Владимир Зоря

 

 

 

«У нас – в доме престарелых – хорошо… Дети? Сынок есть. Но ему пороблэно, – невестка сглазила. Она ведьма. Вчера ночью слышу: шкрэбэтся в отдушнику. Пошептала молитву – пэрэстала.

Я була молодая. Вдруг – в зеркале старуха.

Ты, як в трамвай залазышь, всегда носок на руку надевай. И только тогда за поручни бэрысь. Шоб не сглазили.

Вона каже: Я змия! Все в трамвае розступылыся. И вышла… Где не положено».

(Из разговора со старушкой на вокзале)

 

Третью ночь подряд на посёлок лил холодный декабрьский дождь. Вдруг, осветив небо, в трубу одной из хат влетела молния. Когда громыхнуло, возле печки – в дверном проёме – возник Андреич, бывший счетовод шахты «Социалистический Донбасс».

Слегка разгладив сморщенное, как чернослив, лицо, он стал протискиваться между столом и телевизором, но, засмотревшись на голую балерину Волочкову, запутался в каких-то нитках. Балансируя на одной ноге, ловил рукой опору…

– Ой, ё!.. Уже и тут кактусы…

– Так. Рот закрой… – донеслось от комода.

– Бу… бу… бу… – начал с пальцем во рту Андреич.

– Меньше руками махать надо. Как пропеллер…

– Нюся, може б ты подержала ей нитки? Уже к тумбочке привязывать додумалась.

– Я с ней не разговариваю.

– Чем так балакать… – едва слышно промолвила старушка за столом и ещё ниже склонила седую голову с гребешком в волосах к вязальным спицам.

– Ой, не могу... «Балакати»… За девяносто лет русский язык не выучила.

 

– Мать, кому нужны эти варежки? А носки цветные на кого?.. На клоуна?

– Дярёвня Стрюково, шо ты хочешь… – съязвила невестка, – а ты куда разогнался?

– На видро! – он подтянул кальсоны и загарцевал…

– Не кричи на меня! Проверь там, на щеколду закрыл? А то у Мерзлякова ночью плиту из кухни вывезли. На его велосипеде.

Заметив, как мать дрожащими руками, похожими на скрюченные куриные лапки, стала суетливо сматывать клубок, Андреич хотел что-то сказать, но было уже невозможно терпеть, и он затрусил на веранду.

На обратном пути, не ожидая ответа, спросил:

– Петли посчитать не нужно? Тогда я пошёл.

– Завтра не забудь на уголь записаться! Едите вы его по ночам, чи шо… Никакой экономии! – услышал вдогонку.

 

– Ну от… теперь попробуй усни… – бурчал он, заделывая щели под одеялом.

«За ночь по три раза вставать приходится. Надо к урологу в город ехать, когда из отпуска выйдет».

За окном ветер то и дело сдувал булькающую струю с бочки на дырявое корыто. Андреичу вдруг представилось, что над домом – расставив ноги – стоит и сюркает кто-то огромный и всемогущий, как президент Янукович.

В соседней комнате запищала, затем жалобно застонала и наконец затихла тахта. Жена улеглась. Вспомнилось, как ещё в советское время она собственным телом, с помощью лишь одеяла, задавила кабана, который недорезанным выскользнул из-под мужиков и пугал всех.

Потом Андреич ощутил запах тройного одеколона – мать растирала немеющие руки. И опять как солитёр в груди: сосёт, не отпускает…

«Знает же, читал ей из книжки, что у меня слабый тип нервной системы. Номер два. Отсюда и раздражительность. Не надо быть такой безответной. Никакой гордости…»

Андреич вспомнил услышанное пару лет назад ненароком в огороде: как мать на меже униженно просила соседа сорвать – якобы для неё – одиноко висевшее, уже прихваченное морозом яблочко.

«Чего они не поделили? Каждая мать была ж невесткой. А каждая невестка – ма…»

Сон пришел – как всегда – неожиданно.

 

В предрассветной мгле под бетонным козырьком автобусной остановки уже кто-то сидел. Не подходя близко, Андреич долго всматривался:

– Чи кенгуру?..

Когда странное существо по-собачьи показало ему язык, подумал: «Уже и у нас чупакабры появились», – и остановил на безлюдной трассе «техпомощь».

Забравшись в фургон ЗИСа, он тут же попытался выпрыгнуть обратно, но дверь с зарешеченным окошком не поддалась. Мелькнуло: «Только бы не набросились сзади». С ужасом озираясь, как будто сдаваясь в плен, он по-зэковски опустился на корточки. Заискивающее «здрасте» повисло в пропахшем милицейским отделением воздухе. На нарах его пока не заметили – там шла игра в «очко».

«На меня», – подумал Андреич и поклонился привинченному к полу креслу, где лежал кто-то, может, уже неживой, накрытый кучей тряпья. Такое – с ремнями на подлокотниках – он видел или в операционной, или в женском кабинете поликлиники, куда заглядывал якобы по ошибке.

 

Здесь, в этой скрипящей на ухабах клетке, всё было чёрно-белым, как в фильме ужасов. На обитом жестью верстаке бликовали слесарные тиски. Под ними колыхалась, оставляя тёмные потёки, кровавого цвета лужица. На стене, рядом с массивным шахтным телефоном, висел плакат «Родина-мать зовёт». Андреича поразило сходство женщины на нём со старым портретом матери.

Чувствуя, как начинают путаться мысли, он приложил голову к холодным прутьям решётки. Сквозь запотевшее стекло смотрел на небольшой колёсный экскаватор, который катился за их машиной. Странно, но он сразу воспринял агрегат как живое существо, не слишком удивившись отсутствию водителя.

На ходу ковш, будто обрубок гигантской руки, пытался схватить ускользающую в тумане добычу. «Так вот откуда этот скрежет…»

«Слева лесополоса, справа водонапорная башня… Сейчас будет лесной склад…»

Андреич не верил своим глазам. На месте складской железобетонной изгороди стояла другая: сбитый из почерневших от времени трёхметровых досок забор. Проехали мимо двух бараков для рабочих, которые были снесены ещё сорок лет назад…

Он резко обернулся.

В кресле, как панночка в гробу, поднимался и смотрел прямо сквозь него широко раскрытыми глазами кто-то большой, в добротном костюме и при галстуке. Андреич не сразу узнал в нём бывшего мясника с городского рынка по кличке Забойщик, которого раньше видел только в фартуке и ондатровой шапке.

Неожиданно раздался голос Левитана:

– Доброе утро, товарищи! Московское время – шесть часов.

И сразу запел Стас Михайлов. Вверху на нарах чокнулись кружками:

– Ну, дай Бог!

– Дай Бог!

– Даю… – тут же пробасили с кресла.

«Если угостят, выпью сто грамм. Не в рот же мне доктор заглядывать будет…»

 

Ноги от долгого сидения на корточках онемели, и он начал попеременно выставлять вперёд то одну, то другую. Менял их всё быстрее и быстрее…

Когда зазвучало: «Эх, яблочко, куда ты катишься», – это стало напоминать матросский танец.

– Во даёт мужик!.. Вот это по-нашему! – на нарах бросили карты и покатились со смеху. Даже Забойщик хлопал в такт и был в восторге.

– Ой, не могу больше… – умоляюще выдохнул Андреич, то улыбаясь, то корчась от боли.

– А ну, братан, сбацай цыганочку, с выходом!..

Пока доехали до первого объекта, он станцевал им ещё «летку-енку» и «семь-сорок», с импровизацией.

 

Сначала снесли городской туалет – Забойщик сказал, что там буква «М» перевёрнута. Затем разрушили третий, лишний, микрорайон.

«Такой маленький, а какой сильный…» – дивился Андреич экскаватору, слегка завидуя. Получив амбарную книгу, он аккуратно вписывал туда фамилии с присвоенными номерами, оформлял хозяев жилья в дома престарелых, составлял доверенности…

 

В микрорайоне номер два он делал перекличку жителей. Забойщик, в жёлто-голубом костюме сборной Украины, с первым номером на широкой груди, сам возглавлял цепочку стариков на занятиях по психофизподготовке.

– Раз-два, раз-два, раз-два… – гуськом они сделали круг трусцой по баскетбольной площадке, огороженной сеткой-рабицей.

«Он ещё и педагог…» – уважительно подумал Андреич.

Во время весёлых ролевых игр ему показался знакомым почти девичий силуэт в мешковатом пальто и по-старушечьи завязанном платке. Она тоже его узнала и весело помахала рукой:

– Сынок, иди до нас! Тут как в раю!

За сеткой бородатый дворник с метлой, проходя мимо, одним уголком рта – без помощи губ и интонации – тихонько прогудел:

– Это концлагерь…

 

Пока в сопровождении ГАИ ехали в микрорайон №1, Андреич пытался вспомнить, как смогли его уговорить на это дело? «Таки угостили?.. Загипнотизировали?.. Пытали?.. Вспомнил! Директор шахты из-под земли позвонил!» Затем там же, в кабине, задремал.

 

Ему снилось, что небо наконец-то очистилось и наполнилось волшебным утренним светом. Пахло сиренью.

«Этого не может быть!» – Мам, смотри, смотри! Летучий голландец! Ты видишь?..

– Вижу, Витя, вижу, сынок…

Над ними величественно, будто облако, проплывал невиданный корабль, едва не касаясь днищем верхушек старых тополей. Там шла своя жизнь: кто-то из настежь распахнутого окна надстройки вытряхивал бельё, кто-то поливал из лейки цветы на балкончике… На небольшой палубе, облокотившись на поручни и беззвучно беседуя, вниз смотрели мужчина и женщина.

– Мам, они нас не видят! Смотрят – и не видят. Может, мы не существуем?..

– Существуем, сынок, ты же видишь…                                          

 

– Вставайте, Виктор Андреевич, вставайте… – его осторожно тряс за плечо Забойщик. – Люди на площади собрались. Как говорится – пора.

– Шо, опять?.. – спросонья голос был сиплый – будто не его.

Там какой-то губернатор услужливо подал ему рупор.

– Дорогие друзья! – как по писаному начал Андреич, всё больше входя в роль, – поздравляю вас с началом долгожданной жилищно-социальной реформы! Те, кому исполнилось восемьдесят лет, записываются вне очереди! Полное государственное обеспечение с капитализацией жизни! Повторяю! – он повысил голос, чтобы заглушить многоголосый собачий лай и… окончательно проснулся.

 

Гавкал даже полуглухой Сирко. Сунув ноги в холодные шлёпанцы, Андреич прошкандыбал к окну. Небу уже нечем было плакать. Лежал туман, а в тумане по улице кралась техпомощь. За ней, огрызаясь на собак, двигался экскаватор.

Фургон поравнялся с окном, и Андреич, рассмотрев в кабине прилипшее к стеклу лицо, спрятался за портьеру. «Наверное, дождь смыл номер на калитке. Может, не найдут…».

 

Как только они проехали, он, полусогнутый, приседая на каждом шагу, чтобы не скрипеть половицами, пробрался к детской кровати в проходной комнате. Печка вытухла, и его трясло.

Мать спала, прижавшись всем тельцем к ещё тёплой грубе. На всякий случай прислушался. Живая. Есть ещё несколько минут, пока те доедут до тупика в конце улицы и вернутся. Постоял, глядя на воротник сорочки с латкой, пришитой непослушными пальцами. Хотел накрыть оголившееся плечо халатом, но побоялся, что разбудит раньше времени.

На секунду глянула Родина-мать с плаката, но он успел отвести глаза.

 

Затем решительно смахнул слезу, поднял лежавший на боку полупустой флакон тройного одеколона – «Пригодится ей там, в приюте» – и осторожно, ногой задвинул голубой с жёлтой пяткой недовязанный носок подальше под кровать.

 

 

*   *   *

 

Днём у колодца соседки Андреича наперебой расхваливали директора Горводоканала, который так оперативно – прислав «чуть свет» технику – возле подворья своей тёщи начал ремонт прохудившейся трубы.

 

 

«Считается, что ведьмак имеет две души:

человеческую и демоническую, и они могут

выходить ночью из его тела сквозь отверстие

под коленной чашечкой, под бедром или под

копчиком. Ведьмак способен быть оборотнем…»

 

(Из старинной магии славян)

 

 

 

2012 г.