Всё, что сердцу – Мила

 

 

 

– Выключаю, выключаю, выключаю, – сказала Мила, чтобы уж точно запомнить. Не хотелось дёргаться ещё и из-за утюга, день и так обещал быть красочным – предстояло везти бабушку в банк.

– Поедем за доверенностью! Помнишь? Сегодня!

– Нич-чего не слышу, – сказала бабушка и закрыла глаза.

– Ну, блин… Теперь ты ещё и ничего не видишь! Сейчас мама придёт. Надо в банк ехать!

– Ммм… А я думала…

Бабушка думала всегда. Лет восемь назад, когда Мила только пошла в школу, а бабушка ещё выбиралась в магазин или на скамейку, это выглядело так:

 – Бабушка, я же говорила, там дождь!

– А я думала, там нет дождя, – уверенно отвечала та, обтекая. Она, в общем-то, и продолжала так думать. Дождя – нет, кофе – яд, пшёнка – вред, – бабушка никогда не меняла своих решений. А для наиболее важных, фундаментальных вопросов имелась даже особая форма уверенности: «вот если бы…». Вот если бы Михаил, земля ему пухом, поменьше к водке, побольше к ремонту (это к вопросу о любви), вот если бы та, тот, этот закончили вуз (о несовершенстве мира)… А так – какой разговор, имеем что имеем. И по части имеющегося лежим, размышляем. Впоследствии бабушка так и сократила свои ответы, до простого думала и всеобъемлющего вот если бы.

– Одевайся. Давай оденемся!

– А я думала… – совсем сникла бабушка. Но и в дороге, и в банке вела себя хорошо, и если бы мама не была такой пьяной, у них бы, конечно, всё получилось. Всего и надо-то было – оформить очередную доверенность, чтобы мама получала бабушкину пенсию. Не потому что мама алчное чудовище (чудовище, конечно, но нет, не алчное), просто бабушка была уже не в состоянии это делать. Как и многое другое. Теперь это «многое другое» свалилось на Милу. Но главная неприятность была даже не в этом. Главная неприятность была ещё и обидной. Бабушка во всём этом как бы и не нуждалась.

Дело в том, что бабушка не была беспомощной, она была разочаровавшейся. Перестала ухаживать за собой, поскольку разочаровалась в нужности этих мероприятий и убедилась в ненужности. От дурацких вопросов о гигиене она скучнела. Мила прекратила спрашивать. Просто наполняла ванну и говорила: пойдём. Бабушка шла молча. Но кричал весь её вид. Он кричал: «Вот делать-то нечего!», пока Мила скребла её, как лошадку. Иногда Мила плакала. Не в голос, конечно, так, хныкала, когда никто не видит. «Слёзы, грёзы…» – пропела бы мама. Маму-то бабушка исключительно смешила. Не во время купания, разумеется (мама никогда её не купала), смешила вообще. И в частности.

– Нич-чего не слышу, – чеканила бабушка.

– Да вам и не надо! – веселилась мама.

– Троих родила, – скромно закругляла бабушка что-нибудь автобиографическое.

– А у нас сегодня кошка родила вчера котят, – вспоминала мама.

– У нас нет кошки, – не верила бабушка. Шуток она не понимала, а маму побаивалась.

Мамины шутки вообще мало кто понимал. Вполне возможно, что и сегодня в банке она шутила.

Сначала мама ничего, собственно, и не делала. Кассирша – тоже с самого начала – вглядывалась и, наконец, изумлённым шёпотом спросила:

– Пьяная?

– Не Яна, – очнулась мама. – Не Яна, а… О, да меня тут… ваабще не знают! – оживилась она, и вот тут Мила уже хорошо поняла, что доверенности сегодня не будет…

Теперь мама шла где-то позади и негромко вела, очевидно, с собой, какую-то финансовую беседу («Деньги – это проблема, которая требует длительного ожидания»). Бабуля почти не спотыкалась, но держалась за Милу таким образом, что практически висела на ней. Всем было грустно.

Остаётся спросить, зачем же Мила, видя мамино состояние, повезла-таки их в этот разнесчастный банк? Именно это мама и спросила у неё наутро.