Гоб и другие (№23)

«Гоб» – самая заметная миниатюра не только в подборке Лачина, но и во всём журнале («Открытая мысль» №3). Нельзя не заметить, но, увы, нельзя и похвалить, вещь не продумана.

Первое. Идея с именами-перевёртышами (идея интересная: Гоб = Бог, Аддуб = Будда, Кисотсирх = Христосик) воплощена довольно неряшливо. «Гоб» звучит, конечно, хорошо, как что-то большое, устрашающее, как имя и в то же время как класс мистических существ, но когда даётся странно звучащее «Аддуб» (то есть в самом начале: «У городских ворот сидели мужчины всех возрастов, опустив глаза, повторяли: «Аддуб. Аддуб»), игра в эти перевёртыши ещё не включена, и слышится оно скорее как ад-дуб. «Кисотсирх» первые два раза даётся в родительном падеже («Поблагодарили Кисотсирха? Кого? – Кисотсирха»), что тоже крайне нежелательно, если уж мы хотим включить этот переворачивающий механизм. Кроме того, разве переворачивания, игры – недостаточно? Почему «Христос» даётся ещё и в уничижительной форме? Сотсирх, в общем-то, не хуже, чем Кисотсирх… «Аушеи», «Авогеи» совсем уж не слышатся как имена, а узнать, что «Свезом» – это «Зевс» (наоборот плюс падеж)… («Спросили, как величаете Гоба: Кисотсирхом, Халлой, Аушеи, Авогеи или, может быть, Свезом?»)… Имена главных героев (Аспази и Рудин) называются, когда переворачивать уже приноровился, ближе к середине. Переворачиваешь и получаешь «Изапса» и «Нидур» (??)…

То есть: шифровка сложная и, повторюсь, неряшливая.

И второе. Настораживают реки крови, какой-то садоакцент. Этот акцент сужает идею: она, идея, была большая, «жутковатый городок», в который вошли герои – конечно, аллегория мира, но эти «красные следы», через край садюшки превращают всё в ночной кошмар в душной спальне… Это ведь общее правило: когда чего-то очень много, оно перестаёт адекватно восприниматься (вспомним кинопарадокс: многокровавые ужастики часто комичны, в действительно страшных фильмах мы больше догадываемся и ожидаем, чем видим). Ещё одно общее правило: недостатки, недоработки текстов в подавляющем большинстве – именно «переборчики». Переслащённое, пересоленное, переобъяснённое. Недавно, например, в «Новой Литературе» был опубликован рассказ Михо Мосулишвили «Не Пропоёт Петух…». «Нет ничего лучше толстозадой бабы! – чмокнул губами юнец со связкой почерневших женских сосков на шее»; «Обладатель жуткого ожерелья беспрекословно подчинился команде…». Определять такое ожерелье как жуткое – просто незачем. Оно уже описано как жуткое, оно по определению таковое, всякому вменяемому человеку это понятно. Настаивать на этом, повторять, уточнять – только снижать впечатление. Или вот такая фраза в «Великолепном животном» Инессы Рассказовой ( «ОМ» №3): «Лесбиянка, геодезист по профессии, ушла в дождливую тьму покупать печенье с марихуановой начинкой (до чего дошёл прогресс, до космических чудес!)». Это добавление-ирония в скобках (да ещё и с таким неудачным искажением: в оригинале, в песне, было куда лучше – «до невиданных чудес») тут совершенно ни к чему. «Печенье с марихуановой начинкой» – и так понятно, что не пряники с мёдом, и так звучит «чудесно»… Но вернёмся к Лачину.

Две другие миниатюры его подборки («Мумии» и «Взаимопонимание») – тоже садоусиленные («заколол», «застрелили», «держал голову в поднятой руке») и узенькие (ты хотела – ты получила: «ты сама, ты сама виновата»; толпа хотела – толпа принудила). Это какие-то тупиковые картинки, их некуда разветвить. «Ей бы мужика да побольше», взаимопонимание палача и жертвы – это ведь общие места…

И вот ещё о чём надо сказать, по-моему. О расстоянии от «Лачина хвалила» до «Лачина ругаю». Это расстояние не так велико, как может показаться. «Первое условие – условие читаемости – он выполняет», – пишу я в августовской реплике прошлого года. Могу повторить это и сегодня. Просто сегодня речь идёт уже не только о первом условии… И вот ещё о чём подумалось: да, ритмика, да, краткость, но уж год прошёл, а герои всё рубят и рубят, насилуют и насилуют. Это стало походить на какой-то конвейер. Интересно, что будут делать герои, не вручи им топора (кинжала, удавки).