Маленькая китайская зажигалка, вальс

 

 

 

– Жора, ты когда-нибудь падал с балкона?

 

– Нет.

 

– А прыгал?

 

– Прыгал.

 

– С балкона?

 

– Да.

 

– Жора, ты когда-нибудь влезал в окно?

 

– Нет.

 

– А вылезал?

 

– Вылезал.

 

– Из окна?

 

– Да.

 

– Жора, а ты когда-нибудь ошибался дверью?

 

– Нет.

 

– А не ошибался?

 

– Не ошибался.

 

– Дверью?

 

– Да.

 

– Жора, как же ты не ошибался, если прыгал с балкона и вылезал из окна?

 

– По крайней мере, это лучше, чем влезать в окно и падать с балкона.

 

– Бессмысленная игра словами, Жора.

 

– Нет, это смыслы слов играют нами. И они нас сильно недооценивают.

 

 

 

Жора невысокого роста. Но главное в Жоре не рост, не лицо, а рама. Рама у него богатая, хотя и треснула в двух местах: в правом верхнем углу и под Винницей, где у Жоры случилась первая любовь. Еще он известен стеснительным котом, но справедливо и обратное – кот стал знаменит благодаря Жоре. Оба – мои соседи, и это не самая плохая компания. Нашу троицу можно встретить в разных местах. Часто мы обедаем в кафе на бульваре, едим и выпиваем в меру. Кот лежит под сувенирным лотком с можжевеловыми подставками для чайников. Делает вид, что спит, пока мы делаем вид, что чувствуем меру. За супом Жора всегда говорит, что надо быть честным, чистым и понятным, чтобы не искушать родных и близких, чтобы не дать любимым ни единого шанса. Я суп не ем, я вообще не люблю первое, белый цвет и аперитивы.

 

– Жора, ты когда-нибудь падал с балкона?

 

– Нет.

 

 

 

Иногда вечерами мы играем в шахматы. Чем в это время занят кот – неизвестно.

 

Жоре невозможно проиграть, а о выигрыше и мечтать нечего. Он сумел забыть откровения гибели и ремесло побед, ради искусства пата. Никто и никогда, без сомнения, не строил тупики из чувства прекрасного. Жора их постоянно строит. Как монумент свободе воли и благодаря треснувшей, но богатой раме. В его доме неяркий свет и кресло обито велюром. Стопка газет и чувство домашнего животного рядом. Как только рождается тупиковое решение, он без слов собирает фигуры, потирает руки, и появляется кот.

 

 

 

– Жора, ты когда-нибудь влезал в окно?

 

– Нет.

 

 

 

Как-то Жора объяснил, почему он мой сосед, а не я – его. Дело было после супа, но до игры.

 

Мы спускались с городского холма к морю, рискуя попасть под дождь. Жора нёс кота на руках, тот жмурился, что-то урчал и стеснялся. Я шёл на шаг впереди и представлял, что это кот несёт Жору, а Жора довольно урчит. Один из них сказал, что всюду одно и то же, разницы нет и это не новость. Что все ответы разносят по свету тяжёлые серые тучи, похожие на смятые полосы газетной бумаги. И что событие предупреждает духота, а ближе к земле типографским браком движется облако чёрных птиц. Что с любой из четырёх сторон задует ветер, на миг вокруг стихнет, но вдруг загремит лавиной пустых медных тазов, и на черепичных крышах разобьются первые капли заголовков. Один из них сказал, что тёмный лист разрежет блистательная и яркая стрела, за нею неминуемо грохнет следующий таз – и так до тех пор, пока тема не исчерпает себя. Тогда в лужу вчерашней сенсации упадёт загадочная точка, даст круги и запустит волну.

 

Я шёл на шаг впереди и сообразил: о том, что он мой сосед, а не я – его, Жора узнал из газет. Но воображение и ветер упорно и умело помещали Жору на руки коту, и я решил, что кот как раз и стесняется редкого таланта читать газеты. Показалось море, зелёное, как столовая клеёнка, разговоры стихли, я сбавил шаг.

 

 

 

– Жора, а ты когда-нибудь ошибался дверью?

 

– Нет.

 

Мы смогли не попасть под дождь, но замерзли. По дороге домой, Жора купил несколько можжевеловых подставок для чайников, чтобы разжечь камин. Свет не зажигали, кот, стесняясь, царапал велюр. Было время, когда Жора на людях пытался рамой разжечь камин, жил всухомятку, и, играя в шахматы, путал белые фигуры с чёрными. Было время, когда Жора буквально во всё вкладывал смысл. Теперь он мой сосед и у него знаменитый стеснительный кот. Он умеет выбирать фигуры так же, как Платон – друзей. Теперь он потирает руки. Мы с Жорой никогда не могли сойтись насчёт манеры потирать руки, он считал, что это врождённое, я – приобретённое. Он говорил: «Это странное тысячелетнее желание изменить судьбу, стерев её глупые линии с островами и крестиками». Мне же это казалось карикатурным ответом навсегда потерянной возможности добыть ещё раз огонь. Всякому ясно: лучшее топливо – газеты и можжевеловые подставки для чайников, а источник всех зол – маленькая китайская зажигалка.

 

Чем, во время нашего спора, занимался кот – неизвестно. Когда он появился, случилось событие, рядом с которым весёлые горки медных тазов с громом и молнией не больше, чем лепет о смерти нетрезвых детей. Жора предложил ничью. Запах можжевельника, изодранный велюр, клочья газет, груды заголовков. Кот от стеснения провалился под землю.

 

 

 

– Жора, как же ты не ошибался, если прыгал с балкона и вылезал из окна?

 

– По крайней мере, это лучше, чем влезать в окно и падать с балкона.

 

 

 

Ничью важно предложить, а принять либо отказаться – не имеет значения. К чему ходить буквой, если этому учат в школах, буквами надо думать, а ходить никуда не надо. Тогда-то я понял, как прекрасен тупик. И Жора понял, что я это понял. Правую верхнюю трещину он смазал кремом для рук. Больше играть было не о чем. Что творится с землёй, под которую провалился кот – всем известно. Мне бы ещё написать о том, как тушил камин, как он плакал, пока я натягивал холст, позволив смыслам продолжить игру, что такое духота и как звучит исчерпавшая себя тема. Именно об этом я и написал.

 

Неужели больше некуда ставить чайник, кроме как на можжевеловую подставку?

 

Надо быть честным, чистым и понятным, чтобы не искушать родных и близких, чтобы не дать любимым ни единого шанса.

 

Таким вы меня сейчас и видите: с татуировкой «Vinnytsia», которая вам не видна, зеленоглазым, с рамой подмышкой, с изумительным шрамом под правой бровью, с котом и Жорой. Мы идём по бульвару, где сувенирный лоток. Вокруг смыслы, и они нас сильно недооценивают. Об этом наверняка напишут в газетах, когда пойдёт дождь. Дождитесь молнии, она выхватит заголовок. Но ни в коем случае не обивайте велюром кресел и не ровняйте море со столовой клеёнкой. Вальс, он и есть вальс: три четверти, я, ход кота и сосед.