У города за пазухой

	Поделиться:

 

 

 

Купить в журнале за август 2021 (doc, pdf):

 

На чтение потребуется 20 минут | Цитата | Подписаться на журнал

 

 

 

 

Трудовая книжка – занятная вещь. Моя напоминает эту цифровую змейку из игры «Snake». Она ползёт, съедает однодневные и многодневные, высоко или смехотворно оплачиваемые работы и становится больше. Работу в банке я бы сравнил, по отдалённой аллюзии на Нью-Йорк, с яблоком; месяц в секс-шопе – например, банан, а три дня электриком в заснеженную зиму 2008-го – пожалуй, груша. Появлялись в моей игре и необычные продукты: бутылка с молоком.

 

Но неспроста я вспомнил про змей.

 

Смена рабочего молочной кухни заканчивается в обед. И обычно, несмотря на то, что здание этой кормящей титьки района пристроили к торцу моего дома, торопиться домой мне не хочется. Вот и тем жарким июньским днём я налил в стакан из кофе-шопа новый кофе, закрыл его крышкой и сел на руинах нашего крыльца. Сосед Толя сидел с ножом в руках у расселины меж двух ступеней с другого конца подиума, на котором возвышалась молочная кухня.

 

Этому Толе исполнилось уже лет двадцать, но никто во дворе с ним не общался: ни в одной из двух школ района он не учился и в детстве подолгу пропадал. Как недоразвитого его на весь учебный год отправляли в школу-интернат для идиотов, откуда он вернулся уже с такой же странной женой. Они были идеальной парой, но Толя любил проводить время один.

 

Любой блатной бы позавидовал тому, как он красиво умел сидеть на корточках. К тому же в таком положении он незаметно двигался, как птица, вбок.

 

– Что это? – спросил он, и только тогда я заметил, что дурачок склонился надо мной, как повешенный. На солнце бликовала его лысеющая макушка.

 

– Это кофе, Толик, кофе в картонном стакане. Главное изобретение человечества.

 

Он почесал ногу лезвием. Я признал нож, который подарил ему мой брат, вспомнил про Костю и отдал любопытному бедолаге стакан.

 

Он потянул войлочные брюки за колени и сел рядом. Повертев зелёную картонку в руке, он без улыбки вспорол её.

 

– Зачем ты его разрезал? – спросил я.

 

– Посмотреть хотел, что внутри, – серьёзно ответил он.

 

– А почему не открыл крышку?

 

– Если открыть, то это не внутри, – сказал он. – Это сверху. Чтобы внутри, надо разломать. Пока не разрежешь, не увидишь. Там в ступенях живёт уж.

 

– Змея?

 

– Угу, – сказал он, – пьёт молоко вон там, а днём выползает на ступени.

 

– Откуда он здесь взялся?

 

– Я привёз, с Ростошей, – ответил Толик и, сложив ножик, убрал в карман.

 

 

*   *   *

 

Давайте сделаем так, сначала я скажу, что меня волнует на самом деле. Когда мы все умрём, кто будет разбирать эти кучи обнажённых снимков на наших компьютерах? Кто удалит переписку из наших мессенджеров? Хочу ли я, чтобы через неделю после моей смерти моя гипотетическая старая жена увидела наконец, кому я слал любовные сообщения всю нашу жизнь? Или даже если представить идеальный мир, где мы будем жить с ней долго, счастливо и без измен, нужно ли, чтобы после нашей одновременной совместной кончины внуки оценили свою голую бабушку образца тридцатилетней давности: груди со следами от купальника скатились в бритые подмышки с намёком на щетину. Она умиротворённо смотрит на кого-то по ту сторону объектива, на кого – не имеет теперь никакого значения, это взгляд одного времени на другое время.

 

Может быть, удалить все наши тайные снимки? Но когда заняться этим? Прямо сейчас, вместо чтения этой истории? Или когда вам исполнится сорок лет? Или гораздо логичнее будет сделать это в шестьдесят? Удалить в шестьдесят лет эти единственные драгоценные свидетельства нашей молодости? Надеюсь, что к старости я не превращусь в человека, который каждый раз, когда прихватит сердце, бежит стирать с жёсткого диска фотографии.

 

Кроме того, с течением времени снимки приобретают необыкновенную ценность. Только что сделанную фотографию можно безболезненно удалить, как неправильный узел на вязаном свитере. Но что если этот узел пропадет на свитере, который носил когда-то ваш любимый человек? Это равносильно ампутации.

 

Костя не успел удалить фотографии с компьютера. Там было и порно, которое мне никогда не доводилось видеть. Я знал, что богатая фантазия – это у нас семейное. И ведь хорошая фантазия не может останавливаться, подобравшись к порогу эротического. Но чужие сексуальные фантазии, упрощённые до порно-роликов, которые удалось найти в Интернете, вещь очень трогательная и неприятная одновременно.

 

У Кости и девушки-то толком не было. Он почти всё время проводил со своими аквариумами. Чистил их, мыл, менял трубки, сыпал в воду какие-то специальные соли. Он разводил аквариумных рыбок на продажу, так как на работу устроиться никуда не мог. В детстве рыбки стали его спасением, но в 2000-е, когда бизнесы росли, как плюхнутые в украинский чернозём семечки, Костя заработал неожиданно для себя приличные деньги. Мы жили хорошо. У нас были компьютеры, хорошая одежда, сотовые. Но так как у меня инвалидности не было, а трудовой стаж никто не отменял, мне пришлось устроиться хоть на какую-то работу, главное, как можно ближе к дому, чтобы в случае чего добежать до квартиры.

 

Рабочий день в молочной кухне начинается рано. И к моменту, когда сердобольные бабушки и заспанные отцы выстроятся на разрушенных до арматуры и гравия ступенях, всё самое интересное тут уже заканчивается.

 

Самое волнительное мероприятие – включать здесь свет. Я прохожу по длинному коридору и щёлкаю один за другим длинный ряд выключателей. Лампы дневного света мерцают, щёлкают. Пока самая сонная лампа приходит в себя, я уже успеваю сменить джинсы и свитер на синий комбинезон в белых кружочках хлорки. И иду забирать бидоны из помывочной.

 

Какой-то рикошет недугов брата, судя по всему, отлетел и в меня. Мне трудно бывает выстроить в голове связь между событиями и задачами. Всё, что мне приходится делать, вызывает у меня тревогу и отчуждение. Даже самые простые вещи мне приходится делать по моим тайным алгоритмам. Я всегда запоминаю, сколько мест мне нужно помыть в душе (ноги, руки, два интимных места, зубы, голову, подмышки), сколько у меня с собой вещей (ключи, деньги, карта, телефон, паспорт). Если я задумался, разговаривая с вами, значит, мысленно проверяю, всё ли на своих местах.

 

И в этом отношении работа на молочной кухне проста. Надев комбинезон, я натягиваю сабо с металлическим носком, которые берегут пальцы ног от тяжёлых бидонов, и обёртываю вокруг поясницы атлетический пояс с фальшивой эмблемой чемпиона.

 

Пояс становится лучшим другом, когда перетаскиваешь ящики пустых бутылочек из помывочной к автоклаву, то есть к стерилизатору паровому – небольшому металлическому шкафу, напоминающему сейф из диснеевских мультфильмов про Скруджа. Трудно представить, сколько в этот сейф из нержавеющей стали может уместиться бутылок. Когда штурвал кремальеры проворачивается до щелчка, наступает время шугать котов.

 

Цистерна с молоком приезжает в пять утра. Но ещё перетаскивая бидоны к хозяйственному выходу, я слышу, как бунтуют на улице блудные дети окраины. Если бы Фрейд родился не в благословенной Европе, а где-то на африканском континенте, то вполне вероятно, что главенствующим инстинктом всего сущего он назвал бы не либидо, а голод. Во всяком случае, разноцветные бомжеватые коты, умудрённые опытом, Варфоломеевскими собачьими ночами и людьми, в пять утра у молочной кухни, ожидая подтекающего из рукава молока, орут гораздо громче, чем в марте. Их нужно шугать.

 

Подъезжает ЗИЛ с жёлтой цистерной и трафаретной надписью «М О Л О К О». Вылезает водитель, вытаскивает грубый, потёртый с виду шланг с железным набалдашником и наполняет мои десять бидонов. Молоко подтекает из трещины в холщовом шланге и льётся на асфальтовую кочку, растекаясь во все стороны. Самые дерзкие подбегают и лижут асфальт, не дождавшись, пока исчезнет с края последний бидон и закроется железная дверь хозяйственного входа.

 

 

*   *   *

 

Когда он исчез, вещи в комнате провозгласили надо мной свою грубую власть. Я не решался трогать их, не решался включать музыку, телефонный звонок был для меня событием.

 

Стена пересохших аквариумов оберегала мой сон, но напоминала о нём. Я разбирал его фото. Это смешно, но он фотографировал ноги жены Толика. Как сложно создан самый добрый человек. Костя подарил ему перочинный нож, общался с ним как с равным, но это не мешало ему подсматривать, когда она поднималась на наш общий пятый этаж, шагая перед ним по лестнице.

 

Невозможно удалить их. По утерянным фотографиям всегда испытываешь фантомные боли. Сохранившиеся снимки не дают покоя мёртвым, удалённые не дают покоя живым. Я помню удалённые снимки, подобно тому, как помню несуществующие, прочитанные во сне книги.

 

Не делать этих снимков вовсе? Представьте ситуацию: у вас есть фотоаппарат, есть красивая женщина, бутылка пьяного вина, уютный интерьер, молодость, вдохновение. Вы не делаете фото в таких обстоятельствах? Что ж, я завидую вашей выдержке. С такой выдержкой ничего хорошего не сфотографируешь.

 

Но когда же, когда же разобраться с этим архивом? Ведь есть такие интимные дела, которые и душеприказчику не поверишь перед смертью. Кругом только эта смерть, все дороги ведут к ней. Смерть – чёрный клубок, к которому тянутся и в который сплетаются миллиарды человеческих жизней. Там они бьются в небесном броуновском движении.

 

 

*   *   *

 

Стук-стук-стук, – послышалось этим утром за автоклавом.

 

Молоко лилось на кочку, и коты со всей округи тянулись к зданию по тёмному городу. Они крутились возле цистерны, как возле огромного аквариума.

 

Стук-стук-стук.

 

Но это не коты, не сабо и не автоклав. Что-то билось у стены. Я моментально догадался, что это она, вошёл в помывочную, вытащил запасной бидон, задевая его металлическими носками обуви, и опрокинул горловиной к углу. Она затихла. Глаза автоматически искали, чем можно схватить гадину, в голове суетились воспоминания о том, точно ли не ядовиты ужи.

 

Среди ветхих полотенец ни одно не показалось надёжным, а стук возобновился, и к нему добавилось мяуканье. Дверь хозяйственного крыльца оказалась открытой, и по коридору вышагивал параболой усатый Робин Гуд.

 

Попытка напугать его ни к чему не привела, в моём комбинезоне и клоунских металлических сланцах, видимо, было что-то несерьёзное, так что бело-серый кот не обратил на меня внимания и нырнул через решётку в зал готовой продукции. Пока я ходил за ключами на вахту и решал, смогу ли объяснить, почему открыт опечатанный шкафчик, в кухне что-то грохнулось ещё сильнее.

 

Шкафчик открывать не пришлось: когда я вошёл в зал с обувным ковриком в руках, они гипнотизировали друг друга. Движения кошачьего хвоста повторяли медленные волнения всего ужа. Битва была недолгой. Кот полоснул лапой воздух в сантиметре от глаз противника, я бросился с полотенцем на змею, кот снова полоснул лапой, на этот раз мне по носу. Под мою ругань нога в сабо поехала по кафелю и врезалась в бидон, тот медленно завалился и ударил открывшейся крышкой по полу, молоко полилось большими глотками на кафель, и в этом наводнении, соединившим впервые за всю историю Земли два мифа – о Великом потопе и Рае с молочными реками – мы выкарабкивались втроём в сторону кисломолочного отдела.

 

 

*   *   *

 

Я смотрю на аквариумы каждый день. И не могу отделаться от мысли, что Костя умер. Он не планировал умирать, но это случилось. Не то чтобы он этого не ожидал. Напротив, анорексичка с косой всегда была рядом с ним, как сексот, как надпись спонсора на спортивной форме.

 

Из наших окон спальный район советского южного города тянется во все стороны, сколько видно глазу. И я не помню, как мы догадались, что в проём меж двумя свечками виден кусок дальней-дальней степи. Кажется, мы нашли той весной на свалке две телефонные трубки с трёхдольными проводами. Если соединить их через батарейку, будет телефон. Костя вылез в окно и прибил провод к верхней раме своей комнаты. Ему запрещали высовываться в окна, но до нужной высоты доставал только один из нас. Поэтому он проделал то же самое для меня.

 

– Ты знаешь, придурь, что там видно из твоего окна? – сказал Костя, как умел говорить только он, грубо, но не обидно.

 

– Что? – спросил я в надежде, что он увидел там богиню красоты и демонстрации себя несовершеннолетним.

 

– Это кусочек Ростошей. Представляешь, если выйти в поле с дач, то оттуда можно увидеть наше окно!

 

Эта мысль заинтриговала нас больше, чем любая соседка. Мы залезали по очереди и вместе на окно моей комнаты и смотрели на короткую белую полоску. Вскоре в полях стаял снег, и она из белой превратилась в жёлтую. Почему-то нам казалась такой волнительной возможность наблюдать за этим скрытым по задумке городского бога куском пригорода. Соседи и прохожие глядели на нас и, наверное, думали, что мы совсем стебанулись и загораем таким необычным способом или представляем себя монтажниками-высотниками из фильма.

 

Из-за этого открытия летом я неожиданно для родителей напросился с отцом на дачу, а Костя остался в городе с мамой. Ночами, когда удавалось притвориться спящим на шезлонге, я убегал из садового товарищества, прихватив с собой рыбацкий фонарь и аккумулятор, который крепился к поясу с помощью маленькой сумки. За всё это мне, конечно, влетело бы. Но в назначенный час я ходил по полю, зажигая лампочку каждые десять шагов.

 

Где-то в городе Костя доставал из шкафа военный бинокль, что, впрочем, тоже было запрещено в отсутствие отца, и караулил мой сигнал. Каждое утро под предлогом школьных занятий в шахматном кружке я ехал узаконенным зайцем в город, чтобы узнать, увидел ли он мой свет.

 

Летели Персеиды, то есть был август, и в ту ночь после недели дождей установилась такая ясная погода, что из-за степных звёзд не такой уж яркой казалась лампочка фонаря. Именно после этой ясной ночи Костя сказал, что увидел что-то мигающее в 22:47. Ликование было не очень долгим, потому что мы не обдумали, как нужно запомнить, в каком конкретно месте лампочка загоралась в это время. И тогда мы выменяли наш самодельный телефон на сигнальную ракету у одного придурка из шахматного клуба.

 

Сначала та страшная ночь, в которую всё решилось окончательно, казалась чистой, но в какой-то момент, когда дачный посёлок был уже очень далеко, стало ясно, что на город со стороны Казахстана надвигается сильный шторм. Молнии в степи злые, потому что бить им некуда, и они хлыстами лупят землю только тогда, когда электрическую злость не удержать.

 

Наверное, отец решил проверить, не боюсь ли я такой сильной грозы, и не нашёл меня на веранде.

 

Выключив в очередной раз фонарь, в свете грозовой вспышки я увидел силуэт человека, бегущего по дороге из Колхоза имени Ленина в Ростоши. Молния своей тонкой веткой ударила прямо в фигуру. Силуэт исчез в свете магнетической слепоты и появился у самого моего лица. Весь в поту и с красными опухшими глазами папа остановился рядом со мной и упёрся руками в колени, пытаясь отдышаться. Я демонстративно снял с пояса аккумулятор и положил на землю, чтобы он не разбился, когда я буду падать от удара. Отец оценил не по достоинству мой героизм, плюнул со злостью под ноги и зашагал в сторону дач. Темнота мгновенно пожрала его, и в этот момент из города белой точкой взлетела охотничья сигнальная ракета.

 

Мы долго спорили по поводу того, пашут ли эти поля. В 90-е, как утверждал Костя, их забросили вместе с идеей построить хоть что-то, похожее на коммунизм. При этом точных данных о положении дел в сельском хозяйстве области у нас не было: с виду степь не отличается от хлебного поля. Конечно, я городской и не разбираюсь в полях. Но поле подсолнечников видно даже зимой с почерневшими виселицами скукоженных цветков. Кукурузное тоже не спутаешь ни с чем. А в случае с пшеницей или рожью нельзя верить никому. И мы страшно боялись, что дерево снесут.

 

Но посаженная на секретном месте берёза выросла. Маленькие бутоны листьев, как пальчики новорождённого, пробились и через год, и через два.

 

Мы ездили на велосипедах поливать её и красить ствол белой краской. Из нашего окна было видно, как в степи, расчерченной нитями ветра, изъеденной колеями, теснимой складами и обрывающейся в заросший овраг, где цветут не видно никому росы подснежников, поднимается наше дерево.

 

 

*   *   *

 

После смены всегда спешишь смыть с себя тяжёлый, протухающий запах молока. Главное после этого не уснуть. Потому что из-за ранних подъёмов усталость способна съесть половину твоей жизни.

 

Стук-стук-стук.

 

Если где-то остаются кусочки драгоценного детства, то собираются они в короткий промежуток времени в начале каждого осеннего утра, когда ещё не рассвело, и не проснулись соседи. С этими мыслями под нарастающие стоны чайника, превратившиеся в итоге в многоголосный истеричный вой, испарились и драгоценные моменты искусственного детства. Змея приятного серого цвета потряхивала хвостом на дне пустого аквариума. В углу комнаты лежала спортивная сумка, в которой чешуйчатая попала в наш дом.

 

Костя разводил на продажу разноцветных рыб, плавающих туда-сюда, спящих в развалинах пластмассового замка, больших и мизерных. Он заработал на этом приличные деньги. Его единственная подружка всё время куда-то исчезала, но была счастлива с ним, и только через неделю после его смерти она стала понимать, что было их жизнью. Она вспоминала, чем они занимались в те дни, когда он писал эти отвратительные с её точки зрения письма. Она обнаружила их в его телефоне.

 

Я встаю, отдёргиваю портьеры. В городе ещё ночная холодная синева, но редкие окна уже не освещают улицу, потому что даже один первый проблеск солнца затмевает все фонари и лампы. Меж двенадцатиэтажных столбов в пыльном оранжевом свете видно наше дерево.

 

Кофе льётся в кружку, перевёрнутая в коробку из-под пиццы пепельница воняет сажей. Горячий напиток дымится на фоне аквариумов, скрывающих половину комнаты с другими обоями. Аквариумы пусты, покрыты налётом, лежат на дне трубки, дворцы, кораллы.

 

Рюкзак греет спину, когда холод окутывает на выходе из подъезда. Пустые бутылки ждут горячего шкафа. Кошки ждут грубости и молока. Кресло, которое когда-то было в рубчик, но давным-давно покрылось сальной тёмной коркой, ждёт моей тощей задницы. Я выхожу через торговый зал, чтобы собрать грязную тару. В зале прохладно. Работники магазина появляются в торговом зале, как актёры, с чувством, что идут на сцену, к людям, зрителям.

 

– Как вы поживаете? На даче что-то сажаете? Уже посадили?

 

Меня и мою семью знают все мамочки, все папочки, все бабушки и дедушки района. Они знают историю нашей семьи.

 

 

*   *   *

 

Костя родился в 1982 году, я – в 1986. Мне было восемь, когда пришло осознание, что он чем-то болен, а ему тогда исполнилось двенадцать. С братом, больным эпилепсией, нельзя расти так, как с любым другим обычным братом. Это учит толерантности, и у меня до сих пор проблемы с агрессией. Тяжело вытравить понимание, что у каждого человека могут быть свои особенности, непреодолимые и не поддающиеся логическому осмыслению.

 

Есть такие болезни, которые не ведут тебя к смерти за ручку, но скорее делают её для тебя неприятным соседом. Представьте, что ваш сосед – смерть, которая каждый день уходит на службу, а вечером возвращается уставшая. Вы можете пригодиться ей сегодня, когда она придёт навеселе с корпоратива и решит поговорить о работе, а можете и через тридцать лет.

 

Эпилепсия из таких. Что можно сказать о ней ещё? Костины припадки всегда случались не вовремя: на берегу реки, в лифте, в магазине, под Новый год. У мамы в сумочке, как у дрессировщицы, бултыхалась погрызенная палка, обмотанная кожей, словно рукоять кнута.

 

Мы любили Linkin Park. И когда родители уехали жить в частный дом, оставив городскую квартиру нам с братом, первым делом повесили под потолок огромные колонки, чтобы слушать музыку так громко, чтобы кружилась голова.

 

В тот день он захотел принять ванну, играла «Meteora». Тридцать шесть минут и сорок три секунды от начала и до конца без пауз, с переходами.

 

– Не закрывайся, – попросил его я. А он и не собирался, он тоже хотел слышать музыку.

 

Песня переливалась в другую, удары кувалды мелодично рубили гитарные аккорды, Честер кричал про тяжёлую жизнь и смерть. Потом стало тихо, повисла смертельная тишина. Чуть покачивалась дверь, забитая, как иконостас, плакатами Беннингтона вокруг большого постера, где он скрестил татуированные изображениями радужной форели руки на груди. Рыбы в аквариумной стене, привыкшие к шуму, пускали пузырики. Костя молчал.

 

Ещё не войдя в ванную, я увидел... [👉 продолжение читайте в номере журнала...]

 

 

 

[Конец ознакомительного фрагмента]

Чтобы прочитать в полном объёме все тексты,
опубликованные в журнале «Новая Литература» в августе 2021 года,
оформите подписку или купите номер:

 

 

 

 

	Поделиться: