Радосаф Ариадна. Рассказ «Домик над водой».

...День выдался не из легких. Сначала она нашла на дороге раздавленного ежа. Обычное дело. Ну почему, почему они действуют так нелогично? Перестраховщики, имеющие привычку сворачиваться в клубок при едва слышном шуме мотора – могли бы, кажется, взять за правило переходить дорогу только ночами, так нет же, бегут искать лучшей доли, когда попало! Господи, как будто кто-нибудь поступает по-другому…

Она похоронила его под серебристыми елками, там образовалось уже целое кладбище: ежи, белки, попавшие в теплицы дрозды. Что поделаешь, такова жизнь. Тащить ежа было тяжело, пришлось связать пару лопухов и волочь их, накинув веревку на плечи, а потом копать яму в непросохшей после вчерашнего ливня земле. Лопатка была игрушечная и на редкость тупая, Дора прокляла все на свете, пока закончила свое скорбное занятие. Грязная и уставшая, она вернулась домой и, как всегда, пройдя по листьям кувшинок, обнаружила, что забыла закрепить веревочную лестницу, по которой попадала внутрь. Лестницу сорвало ветром, она плавала в водоеме, а Доре предстояло теперь лезть вверх по шесту, по неудобным зарубкам-ступеням, которые сделал еще отец и которые не раз выручали ее, растяпу. Хорошо, что Дора была легкая, как пушинка, и взбиралась наверх довольно ловко. Конечно не так, как белка по стволу дерева или ящерица по кирпичной стене, но в исключительных случаях могла бы с ними посоревноваться, хотя в повседневности и предпочитала следовать людскому обычаю. Погрузив лестницу в кошелку и продолжая чертыхаться, она полезла домой. Слава богу, там было тепло и уютно. Ее отец был мастером на все руки: в домике имелось электричество, ванна из красивой фарфоровой салатницы с васильками и позолотой по краю, маленький изящный камин с дымоходом, который располагался посреди гостиной, и у которого можно было сидеть вечерами, подбрасывая щепки в огонь и глядя на веселое жаркое пламя...

Радосаф Ариадна. Рассказ «Этот чертов блюз».

…Да таким он и был, Марк, а каким же еще? Ведь любила-то его Надя уже очень давно, пожалуй, всю жизнь, только она, эта жизнь почему-то поместила их в разные измерения. Что поделаешь, бывает. Сплошь и рядом. Она нисколько не сомневалась в том, что Марк знает о ней, и какое-нибудь ее второе или третье «я» так же обитает рядом с ним в том, его мире… Ходит с ним в джаз-бар по вечерам слушать саксофон, а утром, в голубом клетчатом сарафане и такой же шляпке, бегает на рынок за овощами, чтобы приготовить ему что-нибудь особенное, южное… Они сидят вместе в кафе, и оранжевые светильники выхватывают из мягкой, шоколадной тьмы уютного зала их улыбающиеся лица и спокойные глаза влюбленных, уверенных в том, что они наконец встретились и больше никогда не расстанутся. Хриплый голос саксофона сипит что-то, вздыхает и вдруг, разбежавшись, увлекает низкой и страстной мелодией блюза, несет в облака самолетным расползшимся следом, а потом, внезапным зигзагом – вниз, в лабиринты подземки с толпами разочарованных и усталых людей, тоже когда-то уверенных и влюбленных, а потом привыкших к счастью или, наоборот, отчаявшихся и растерзанных жизнью…

«Да нет, не было смысла в адресе художника, – говорила себе теперь Надя, – да и был ли он, этот адрес?» Бородач производил впечатление бродячего существа, и Марка он поймал в далеком Неаполе, скорее всего, случайно, будучи занесенным туда ветрами странствий, возможно, бросившими на пестрый неаполитанский рынок нелепого человека в котелке лишь для того, чтобы оставить его лицо на картине и подыграть, таким образом, Судьбе, решившей, что портрет должен висеть тут, над журнальным столом вот этой тихой, маленькой квартирки…

Радосаф Ариадна. Рассказ «Пикет вчетвером».

…“Когда это началось? Зародилось в душе?.. И как, как, скажите, я мог этого не заметить?”

Савелий нес тяжелые сумки, а Гелена Сергеевна легко ступала рядом. Пшеничные волосы растрепал ветерок, они блестели на солнце, особенно челка, пушистая, девичья. Он старался не смотреть на нее, но взгляд упорно возвращался, ловил каждое движение, любовался изяществом гибкой фигуры, женственностью, которая сквозила во всем и которая оказалась неподвластна времени.

 

Ей было сорок пять лет. Она много работала, и представить ее без работы, без вечной объемистой рукописи с торчащими листами… Нет, это было решительно невозможно. Она прекрасно справлялась с компьютером, но любила читать, лежа на диване, закинув ногу на ногу и поглощая орешки и сухофрукты из шуршащего целлофанового пакетика.

Савелий давно уже отдавал ей все, что писал, отдавал первой, и с замиранием сердца ждал отзыва. Гелене Сергеевне редко удавалось к чему-нибудь придраться, ведь он был по-настоящему талантлив, и Савелий облегченно вздыхал, успокаивался, выставлял работу в сети.

В реале издавались его переводы. Однако в последнее время он писал рассказы и повести и приобретал в виртуальном мире все большую известность. Инга не знала об этом увлечении мужа, а ее мать знала. Можно даже сказать, была соучастницей. Гелена Сергеевна хранила у себя все рукописи Савелия, и в электронном виде, и в письменном столе, в отдельном ящике, в аккуратных зеленых папочках…

Радосаф Ариадна. Рассказ «Вальс, метель…».

…– Смотрите! Да нет, не сюда… Тополь… Тени, видите? Это оркестр… – и он вдруг увидел скрипача, метнувшегося за смычком в порыве ветра, и флейты увидел, и гобои, и дирижера, качающегося в такт мелодии.

Луна очертила их силуэты на светлых шторах и ночной оркестр, слетевшийся на звуки вальса из снов, памяти, воображения играл для своих единственных слушателей, не касаясь смычками струн и пальцами клавиш…

Нам не будет темно. Черно-белой слетевшей страницей
 Календарь на стене возвестит окончание дня.
 Белоснежная ночь вновь раскроет седые ресницы,
 И театр теней развернет для тебя и меня,
 
 Невесомую сказку соткёт из сверкающих строчек,
 Протрубит под сурдинку морозный серебряный джаз
 И в полуночный час, в желтизне фонарей – одиночек
 Сотни крошечных льдинок заставит кружиться для нас.
 
 А над спящим двором, над проспекта фонарным пунктиром
 Будет в небе февраль сиплым голосом петь о своем.
 И ступая негромко, в тиши полутемной квартиры
 Для лунатиков вальс мы станцуем с тобою вдвоем.

"Пам-па-ру-раааам… париру-риру-рам-па-ру-раааам… пам-пам, пам-пам, пам-па-ру-риии-риии-рууууууу…" – все тише и тише, далеким эхом вальса, нежным отголоском метели пел в старой петербургской квартире преданный ноут, освещая экраном медленно кружащуюся посреди комнаты пару…

Радосаф Ариадна. Миниатюра «Лицом на восток».

…Я столько всего знаю про душу… Например, душа кошки. Говорят, что кошки привязаны к дому, а не к хозяину. Но когда я была кошкой, и меня оставили у приятельницы на время отпуска, мне отчего-то совсем не хотелось домой. Мне хотелось умереть. А когда забрали назад, я долго не верила своему счастью, а потом стала подбираться по утрам к лицу хозяйки и все всматривалась, всматривалась... Берегла ее сон, мурлыча тихонечко: "Люблю… люблю… люблю…" Я откуда-то знаю, что видит чайка, пролетая над нашей бухтой. Она видит, как в прозрачной глубине медленно шевелится фиолетово-бирюзовый скат, как трепетно тянут окаменевшие веточки голубые и земляничные кораллы, поднимают ладошки к свету и ловят его в солнечной, соленой воде… Она видит вдалеке пару дельфинов и слышит сигналы, которые они посылают друг другу: "Люблю… люблю… люблю…" Кем я только ни была. Был. Были…

Пять пустых кресел глядят на меня, заставляя мозг постоянно ворочаться в тщетных попытках вспомнить…

Иногда то, что было жизнью, вдруг пробежит передо мной, как в кино. Необычайно ярко, живо, с цветами, запахами и ощущениями… Увы, я не могу облечь все это в слова, не то что раньше…