, потом выключу», – и прошла в переднюю комнату, где спали они с внучкой.

Светланка ещё некоторое время пошмыгала носом, но потом утихла, прижалась к обнявшей её бабушке и заснула.

Настасья чувствовала, что Иван не спит, несмотря на то, что он лежал тихо. А как помочь? Как успокоить? И всё война проклятущая. Стараясь не скрипеть кроватью, встала, прошла в горницу, присела на кровать мужа. Она понимала: ему надо выговориться, может, полегчает.

Иван тихо лежал на спине с открытыми глазами. «И эта пигалица туда же. Про войну ей подавай, – без всякого предисловия с тоской в голосе, будто оправдываясь, тихо произнёс он. – Те приходили, про войну им, и эта... – имея в виду пионеров и внучку, продолжал он. – Да на кой сдалась-то им эта война. Живи, радуйся миру, так нет, заладили: «про войну». Да что они могут понять-то в этой войне. Что им, соплякам, про неё можно рассказать и объяснить, и как...», – голос его стал срываться, на глаза навернулись слёзы.

Анастасия ласково погладила его по голове, рукам: «Ну что ты, Иванка. Дети ведь неразумные. Подрастут – поймут». – «Да не надо им ничего понимать, и знать не надо. Забыть как страшный сон. И всё», – не унимался супруг. – «Забыть. Как такое забудешь, – с непонятной интонацией в голосе, то ли одобрением, то ли несогласием вздохнула Анастасия Парамоновна. Помолчала. – А может, наоборот, помнить надо. Чтобы никогда не допустили больше...», – размышляя, добавила она. Иван Васильевич удивлённо посмотрел на жену. Сколько раз она удивляла мудростью своих суждений. Вот и сейчас наводит на раздумья, может, над одной из главных тем жизни.

Долго молчали, каждый думая о своём. От того, что жена держит его за руку, Ивану Васильевичу, казалось, становилось легче. Далеко за полночь, задрёмывая, он проронил: «Может быть». Анастасия Парамоновна грустно улыбнулась в ответ.

 

Когда мужиков на войну позабирали, женщинам приходилось и за себя, и за них работать. Да что там работать, вкалывать как проклятым, день и ночь. Она, Настя, и лето, и зиму ходила с лошадями в обоз до Алейска, до Бийска: продукты-то все вывозились, «всё для фронта, всё для победы». Сами хорошо если на картошке, некоторые на лебеде выживали. У иных от голода ноги пухли. А в дороге всякое бывало.

Однажды, ещё в самом начале её «обозной деятельности», на привале, в одном селе, приметили они с напарницей, что возле них крутится какой-то парнишка. Поначалу и значения не придали, а вот когда за село выехали, поняли, что их упорно пытается догнать какая-то шпана, среди неё и тот парень: пока тихо ехали, те поодаль шли, как ходу прибавлять стали, те – бежать, даже стрельнули два раза из чего-то, видимо, из самоделок каких-то.

Солдатки вспомнили, что по селу слух прошёл: между сёлами, что ближе к станциям, какая-то шайка орудует. Обозы, гружённые продовольствием, грабят и сопровождающих убивают. Как перепугались тогда молодки! Коней бичами погоняют, сами навзрыд ревут! Кое-как оторвались от преследователей, хорошо, вовремя догадались, что погоня.

Другой случай был тоже не слаще. Как-то, в самом начале марта, пришлось им с напарницей с обозами через реку по льду переправляться. В аккурат перед ними, на их глазах прошли два таких же гружёных обоза из соседней деревни. Но, видать, тому быть, или груз у тех был легче, как только обозы Анастасии и напарницы дошли до середины реки, лёд под ними вдруг затрещал, стал проваливаться, увлекая сани, а за ними и лошадей.

Понимая, что происходит, Настасья подумала: «Всё, погибель верная. А как же детки? Что же делать?». Товарка залезла на верх обоза, держится за хвост коня и воет. «Прыгай на коня, срезай оглобли со сбруи, – сообразила Анастасия, достав из-за голенища валенка нож, который после того, первого случая всегда держала в дороге при себе. – Обозы нам уже не спасти», – добавила и решительно вскочила на коня.

Только Бог знает, сколько они с лошадьми барахтались в воде, но, всё же, хоть мокрые и обледенелые, выбрались. Повернули назад, вперёд ехать смысла не было.

Напарница всю дорогу причитала, что теперь им светит тюрьма, а то и расстрел, за колхозное добро, канувшее в реке. Уговаривала Анастасию гнать лошадей подальше, куда глаза глядят, затеряться в других краях, на что Настя ответила: «Ты как хошь, а я – к детям. А там пущай делают, что хотят».

Кое-как добрались до соседнего села. Постучались в первую попавшую избушонку. Хозяйка сначала их пускать не хотела, так как платить было нечем, но потом сжалилась, пустила обогреться. Предупредила, чтоб на пропитание не рассчитывали, у самих семеро по лавкам.

Когда явились домой, бригадир взбесился, грозил трибуналом. Хорошо, что председатель заступился за них, а то как бы судьба их сложилась... Хороший был мужик, демобилизованный по ранению. Жаль, умер скоро.

Долго потом, после этого случая, женщины болели: простыли сильно.

 

Анастасия Парамоновна прислушалась к ровному дыханию мужа: «Вроде, заснул, касатик». Бесшумно поднялась, выключила свет. Легла на кровать рядом с внучкой. Девчонка то мирно посапывала и улыбалась, то вздрагивала и хмурила брови. Было уже далеко за полночь. Яркая луна освещала листву яблонь, стоящих около окна, от этого в комнате было довольно светло. Сон никак не шёл, и женщина опять погрузилась в воспоминания. Один за другим стали всплывать эпизоды детства.

 

Родители Насти, Парамон Иванович и Евдокия Моисеевна Былины, жили меж собой ладно. Оба удалые, рабочие. Парамон и сеять, и убирать урожай успевал, и рыбу ловить, и на козла горного ходить, пчеловодить. Евдокия была ему во всём первая помощница и по дому, по хозяйству всё успевала. А как не успевать, когда семья большая: сами, матушка Парамона Анна Тимофеевна, да ребятишек семеро.

Беда пришла, откуда не ждали. Только подросли старшенькие, стали помогать, сильно простыла по весне Евдокия, тяжело заболела и умерла. Старшей, Усти, тогда было семнадцать, Насте шестнадцать, а самой малой, Катеринке, два годочка всего.

Горевал шибко Парамон, а куда деться, ребятишек кормить надо, расслабляться некогда. Устинья с Настей хозяйничали, ко всему были приучены с малолетства, а он промышлял, где только мог.

Анастасия Парамоновна с благодарностью подумала: «Хоть редко дома бывал, всё в работе, но голодом не сидели и голыми не ходили, как некоторые». Вздохнула: «Поэтому и не голодовали, что работали».

Когда коллективизация началась, Былиных даже раскулачить хотели, но потом отстали: семья большая, а кормилец – один. Только это и спасло. За свои-то труды – раскулачить. А лентяям, которые на завалинке просидели, потом дома раскулаченных отдали. «А мы всю жизнь в труде, и в труде, и всё своим горбом», – пришла на ум мысль. «Трудно, но зато и свои детки в войну не пухли», – отозвалось на грустную мысль.

Вспомнила, как ночами садила, полола, убирала огород; как добывала лиственную смолу, вываривала, выкатывала, резала на кубики для продажи или обмена на товар, хлебушек, какие-то вещи; как пряла, ткала, вязала, шила... И всё это между обозами, ночью. Деточек своих видела, в основном, спящими. Коленька ещё нет-нет да дождётся. Первым делом всегда про хлебушек спросит, не передал ли ему зайчик или лисичка кусочек по дороге. А Валюшка и не знавала почти хлебца, картошки наестся и посыпохивает. Благо, что с ними «мамонька», как её Настасья называла, свекровь жила. Она-то, «мамонька», хоть сама болела, а сохранила детушек малых, Коленьку с Валей.

А у других солдаток, у кого не с кем было ребятишек оставлять, почти все они повымерли. У старшей сестры Устиньи четверо было, ни единого не осталось. Когда последний помирал, бригадир над душой с бичом стоял, на работу гнал. Гадов хватало. Так путём и не простилась, закопала своими рученьками и на работу. Работа. А без неё, может, и не вынесли горя, которое входило в каждую избу, да не по одному разочку. Муж Усти тоже не вернулся, погиб. Так она, горемычная, прибилась к одной из средних сестёр, Анне, с ней и доживает свой век. Одна радость – племянники, вся утеха в них.

Вспомнила, как привезли с войны полуживого братика единственного, Ванюшку. Отец тогда в трудовой армии был, пока узнал, приехал, а сыночка уж нет, умер как три дня и похоронен. Ох, и затосковал он тогда. Единственный наследничек промеж шестерых девок, и тот скончался, попрощаться не пришлось. Так от тоски, горя и сам менее чем через неделю помер. А девки его, впрочем, как и все тогда, горюшка хлебнули.

Одна только семья в Генералке не тронута войной была, семья кузнеца. У него была бронь, и жена с ребятишками ни одного трудодня не отработали. А остальным, что бабам, что ребятишкам, досталось.

 

К утру небо затянуло тучами, и весь день лил нудный дождь. Проснувшись, Светланка долго не хотела вылезать из постели: солнышка всё равно нет, да и с желанием не определилась, а тут ещё с дедулей загвоздка вышла. Вспомнилось вчерашнее. Опять стало не по себе, даже слёзы навернулись на глаза. Неужели это из-за того, что она просила дедулю рассказать про войну? «Как так, – размышляла она, – столько книг написано, столько стихов сложено, песен, даже фильмов снято про войну, подвиги героев, которые победили, а сами герои обо всём этом не рассказывают. Взять хоть моего дедулю, хоть Леночкиного. Почему не рассказывают? Не хотят? Боятся? Так чего им, победителям, бояться? Да и не похожи они на трусов».

Весь день Светланка тихо сидела у окна и думала, думала...

Иван Васильевич с раннего утра хлопотал по хозяйству: чистил в деннике, потом ремонтировал его, потом ещё чего-то делал, а может, предлог искал, чтобы не попадаться лишний раз внучке на глаза. В избе появлялся только поесть. Ели молча, чего никогда раньше не было. Дед и внучка старались не встречаться взглядами. Спать улеглись пораньше: всё равно дождь.

Светланка долго крутилась под боком у бабушки, потом решилась. «Бабуль. Почему деда не рассказывает про ЭТО? Не хочет?», – зашептала она в самое ухо Анастасии, специально не произнося слово «война», чтоб, чего худого, как вчера, не случилось. Женщина погладила внучку по голове. Помолчала. Потом тихим шёпотом ответила: «Не может. Тяжело ему вспоминать. Страшно. Ты его уж боле не пытай». Помолчав с минуту, добавила: «Да и тебе рано... ничего хорошего там не было».

Слова бабушки ошарашили. «Не может! Тяжко! Страшно! Так вот он, ответ. Такой простой и непонятный. Так что же это за война, что героям, выстоявшим в ней и освободившим весь мир, даже через тридцать лет вспоминать о ней страшно?».

Засыпая, Светланка услышала, как Анастасия Парамоновна тихонько встала. Уже сквозь сон девчонка слышала, как бабушка просит у Господа и какой-то Матушки Пречистой Пресвятой Богородицы-заступницы здоровья всем деткам, внучаткам и мира, чтобы не было войны проклятущей. Девчонка и раньше не раз слышала эти слова, но сейчас они, особенно последние, произвели на неё совсем другое впечатление, теперь она их понимала. «Бабуль, я больше не буду про ЭТО», – сонным голосом прошептала она.

 

Утро следующего дня... [...]

 

 

09.05.2020 г.

 

 

 

(в начало)

 

 

 

Внимание! Перед вами сокращённая версия текста. Чтобы прочитать в полном объёме этот и все остальные тексты, опубликованные в журнале «Новая Литература» в январе 2021 года, предлагаем вам поддержать наш проект:

 

 

 

Купить в журнале за январь 2021 (doc, pdf):
Номер журнала «Новая Литература» за январь 2021 года

 

 

 

508 читателей получили ссылку для скачивания номера журнала «Новая Литература» за 2024.02 на 28.03.2024, 19:50 мск.

 

Подписаться на журнал!
Литературно-художественный журнал "Новая Литература" - www.newlit.ru

Нас уже 30 тысяч. Присоединяйтесь!

 

Канал 'Новая Литература' на yandex.ru Канал 'Новая Литература' на telegram.org Канал 'Новая Литература 2' на telegram.org Клуб 'Новая Литература' на facebook.com Клуб 'Новая Литература' на livejournal.com Клуб 'Новая Литература' на my.mail.ru Клуб 'Новая Литература' на odnoklassniki.ru Клуб 'Новая Литература' на twitter.com Клуб 'Новая Литература' на vk.com Клуб 'Новая Литература 2' на vk.com
Миссия журнала – распространение русского языка через развитие художественной литературы.



Литературные конкурсы


15 000 ₽ за Грязный реализм



Биографии исторических знаменитостей и наших влиятельных современников:

Алиса Александровна Лобанова: «Мне хочется нести в этот мир только добро»

Только для статусных персон




Отзывы о журнале «Новая Литература»:

24.03.2024
Журналу «Новая Литература» я признателен за то, что много лет назад ваше издание опубликовало мою повесть «Мужской процесс». С этого и началось её прочтение в широкой литературной аудитории .Очень хотелось бы, чтобы журнал «Новая Литература» помог и другим начинающим авторам поверить в себя и уверенно пойти дальше по пути профессионального литературного творчества.
Виктор Егоров

24.03.2024
Мне очень понравился журнал. Я его рекомендую всем своим друзьям. Спасибо!
Анна Лиске

08.03.2024
С нарастающим интересом я ознакомился с номерами журнала НЛ за январь и за февраль 2024 г. О журнале НЛ у меня сложилось исключительно благоприятное впечатление – редакторский коллектив явно талантлив.
Евгений Петрович Парамонов



Номер журнала «Новая Литература» за февраль 2024 года

 


Поддержите журнал «Новая Литература»!
Copyright © 2001—2024 журнал «Новая Литература», newlit@newlit.ru
18+. Свидетельство о регистрации СМИ: Эл №ФС77-82520 от 30.12.2021
Телефон, whatsapp, telegram: +7 960 732 0000 (с 8.00 до 18.00 мск.)
Вакансии | Отзывы | Опубликовать

Поддержите «Новую Литературу»!