Чтиво

 

 

 

Фёдор Павлович уже не ощущал мерзких запахов и не слышал горестных стонов вокруг. Жажда жизни, пусть даже и жизни в этом почти могильном склепе, подавляла все другие чувства. Сев на пол, он склонил голову и закрыл лицо руками. Быстро повлажнели ладони от горячих слёз…

 

Долго может быть неподвижным в горе человек. Только под утро забылся сном Фёдор Павлович.

 

И в этот раз ему снилась родина.

 

В окна посольства эмирата в Москве вставили стёкла, очистили его стены от тухлых яиц и неприличных слов, над воротами приладили транспарант о вечной и нерушимой дружбе между народами России и эмирата.

 

На Невском прохожим бесплатно раздавали апельсины, личный подарок эмира питерцам; набравший их полный фартук рабочий с Путиловского завода поинтересовался у двух дам-продавцов, выносящих из книжного магазина на носилках большую кипу книг: «Бессмертные произведения товарища Пушкина – на уличную продажу?» «Чтиво некоего господина Куценко – на помойку», – разом брезгливо сплюнув, ответили дамы. «Ну, туда этой заразе и дорога», – чавкая апельсином, одобрил санитарную акцию путиловец.

 

Снова столица. Слесарь из кремлёвского ЖЭКа принёс президенту в кабинет отремонтированный «ядерный» чемоданчик. Президент говорит ему: «Отвернитесь» – и начинает ковыряться в кишочках чемоданчика. «Меняет полётные задания для тех ракет, которые были нацелены на эмират», – с грустью догадался Фёдор Павлович. Механизм чемоданчика скрипит не меньше прежнего. Президент поднимает глаза на слесаря: «Как прикажете это понимать?» Мастеровой, зажав в кулаке дымящуюся «беломорину», угодливо наклоняется к главе государства и подсказывает: «А вы вон по тому болту М16 пепельницей вдарьте посильнее – тогда оно веселее пойдёт». Президент вдребезги раскалывает пепельницу о болт М16 – и Фёдор Павлович просыпается.

 

Это заместитель консула захлопнул за собой дверь в темницу. Палач в этот раз не шумел, пытаясь зайти вместе с ним.

 

Что-то отмерло за ночь у Фёдора Павловича, какие-то центры душевной чувствительности атрофировались. Не кинулся он навстречу дипломату, даже голоса не подал. Александр Тимофеевич в этот раз был с фонариком и сам отыскал в сумраке подземелья соотечественника.

– Здравствуйте, Фёдор Павлович. Как и договаривались, пришёл рассказать вам, чем завершился первый и как проходит второй тур переговоров по вашему вопросу. Вчера, уже поздним вечером, сторонами был, наконец, достигнут компромисс о способе вашей казни.

– Какой утвердили? – сам себе на удивление спокойно, даже по-деловому, спросил Фёдор Павлович.

– Их сторона настояла на том, что вы не должны знать этого до самого последнего момента. Опасаются, что узнав заранее, от переживаний потеряете рассудок ещё до начала наказания. Что ж, их можно понять. Согласитесь, сумасшедшего пытать – что редиску щекотать: не будет уже у него должных по остроте и осмысленности страданий, а, значит, не будет и должного искупления вины. Скажу лишь, что вам грех будет жаловаться на нас. От всяких местных изуверских вывертов консульству удалось вас оградить. Вам не станут вливать внутрь расплавленный свинец, не запаяют навечно в медной бочке с дерьмом и не снимут с вас, живого, кожу, чтобы натянуть её на новый дворцовый барабан.

– Благодарю! – сдержанно кивнул головой Фёдор Павлович. – Ну а каков вектор второго тура переговоров? Что с количеством и ассортиментом пыток?

– И тут стороны находят общий язык, идут навстречу друг другу. Так представителями эмира уже снято первоначальное требование – применить к вам все семьдесят восемь разновидностей пыток, которые имеют место в «Кровавых лужах». Думаю, в итоге останется не больше дюжины.

– Какие-то детали и подробности второго тура переговоров мне позволительно знать?

– Последняя деталь, которая мне известна, такова: в пытках почти не будут задействованы ваши нижние конечности. Разве только для фиксации тела в неподвижном положении.

– А в какой степени будут задействованы верхние конечности, туловище, шея?

– Это остаётся предметом переговоров. Скорее всего, скручивания шеи на 270 градусов и забивания под ногти колющих предметов избежать не удастся.

– Когда состоится казнь и с чего начнётся экзекуция – уже обговорено?

– Да, тут никаких затруднений не возникло. Всё произойдёт уже завтра, а начнётся с порки.

– Чем?

– Ослиным копытом в резиновом шланге.

– Сколько запланировано ударов?

– Четыреста.

– Могли бы ещё поторговаться! – впервые за эту беседу позволил себе нотку недовольства Фёдор Павлович.

– Как вы к нам несправедливы! Неужели вы думаете, что вокруг этой цифры и за столом переговоров и в кулуарах сразу не возникло острых дискуссий? Напряжённая работа продолжалась даже в неофициальной обстановке. В процессе её нашему консулу пришлось поочерёдно съесть со всеми двенадцатью визирями эмира полтора ведра плова, корзину шербета, полпуда персиков и выпить с ними немереное количество чая. Тоже, скажу я вам, нешуточное испытание для организма, вы уж поверьте мне не слово.

– Хорошо-хорошо, верю. Что будет с моим прахом?

– А вот до этого пункта, Фёдор Павлович, переговоры ещё не дошли. Если вы пожелаете быть погребённым на родине, то канитель с прахом предстоит будь здоров. Придётся для этого запрашивать средства у правительства. У консульства денег на всё про всё… Да что там говорить – у эмира на сапожный крем больше ассигнуется.

 

Фёдор Павлович равнодушно махнул рукой: ладно, мол, если российское правительство проявит скопидомство, то пусть тогда аравийская земля станет его последним пристанищем.

– Свидание с женой предоставят – попрощаться?

– Нет, Фёдор Павлович. Уступив в этом, мы добились выигрыша в другом: вам не станут выворачивать ноздри и клеймить лоб раскалённым железом.

 

Фёдор Павлович кивнул головой, одобряя сделку.

 

Помолчали немного.

 

– Да! – вспомнив вдруг что-то, тихо воскликнул Александр Тимофеевич. – Я тут мимо вашего цербера небольшое угощеньице вам пронёс…

 

Он украдкой вытащил откуда-то из глубоких складок своего нагулянного на дармовом дворцовом плове брюшка пару апельсинов:

– Съешьте, Фёдор Павлович, прямо сейчас! А то здесь запросто авитаминоз или, того хуже, цингу наживёте.

– Ну, до завтрашнего дня я едва ли уже чего успею нажить, – сказал Фёдор Павлович, беря в руки апельсины.

– Ах да, извините, ради бога! Так порой замотаешься, что начисто потеряешь способность логически мыслить.

– Ничего-ничего, со всяким бывает…

 

Фёдор Павлович съел апельсины, Александр Тимофеевич спрятал у себя в карманах корки.

 

Попрощались навсегда, хотя заместитель российского консула по гуманитарным вопросам надеялся еще завтра переброситься с Фёдором Павловичем парой слов до порки и всех последующих процедур.

 

В эту, последнюю перед казнью, ночь родина Фёдору Павловичу не снилась. Более того, в этот раз он оказался как бы вовсе без роду и племени. Уверенный, что российское правительство не станет тратиться на перевоз его останков, он со своей головой подмышкой сразу направился к исламской проходной того небесного учреждения, к высокому забору которого привёл его последний путь. Взяв в жилистые руки его сопроводительные документы, малограмотный вахтёр с внешностью палача «зиндана» по слогам прочитал запись в штампе постоянной прописки и грубо отослал Фёдора Павловича к проходной православной зоны, норовя при этом тюкнуть кулаком в зубы его голову. Дежурный по КПП православной зоны, вылитый Александр Тимофеевич, вытащил ложку из ведра с жирным пловом, не спеша облизал её, ткнул в графу с местом отсекновения головы Фёдора Павловича и сухо, с расстановкой сказал: «Согласно выписке из протокола третьего тура переговоров, а также принимая во внимание скудость бюджетных ассигнований на все виды довольствия… Короче говоря, не хрена, голубчик, тебе у нас делать!..» Так и ходил Фёдор Павлович между двумя проходными, пока совсем не выдохся. Чтобы не остаться на улице и хоть где-то стать на довольствие, он решил про себя: «На этих двух конфессиях свет клином не сошёлся. Теперь куда пропустят – там и останусь навеки». Самым нестрогим пропускной режим оказался у буддистов. Поворчав для приличия: «Ну что это за основание у вас такое – семь лет назад на пару с едва знакомым бурятом-поэтом в ресторане Дома писателей упились до потери пульса?..» – вахтёр-буддист всё-таки пропустил Фёдора Павловича. «Славные они ребята, добродушные, формалистикой всякой не извращённые, – благодарно подумал он о буддистах. – Как только получу на завтрак первую пайку сливочного масла – смажу двери в их проходной, а то вон как они скрипят!»

 

От скрипа дверей Фёдор Павлович проснулся.

 

За ним пришли.

 

Кроме работников, обязанных подготовить и проводить его к месту исполнения наказания, в группе этих подтянутых, немногословных людей в тёмных одеждах была вся верхушка российского консульства, секретарь посольства Австрии, немало поспособствовавший успеху переговоров, а также несколько чинов двора Его Величества, ведающих в эмирате пенитенциарной системой.

 

Когда Фёдора Павловича облачали в последнюю в его жизни амуницию – мешкообразный серый балахон с какой-то обличительной надписью на арабском, –Александр Тимофеевич шепнул ему: «Порку скостили до 350 ударов, а вырывать ногти будут только на больших и средних пальцах рук».

 

Взглядом и кивком головы Фёдор Павлович поблагодарил всех дипломатов.

 

Его вывели из темноты «зиндана» и пешком повели к недалёкому лобному месту эмирата.

 

Никогда ещё мир не казался Фёдору Павловичу таким светлым и прекрасным! А сколько, оказывается, ярких красок у жизни – цветы, деревья, плоды, небо, фонтаны, одежды, лица, глаза…

 

«Вот бы что надо воспевать художнику денно и нощно – жизнь, а не контейнерами расчленёнки отметиться в литературе, – запоздало подумал он. – Знать, верна писательская примета: сочинённое бумерангом возвращается сочинителю».

 

А народу собралось вокруг эшафота! Не только граждане эмирата хотели воочию видеть врага нации первой категории. Туристов-зрителей тоже было видимо-невидимо.

 

Торжественно зачитали фирман, повествующий о злодеянии наказуемого. Диктор-глашатай, не находивший в благопристойном арабском языке эквивалента слову «Чтиво», сильно перевирая, произносил его на русском.

 

Маленькая девочка-егоза звонко выкрикнула: «Мама-мама, а этот дядя будет кричать и плакать?» «Ещё как, – не церемонясь, также громко ответила соотечественница Фёдора Павловича. – Как поросёнок станет визжать… Ты только не вертись и тогда ничего не пропустишь…»

 

Верховный палач эмирата, великан в надвинутом на голову красном колпаке с прорезями для глаз, заботливо взял Фёдора Павловича за плечи, осторожно положил спиной вверх на пыточную скамью, ловко закрепил его тело на ней специальными скобами, поплевал на ладони и взял в руки толстый резиновый шланг с ослиным копытом внутри него.

 

Принцесса Айналайн, лица которой под тёмной вуалью Фёдор Павлович так и не разглядел, махнула невесомым платочком. Палач широко размахнулся – и, как не стискивал Фёдор Павлович зубы, а уже после первого удара вскрикнул так жалобно и громко, что сидящая в первом ряду зрителей жена Галина Ивановна недовольно высказалась вслух: «Орёт, будто режут его!..»

Палач замахнулся во второй раз, Фёдор Павлович закричал ещё до удара – и проснулся наконец-то взаправду. В Москве, в своей квартире, в супружеской кровати. Лежащая рядом с ним Галина Ивановна замахивалась рукой для второго удара по его плечу.

– Ты чего кричишь как резанный?..

 

 

*   *   *

 

…А Галину Ивановну махнуть вместо эмиратов в Америку, куда срочно были перемещены все пытаемые и казнённые персонажи «Кровавой лужи-4», – её махнуть туда и уговаривать не надо было. Во Флориде тебя, слава Аллаху, никто не отведёт в ближайший околоток проверять – не является ли длина твоей мини-юбки достаточным основанием для побивания камнями при всём честном народе.