Смешанная жизнь

 

(живая комедия очередного периода)

 

	Поделиться:

 

 

 

Этот текст в полном объёме в журнале за май 2024:

 

На чтение потребуется 36 минут | Цитата | Скачать файл | Подписаться на журнал

 

 

 

 

Предисловие

 

Конечно, жизнь, по сути, банальна: в ней ничего нового, это просто жизнь, но каждое её мгновение необыкновенностью, как музыка, зависит от исполнителя.

 

 

Персонажи

 

1. Пожилой начинающий поэт, Константин Сивкин, ныне учитель поэзии в доме народного творчества, а также дежурный охранник этого здания.

2. Илья, нисколько не гениальный художник, сосед Сивкина.

3. Варвара, женщина, в критический момент обещающая немедленно выйти замуж.

4 и 5. Иван да Марья, семейная пара, задыхающаяся в семейных обстоятельствах, где Марья – дочь Варвары.

6. Фёдоровна, несокрушимая восьмидесятилетняя старушка, критически смотрящая в будущее.

7. Теодор, потомственный сантехник, с философским уклоном в любую сторону.

8. Наташа, первая и, как выяснилось, основная жена Теодора.

9. Зинаида, их горемычная дочь.

10. Степан, сорокалетний терпеливый жених. Чрезмерно пользуется косметикой, для впечатления.

11. Пётр, отрицающий многое с помощью дешёвого алкоголя. Никогда не пьянеет полностью. Считает себя фельдшером человеческого масштаба.

12. Тамара, ещё достаточно живая женщина.

13. Емельян, лучший ученик Сивкина.

14. Виталий, коммерсант, имеющий вкус.

15. Дмитрий Александрович – директор в широком смысле.

 

 

Картина первая

 

Добротная коммуналка, состоящая из нескольких комнат, в одной…

 

Марья. Мама, он не нарочно! У Ивана точно такая же кружка – перепутал твой чай с женьшенем – со своим. Он торопился на работу. В этот раз Иван не специально. Он очень опаздывает.

Варвара. Опаздывает! Всё! Немедленно выхожу замуж! Посмотрю, как вы заживёте на его жалкие двадцать тысяч!

Марья. На двадцать две! Ему добавили.

Варвара. Ах, вот почему он такой смелый. Выпить мой чай, предписанный доктором. С женьшенем!

Иван. Сомневаюсь, что это женьшень – крутит живот. Конечно, Пётр когда-то был доктором, но теперь он, возможно, шарлатан. Уж слишком самоуверен.

Варвара. Ну, конечно, ты лучше меня разбираешься в медицине! Запомни: в болезни разбирается только тот, кто болен!

Иван. Каюсь – здоров. Осознаю свой уровень некомпетентности.

Варвара. Ладно, чай. Чай ещё можно пережить. Но что это вы передвинули ширму ближе к моей кровати?

Марья. На три сантиметра! Мы купили палас – он чуточку не входил.

Варвара. Да, вы развернулись – купили палас! Потому что хлеб, макароны и яйца покупаю я. Нет. Всё, немедленно выхожу замуж!

Марья. Мама, если уж ты решишь выйти замуж, то тогда действительно надо поторопиться.

Варвара. Это ты мне намекаешь на мой возраст? Спасибо!

Марья. При чём тут возраст, я намекаю на единственного более-менее порядочного жениха. Ведь уведут.

Варвара. Не на Стёпу ли? Кому он нужен – фуфырь!

Марья. Ну при чём здесь Стёпа, намекаю на Сивкина – приличный человек, не пьёт, пишет стихи. Обессмертит тебя в поэзии как музу. Всё же интеллигент.

Варвара. Не хочу я бессмертия в его стихах. Выступал он у нас на работе – никому не понравилось. Монотонный он.

Марья. Ведь можно не читать, пусть себе пишет. Но у него комната больше нашей.

Иван. Да, если уж выходить замуж, то вариант.

Варвара. Только тебя не спросила. Ты даже мою кружку не мог отличить от своей, немытой. А туда же – разбираться в моих женихах!

Иван. Молчу! Ещё раз осознаю свою социальную незначительность.

Варвара. Он ещё говорит в моей комнате – имей свою, там и разговаривай. Палас у них не вошёл! Палас!

Марья. Мама!!

Варвара. Всё. Хватит. Я решила: покончу с собой! Сегодня же, отравлюсь!

Марья. Мама! Уж тогда лучше пока выйти замуж.

Иван. Уверен, лучше.

Варвара. Тебя не спросила!

 

 

Картина вторая

 

В коридоре. Сивкин останавливает Тамару.

 

Сивкин. Тамара Николаевна, я прошу вас не стонать так пронзительно по ночам, если вас посетил мужчина. Он всё равно не поверит, а вы меня сбиваете с мысли. Я творю, а вы отпугиваете от меня музу.

Тамара (небрежно). Я отпугиваю музу! Горжусь! Или ты пугливый? И зачем такому старому муза, морочишь себя и людей.

Сивкин. Затем, что у меня серьёзный заказ – я должен написать стихотворное поздравление с юбилеем. Осталось всего семь ночей.

Тамара. Так пиши днём.

Сивкин. Днём невозможно – столько всего слышно, проще сойти с ума, чем сосредоточиться. Вы не могли бы эти дни встречаться днём?

Тамара. Днём – невозможно: столько всего слышно – ему не сосредоточиться.

Сивкин. Это мука – с талантом родиться в России.

Тамара. Подумаешь, хоть одним Шекспиром меньше! Столько уже везде этих Шекспиров! В каждом трамвае…

Сивкин. Эх, а ещё женщина.

Тамара. Будто ты – мужчина. Писаблуд!

Сивкин. А ты…

Тамара. Ну, ну, скажи! Покажи класс! Шекспир!

Сивкин (трусливо). Самка!

Тамара. Звучит. Как пшикнул! Сам ты – пугало муз!

 

 

Картина третья

 

Комната Сивкина.

 

Емельян (входя). Здравствуйте, учитель!

Сивкин. Здравствуй, хотя я обычно не принимаю дома. Как бы нарушается поэтический ритуал, но раз пришёл, прошу.

Емельян. Простите, Константин Николаевич, но поэзия во мне неукротима.

Сивкин. Так-то оно так. Но лучше неукротимость сочетать с условиями быта.

Емельян. Но я думал, что вам, поэту, принадлежит вся квартира.

Сивкин. А я о чём – быт. Быт – наша погибель.

Емельян. Но мне не терпится в воскресенье почитать вам свои новые стихи, написанные за субботу.

Сивкин. Сколько же написалось стихов за субботу?

Емельян. Избранных – восемь.

Сивкин. Надеюсь, все восемь – хуже, чем у Пушкина. Понимаешь, здесь тонкие стены – всё-всё слышно. А поэта у нас может обидеть каждый. Нам лучше не читать свои стихи там, где люди.

Емельян. Я вполголоса.

Сивкин. Хорошо, но только что-то одно – лучшее.

Емельян. Попробую выбрать. Вот (читает, очень громким шёпотом).

 

Подорожали помидоры.

Выходит, век удачней им.

Я их убрал из кругозора.

Мне лишь коньяк необходим.

 

А мы? Мы далее лепечем,

Хотя уже без помидор.

Тогда подорожала печень

Куриная. И до сих пор

 

Всё больше дорожают куры.

Дешевле окорок свиней.

Видать иные процедуры

Теперь у кур. Ещё огней

 

Добавлено для фейерверка,

Теперь в курятниках, чтоб свет

В глазах курей на миг не меркнул:

Предела совершенству нет.

 

Так жизнь показывает жало

Мечте, что будет всё не так.

Пусть всё вокруг подорожало,

Но вот – подорожал коньяк.

 

Как дальше жизнью жить духовной,

Чем поддержать осевший дух?

Жизнь без него зову условной.

Какую выберем из двух?

 

Сивкин. Длинновато. Но ты растёшь. Особенно, чувствую, вырос за субботу. Каждый может написать про лютики-цветочки. А ты поднял социальную сторону жизни. Это выше. Но скажи, ты выпиваешь?

Емельян. Теоретически – да.

Сивкин. Я про коньяк – так ли он необходим?

Емельян. Я для образа. Тоже думал. Пробовал чай. Но чай – не то.

Сивкин. Можно же, скажем, дух взбодрить кофе. Вообще, поэзия не должна зависеть от градиентов пищи.

Емельян. Хорошо, я ещё попробую.

Голос Тамары. Водку надо пить, придурки. Водку! Будете ближе к народу.

Сивкин. Вот, Емельян, слышишь – никаких условий. Люди кругом!

Емельян. А что, действительно, если водку? Ведь будет ближе к народу. Надо попробовать. Я, вообще, хочу написать народный роман в стихах.

Голос Тамары. Романы не писать надо, а заводить.

Емельян. Кто это?

Голос Тамары. Муза, болван!

 

 

Картина четвёртая

 

В коридоре паника, почти все жильцы.

 

Все (вызывают). Теодор! Теодор!

Наташа (выходя). Ну что вы опять привязались к моему мужу!

Степан (жеманно). Но Натали, в кухне потоп, а ваш муж исключительно единственный среди нас сантехник.

Тамара. В конце концов, это и ваша жилплощадь.

Степан (изысканно поправляя волосы). Натали, я не настаиваю, но кухня общая.

Наташа. Вот ты, Стёпа, исключительно единственный среди нас жених, а почему всё никак не женишься?

Степан. При чём здесь, в такой момент…

Теодор (выходя к народу). А при том, что тебе пока невыгодно жениться. А мне невыгодно что-то делать в нерабочее время. Пожалуйста, подавайте заявку в контору, пусть присылают сантехника.

Тамара. Но почему течёт?

Теодор. Известно почему – вода! Понимать надо.

Тамара. Ну, не каждому дано так всё понимать. Ведь вчера не текла.

Теодор. А я предупреждал, что надо менять сифон. Прокладка иссыхает быстрее, чем активная женщина. Обе имеют небольшой срок пригодности.

Тамара. На что намекаешь, сукин сын! За своей следи прокладкой, за её активностью.

Наташа. Это ты о чём? Повтори!

Пётр. Дамы, отложите словесный анализ, не время. Затопим нижних – не рассчитаться. Теодор, ты хоть воду перекрой – за мной стакан водки.

Теодор. Чего тянул с предложением – вода ведь, затопим нижних ко всякой матери!

 

 

Картина пятая

 

Выходит Фёдоровна.

 

Фёдоровна. Так. Я всё слышала. Значит, за водку ты, Теодор, перекроешь воду? А я говорю, что сделаешь всё остальное!

Теодор. Чего-то ты раскомандовалась? У тебя, никак, агония?

Фёдоровна. Так. С сегодняшнего дня ты должен меня слушать, уважать и бояться.

Наташа. Рехнулась!

Фёдоровна. Объясняю ситуацию. Вот почему Варвара терпит и никуда не выходит замуж? Потому что, ждёт, когда конвейер вечности унесёт меня дальше. Надеется, что им отойдёт моя комната. Это наивность, так как Теодор более уверен в пользе моей смерти – у него, у сантехника, свой человек в конторе. Но сегодня мне исполнилось восемьдесят! Ещё не понятно? Объясняю. Сегодня мне так хорошо прибавили пенсию, что я сразу почувствовала себя бодрой. Ко всему, теперь у меня есть деньги на лекарство. То есть, умирать пока нет совершенно ни одного смысла. Простите за принесённое разочарование. Но я могу прописать у себя или не прописать вашу дочь, Зинаиду.

Наташа. Поглядим, выйдет ли теперь Варвара замуж, немедленно, как обещает. Получится ли? Впрочем, нам всё равно.

Фёдоровна (Теодору). Чего ждём? С комнатой ещё не ясно, вот приведу себе старичка помоложе – и не дождётесь моей комнаты. Говорю же – мне увеличили пенсию до опасной для вас величины. Теодор!

Теодор. Жду обещанного стакана.

Пётр. Выходит, я погорячился, и так теперь сделаешь.

Теодор. Ну, пятьдесят грамм!

Пётр. Налью из уважения к специальности, необходимой народу.

Наташа. Ты ему пятьдесят грамм, а он потом выпьет триста – в долг!

Пётр. Но я дал слово. Что теперь. Я дорожу словами.

 

В коридор выбегает Марья.

 

Марья. Маме плохо! Вызовите скорую!

Пётр. Зачем, когда я уже здесь?

Марья. Ой, Пётр Иванович, не сообразила.

Пётр. Что там с мамой? Идёмте.

Марья. Лежит без чувств.

Пётр. Не волнуйтесь так – без чувств, это хорошо, значит, ничего не чувствует. Лежит себе (уходят в комнату, остальные ждут переговариваясь).

Наташа. Так может и, вообще, не выйти замуж. Всё ждёт момента, тоже боится прогадать.

 

Выходит Пётр.

 

Тамара. Что с ней?

Пётр. По-моему, ничего: лежит себе, кайфует. Зинаида говорит, это мать пыталась отравиться – выпила из горла залпом бутылку водки!

Степан. Как это можно, залпом?

Теодор. Легко – предварительно раскрутив.

 

 

Картина шестая

 

Комната художника. На стенах развешаны картины, но в комнате нет творческого беспорядка; всё аккуратненько. Звонит телефон.

 

Илья. Слушаю вас. Семейный портрет… что… с умершей бабушкой, как с живой. Хорошо, в среду в десять. Записываю: Свободы, восемь, квартира семь. До среды (вешает трубку). Интересно – как с живой. Как с живой, молодой, легкомысленной, румяной. Чем клиент живее, тем легкомысленней. А чем он легкомысленней, тем…

Зинаида (приоткрыв дверь). Можно войти?

Илья. Разумеется, Зиньчик! Всегда рад видеть. Ты лучик моего света!

Зинаида. Если не возражаешь, побуду немного у тебя, маман переругивается с поддавшим папаней.

Илья. Из-за чего?

Зинаида. Из-за тесноты. Комната такая маленькая, что они постоянно натыкаются друг на друга. А им всегда есть что громко сказать друг другу. А у тебя хорошо – тихо. Рай. Картины висят, как ангелы.

Илья. А как тебе мои ангелы? Только правду!

Зинаида. По-моему, всё хорошо нарисовано, но, понимаешь, на них не хочется смотреть долго: смотреть и смотреть. Они не добавляют волшебного пространства, не ведут… Но я бы не смогла так хорошо нарисовать, как ты, я ведь тоже этим занималась. Но картины, всё равно, как ангелы – умиротворяют.

Илья. Спасибо, человеку лучше знать о своём пределе. Я зарабатываю на невзыскательных заказчиках, которые не понимают, что такое искусство. Им бы лишь было красиво. Пока вокруг такая культура, я не помру с голода. На большее я не способен.

Зинаида. Но у тебя же есть задатки, надо развиваться. Не сдавайся.

Илья. Зиньчик, если бы ты знала, как много я об этом думал. Да, я не сдамся, я буду рисовать всё лучше и лучше. Но мне не дано добавлять волшебства пространству, увлекать в бесконечность смысла. Талант есть или его нет. Это как на руке шестой палец. Зато у меня получаются картины для дома, для спален и прочего интерьера, вместо обоев. Словом, не так всё печально. И если ты выйдешь за меня замуж, смогу прокормить. Шучу!

Зинаида. А я подумаю над твоей шуткой. А то много кто языком…

Илья (с наигранным испугом). Кто ещё?

Зинаида. Да мало ли, например, наш запарфюмированный козёл Стёпа.

Илья. Степан! Впрочем, почему козёл?

Зинаида. Так, старый уже. Чуть младше отца.

Илья. О! Да так скоро и я удостоюсь такого статуса.

Зинаида. Сравнил – ты же себя не мумифицируешь косметикой. Нет, ты в порядке.

Илья. Благодарю. Стало быть, мне ещё можно то-сё, туда-сюда?

Зинаида. Что за мужчины кругом, всем хочется то-сё, а мы, дурочки, мечтаем о настоящем.

Илья. Скажу тебе больше, каждый мечтает о настоящем, но редко получается. Лучше не рассчитывать. Не будет печали.

Зинаида. А, по-моему, так лучше печаль, чем ничего.

Илья. Смотря какая печаль – от сердца или от трезвого понимания. Хочешь чаю? На днях купил «Английский завтрак», и на этот раз он оказался классным. Ром не предлагаю.

Зинаида. Из моральных соображений?

Илья. Нет, если хочешь, я – за аморальность соображений. Моральные мне надоели.

Зинаида. Хочу. Пробовала три года тому назад, на выпускном, но захмелела, так и не поняв вкуса. Чай отменяется.

Илья. Ром так ром! Что нам мешает при такой свободе? Несу! (Достаёт из тумбочки ром, маленькие бокальчики). А вот закусывать…

Зинаида. Обойдусь!

Илья. Правильно: всё равно – нечем (наполняет бокальчики). За ближайших и, особенно, исключительно милых дам!

Зинаида (выпив). Здорово! Не ожидала, даже понравилось. Но крепко.

Илья. Я могу пить всё что попало, любой крепости.

Зинаида. Это что – хвастовство?

Илья. Это алкогольная независимость от качества существования.

Зинаида. Ну, если есть и такая независимость. Илик, а у тебя можно курить?

Илья. Тебе, Зиньчик можно всё! Не знал, что ты куришь, иначе сам бы начал курить, чтобы вместе с тобой.

Зинаида. Прячусь от всех, Понимаю, что девушке курить не к лицу. Но не могу бросить – курю с шестого класса. У нас был исключительно дружный класс. Когда одна изысканная девочка отказалась курить вместе с остальными, её метелили в туалете до тех пор, пока она, плача, не выкурила сигарету. Родители сразу перевели её в другую школу, но там, узнав эту историю, отметелили её снова. Справедливость существует!

Илья. Хотел тебя спросить. Ты где-нибудь учишься?

Зинаида. Мечтала бы, но я дочь сантехника и буфетчицы. Ты в курсе, сколько теперь стоит институт? Мне хотя бы другую работу найти. Везде жлобы – частники да мигранты. Отец пытается пристроить меня в свою контору, но пока место занято семидесятилетней курьершей.

Илья (мечтательно). Хотел бы тебе помочь с учёбой, ты умная. Я серьёзно.

Зинаида. Бесполезно.

Илья. Есть один охренительный заказ, почти от олигарха. Просит для спальни обнажёнку. Говорит, чтобы несколько картин, то есть насколько поз. Тоже старый козёл. Платит, сколько скажу.

Зинаида. И ты предлагаешь…

Илья. Деньги. Тут без натурщицы… а я не хочу привлекать кого попало.

Зинаида. Скажи, если бы у тебя была жена, ты ей тоже предложил бы?

Илья. Я ещё не сталкивался с таким вопросом.

Зинаида. Ладно, я пойду мирить родителей, надеюсь, они уже выпустили пар. Спасибо за приют.

Илья. Рад был твоему присутствию. Почему сразу уходишь?

Зинаида. Ты как-то практично меня оценил.

Илья. Прости дурака!

Зинаида. Завтра прощу, если что.

 

 

Картина седьмая

 

Комната Ильи.

 

Илья (после стука в дверь, бодро). Войдите!

Сивкин (входя). С вашего позволения, маэстро! Всё-таки, у тебя маленький храм искусства. Завидую.

Илья. Если честно, то забегаловка. Небольшая забегаловка искусства. Впрочем, искусства ли?

Сивкин. Ну, немного тесновато для мастерской, но всё-таки, атмосфера. Тихо. Удачное отдаление от моих соседей. Почему и беспокою, ищу убежища, прошу твоей тишины!

Илья. Да ради бога! А что случилось?

Сивкин. Понимаешь, Илья, нам, как творческим единицам, необходимо уединение. В этом всё дело. Стыдно признать: я всю жизнь пишу стихи – и ни одного шедевра. Понимаю, как филолог. А всё почему?

Илья. Чрезвычайно интересно, почему?

Сивкин. Соседи! Слева шумят днём, справа – ночью. Какая уж тут муза.

Илья. Слева – понимаю, Теодор, а справа?

Сивкин. Справа ещё хуже – ночью каждый малейший звук преувеличенно интимен. Не сосредоточиться! Эта Тамара – сексуальный монстр. Она каждую ночь приводит мужчин. Там не только всякая возня и шорохи. Там стоны. Впрочем, совершенно искусственные. Ещё та артистка. А мне как раз надо написать поздравление с юбилеем, разумеется, в стихах. А что это у тебя на столике, такая загадочная бутылка, не встречал. Для вдохновения?

Илья. Угощал, так сказать, гостя. Это ром. Но знаешь, Константин, у меня чего-то скверно с настроением, не составишь ли компанию?

Сивкин. Охотно. Когда ещё удастся компанействовать с творческой личностью. Тем более, почему-то ещё никогда не пил ром.

Илья. Не надо преувеличивать мою творческость. Скажу честно, когда-то меня отчисли из соответствующего училища, за отсутствие таланта. Хотя поначалу я лучше и быстрее всех вырисовывал все предлагаемые предметы. Но поскольку я ничего больше не умел, я продолжил рисование, чем и зарабатываю на жизнь. И знаешь, какая мысль: думаю, если бы у меня был настоящий талант, мне бы себя не прокормить. Вот мой бывший и самый одарённый сокурсник два года писал одну и ту же картину. Написал. Кто понимает, хвалит. Но понимающих – единицы. Ни эту картину, и ничего не может продать. Подрабатывает кочегаром. Так что мне, считай, повезло. Ну, по рюмочке! (Выпивают).

Сивкин. Надо же, какая хорошая штука – ром. Сразу как-то стало всё по-другому. Захотелось что-то сказать.

Илья. Тогда что скажешь о моих картинах? Но ценю исключительно откровение. Иное обидно.

Сивкин. Откровение?

Илья. Откровение.

Сивкин. Тогда ещё по рюмочке.

Илья. Само собой (выпивают).

Сивкин. Ну, что тебе скажу: смотрю на твои работы – вроде всё честь по чести, но чего-то нет. То есть, нет того, для чего и стоит писать!

Илья. Вот и она говорит, что картины не добавляют пространства, то есть, говорит, не уводят.

Сивкин. Она?

Илья. Неважно.

Сивкин. Вот и у меня…

Илья. Сначала – по рюмочке.

Сивкин. Согласен (выпивают). У меня ещё хуже. Университетский диплом филолога. Это говорит о том, что я знаю, что такое стихи, знаю, как их писать. И я возомнил! Отказался от карьеры, подобрал работу: сутки через трое. Правда, потом сутки спишь, и ещё потом не сразу приходишь в себя. Но всё равно, больше времени для творчества. Я не только пишу, я ещё преподаю основы поэтического творчества, учу, как грамотно писать стихи.

Илья. Учишь поэзии?

Сивкин. Что ты, поэзии научить невозможно! Но можно научить писать стихи. И сам пишу. И всё горестней, всё ужасней понимать, что ни мне, ни тем, кого я учу, никогда не удастся написать: «На холмах Грузии лежит ночная мгла». Или – «В комнате моей светло, это от ночной звезды. Матушка возьмёт ведро, молча принесёт воды». Просто этого во мне нет. И ни в ком нет. Но преподаю, чем и живу, по привычке. Честно бы – остановиться, но привык общаться, привык к уважению. Привык учить, советовать. Словом, жребий.

Илья. Стало быть, аналогично.

Сивкин. Но ты хоть этим зарабатываешь. У меня-то – гроши.

Илья. Пожалуй. Хотя иногда, всё же, какая-то грусть. Повторим! (Выпивают ещё).

Сивкин. А я уже не так молод. Тебе ещё есть смысл завести семью.

Илья. Умножить число проблем. Где здесь жить?

Сивкин. Ну.

Илья. Именно, ну… Хоть и зарабатываю, а ипотеку не потяну. Смирился. Считай, тоже жребий.

Сивкин. Что ж, значит, нам не дано быть счастливее.

Илья. Наплевать.

Сивкин. Придётся.

 

 

Картина восьмая

 

В коридоре.

 

Пётр (встречая Сивкина). Константин Николаевич, в столь ранний час – на кухню? Так стремительно! Да у вас похмельный синдром. Я, как медик, предлагаю немедленно зайти ко мне. Всё равно пить на кухне воду малоэффективно. Говорю как медик и предлагаю квалифицированную помощь, входите.

Сивкин. Да, мне нехорошо: я так давно ничего не пил.

Пётр. Это ошибка. Алкоголь надо принимать регулярно, для поддержания защитной реакции организма. А редко и много – это яд. Прошу!

 

В комнате Петра.

 

Пётр. Вот, примите рюмочку. У меня в термосе специально горячий куриный бульон. Запьёте, и полегчает. (Сивкин с трудом выпивает водку). Теперь бульон. Ну, как?

Сивкин. Фу, легче.

Пётр. А что я говорил. Всё-таки, я медик. Фельдшер на пенсии. А скажите, кто, по-вашему, лучше разбирается в организмах: врач высшей категории или фельдшер?

Сивкин. Я не силён в медицине.

Пётр. Так я вам скажу: врач ближе к вершинам теории, а фельдшер непосредственно ближе к истине – то бишь, к натуре. А вы, батенька, вчера, видать, не закусывали?

Сивкин. Мы не закусывали.

Пётр. Значит, фраерились. То есть вели себя, как дешёвые фраера. Запомните: крепкие напитки, в количестве свыше тридцати грамм, непременно надо закусывать. А чистый спирт – ну, на службе мы пьём чистый – лучше закусывать жирной горячей свининой. Конечно, если желаете получить пользу здоровью, а не сжечь слизистую. Имейте это в виду! Ну, а теперь замахнём по рюмочке вместе, для равновесия с природой. И будет счастье.

Сивкин. Счастье?

Пётр. Ты мне не веришь. А между тем, ощущение счастья – просто химия. Нет, конечно, если начать задумываться, то можно испортить любое ощущение. Несчастье легче придумывается. Вот ты о чём думаешь по ночам?

Сивкин. Сказать?

Пётр. Скажи, я – никому!

Сивкин. Я бы не думал, но приходится думать о соседке.

Пётр. О Тамарке?

Сивкин. О ней. Насколько она ненасытна в интимности! Сегодня единственная ночь, когда она не приходила мне в голову. А трезвого сбивает с рифмы.

Пётр. Интересный медицинский случай. Не подозревал. Отстаю от жизни. Хотя ваши три комнаты за поворотом… похоже, вся жизнь там. А что если тебе подкатить к ней по-соседски? Нет, я понимаю, ты выше, но это геополитический момент. Ты бы, таким образом, выяснил, что к чему. И, по меньшей мере, успокоил бы своё пылкое воображение. Нет, тебе надо подкатить. А в оптимальности результата многое вообще отпадёт. Так сказать, прояснятся параметры обстоятельств, и жизнь наладится.

Сивкин. Она Степана отшила, а он моложе.

Пётр. Логично. Разве Степан мужик, воняет ароматами сильнее, чем все бабы. Сам слышал, как она назвала его перламутровым. А это – приговор.

Сивкин. Не представляю, как к ней…

Пётр. Не надо ничего представлять. Кто размышляет, тот трусит. Будь мужиком. Между нами говоря, ни одна баба не презирает попытку мужчины. Это ей льстит независимо от соблазнительности. Действуй. Жизнь – это количество информации. А любой поступок – способ её увеличить. Учти, мы ошибаемся и всё портим из-за недостатка данных. Информация и только информация!

Сивкин. Советуете увеличить информацию?

Пётр. Сам знаешь, как поэт, что жизнь – только впечатление. Это главное, что остаётся, если не забудется.

Сивкин. Пожалуй. Так считаете – подкатить?

Пётр. Несомненно, и решительно – подкатить!

 

 

Картина девятая

 

В коридоре.

 

Сивкин. Мадам Тамара, не проходите мимо: у меня к вам вопрос.

Тамара. Только скорее, я спешу в туалет.

Сивкин. Не спешите, там засел Стёпа, а он, пока не налюбуется собой, не выйдет. Поэтому давно предлагаю убрать оттуда зеркало.

Тамара. Тогда с чего это у тебя вопрос? Валяй.

Сивкин. Скажи, сам не могу понять, почему ты мне третью ночь снишься и снишься?

Тамара. Не ожидала такой примитивности. (Усмехаясь). Ведь наверняка обдумывал встречу. Но чего ты хотел – между нами такая тонкая перегородка.

Сивкин. Я это чувствую. Понимаешь, я это чувствую всё больше и больше. Будто нет между нами никакой перегородки. Ты словно вот совсем рядом!

Тамара. Ты что, хочешь меня трахнуть? Так, вдруг?

Сивкин. Прозрел, и ощутил, что ты прелесть. Ты, вообще, влекущая женщина.

Тамара. Ну, если ты не помешался на своей поэзии и перестал быть умственным истуканом, тогда поглядим. Всё-таки, внешне, ты мужчина. Ладно, мне – туда!

Сивкин. Так, мы…

Тамара. Допустим (проходит).

Сивкин (один). А что, в ней есть нечто – она, как пружинка, пружинка неожиданности. А ведь я и вправду этого не понимал!

 

Картина десятая

 

Комната Ильи. долгий, но мелкий стук в дверь.

 

Илья. Да входи уже.

Зинаида (входит). Уверен, что это я?

Илья. Сладкий звук твоих пальчиков я не спутаю ни с кем.

Зинаида. Красиво сказанул. Зачем?

Илья. Так вырвалось из горла. Но это правда.

Зинаида. Не значит ли это, что я морочу тебе голову, когда сбегаю к тебе, в затишье.

Илья. Конечно, морочишь. Как иначе: ты молода и обворожительна. Куда деваться мне, бедному.

Зинаида. Не пойму, то ли ирония в искренности, то ли искренность в иронии.

Илья. Не бери в голову. О чём твои «разговаривают» на этот раз?

Зинаида. Всё о том же. Маман – что он погубил её жизнь пьянством; папан – что он начал пить из-за неё. Это не имеет окончательного решения. Скажи мне: семейная неверность – закон, необходимость?

Илья. Думаю, неверность – статистическая неизбежность. Но хочется надеяться, что, всё же, вероятность. Когда ценишь что-то одно-единственное, оно больше. А что – ты собираешься замуж? Интересуешься.

Зинаида. Удручаюсь неправильностью жизни.

Илья. Не мучай голову, другой жизни всё равно нет.

Зинаида. Вот ты бы изменял своей жене?

Илья. Не знаю, многое зависит от жены – заслужит ли она такое унижение. Для меня это было бы непросто.

Зинаида. Ответ принят.

Илья. Какая-то ты сегодня целенаправленная.

Зинаида. Просто задумалась. Видишь ли, я иногда задумываюсь.

Илья. Конечно, редкость, но жаль, что это идёт от печали.

Зинаида. А задумчивость только от печали?

Илья. Скорее всего.

Зинаида. Не будем об этом. Ты, конечно, удалён от больших событий нашего общежития, поэтому моя новость необыкновенна. Моя новость весела.

Илья. По нашему адресу возможны необыкновенные новости? Весёлые?

Зинаида. Дивись! Константин наш, Сивкин, и Тамара ломают кирпичную перегородку и тайно, по ночам, выносят в мусорку кирпичи! Им кажется, что никто не догадывается, и радуются, что им удаётся действовать скрытно.

Илья. Что делает с поэтами одиночество! Да, это небольшой, но весёлый взрыв мозга. А ты говоришь, что у нас нет жизни. Вот! Что же, теперь Стёпа перейдёт на усиленные духи или прекратит борьбу за навязчивую неотразимость.

Зинаида. Чего-то его совсем не жаль.

Илья. Интересно, будет ли тебе жаль меня, если я в тебя влюблюсь окончательно?

Зинаида. Мне будет тебя жаль, если ты никогда ни в кого не влюбишься окончательно.

Илья. Изворотливая хитрюга.

Зинаида. А надо точнее задавать вопросы.

Илья. Лучше я угощу тебя исключительным чаем.

Зинаида. В чём его исключительность?

Илья. Он напоминает тот чай, когда с Цейлоном торговало государство, а не ушлые коммерсанты. Настоящий вкус.

Зинаида. Да, всё меньше стало настоящего.

Илья. Твоя печальность…

Зинаида. Что?

Илья. Она меня пленит.

Зинаида. Маэстро, не морочьте мне голову. Лучше организуйте чайную церемонию.

Илья. Записывай: берём свежую воду, заливаем в литровую кружку и опускаем туда кипятильник. Ждём пузырьков.

Зинаида. Процесс завораживает.

Илья. Чем мне ещё покорить такую девушку? Только особым изыском ухаживания.

Зинаида. Ну, аристократизм у тебя в крови. Наследственность. Твои родители не интриговали ли при дворе английской королевы?

Илья. Мои родители просто погибли в аварии.

Зинаида. Прости, не знала.

Илья. И не нужно.

 

 

Картина одиннадцатая

 

В коридоре.

 

Пётр (к проходящему Сивкину). Что это вы, Константин Николаевич, и не зайдёте обрадовать благодарностью автора проекта. Ведь удался проект, судя по тому, как вы вдруг просияли. Поняли теперь, что меня надо слушать. Конечно, врачи высшей категории, может быть, понимают больше меня, но я, как фельдшер, ближе к телу и больше, чем они, чую. Теперь и вам ясно, что все эти ваши сборники стихов – от сексуальной недостаточности.

Сивкин. Я прошу вас, Пётр Иванович, не говорите так громко. Я ещё вас отблагодарю. Но Тамара не разрешает мне теперь общаться с соседями.

Пётр. О, крепко тебя взяли. Но зато ты поймёшь простоту жизни, и дурь из тебя выйдет. Легче будет.

Сивкин (торопливо). Я обязательно…

Пётр. Ладно, живи. Не слушаете фельдшера, думаете – витамины вам помогут. До чего смешной народ! Поговорить не с кем. Ладно, пойду, пропущу ещё стопочку, поконтактирую малость с нашей вселенной. С чего она всё расширяется. Стало быть, и с ней что-то не так. Я это улавливаю, как фельдшер человеческого масштаба. Чую. Всё чую. Хотя, может, и зря чую так много. И почему я раньше так ничего не чуял, до пенсии? А только теперь, когда всё, поздно.

 

 

Картина двенадцатая

 

Комната Ильи.

 

Зинаида (входя). Прости, забылась – не постучавшись.

Илья. Ругаются?

Зинаида. Молчат как каменные, даже страшно. Жуткая тишина. Похоже, кто-то из них сильно накосячил. А я, кажется, на тебя подсела. На твои пейзажи. Тянет сюда.

Илья. Почти шанс. Будь я помоложе…

Зинаида. Будь ты помоложе, я бы носа сюда не сунула.

Илья. Понятно.

Зинаида. Что за мужики, разве нельзя просто общаться?

Илья. Можно. Но для этого ты должна быть старой и не столь привлекательной.

Зинаида. Спасибо, не дождётесь!

Илья. Надеюсь.

Зинаида. На что ты, вообще, надеешься, о чём мечтаешь?

Илья. Мечта, конечно, есть, но не мечтаю из-за высокой степени понимания напрасности.

Зинаида. Хочешь что-нибудь такое нарисовать, чтоб сразу?

Илья. Нарисовать – тоже хочу. Но, думаю, теперь это меня не совсем успокоит. Этот эпизод с Сивкиным меня чем-то взволновал. Нелепость, но я почувствовал, что мне чего-то не хватает. Что-нибудь сломать!

Зинаида. К психологу не ходи – не хватает женщины. В твоём случае – музы.

Илья. Может, просто, бабы.

Зинаида. О, как неромантично!

Илья. Какая тут романтика – тяжесть.

Зинаида. Интересно, я не примешана к твоему ощущению тяжести?

Илья. Ну, как без тебя. Конечно, ослепительно влияешь на беззащитное воображение. Но окончательного значения это, думаю, не имеет.

Зинаида. Тогда я немного понахожусь здесь, если ты не против моего присутствия. Потерпишь?

Илья. Находись. Присутствуй хоть всю жизнь. Мне так намного легче существовать. Так что присутствуй! Твоё присутствие…

Зинаида. Нет, тогда я лучше пойду.

Илья. Не слушай меня, болтуна.

Зинаида. А не надо так размахивать языком.

Илья. Ну, что такое страшное я сказал? Только то, что я целыми днями один. Ты, так сказать, вносишь разнообразие. Только и всего!

Зинаида. Нет, ты сказал не так.

Илья. Так, не так – что за чепуха!

Зинаида. Значит, для тебя это чепуха.

Илья. Конечно, чепуха – иначе было бы всё невыносимо.

Зинаида. Так, значит, чепуха. (стремительно уходит).

Илья. Как всё быстро изменилось. Эта неожиданная горечь. Видимо, я что-то не так… А может быть, так.

 

 

Картина тринадцатая

 

В коридоре.

 

Пётр. Илья! Вот это встреча: сколько живу, ни разу не встречал тебя в коридоре. Невероятно. Подожди, не говори, сам вижу – ты впал в тоску. И, с отчаяния, вышел в коридор! Прошу ко мне. Это крайний случай. Нужен душевный разговор с медицинским уклоном. Слово фельдшера!

Илья. Какое, если одно?

Пётр. Стопка!

Илья. Не поможет, пробовал.

Пётр. Ты пробовал неправильно. Молодёжь!

Илья. Что значит, неправильно?

Пётр. Без обратной связи соучастия и потому – не в том нужном ритме. Ритм – это основа оптимизма.

Илья. Не нужен мне никакой оптимизм. При чём здесь оптимизм?

Пётр. Правильно. Обойдёмся без него. Поскольку, если разобраться, оптимизм, в основном, – глупость. Придуманное баловство. Печалиться надо. Печаль раскрывает сердце. Ничего нет глубже печали. Заходи, попечалимся.

Илья. Извини, печалится лучше одному.

Пётр. Это горевать лучше одному, а печалиться надо коллективно, акапельно. Вот знаешь, как мы печалились в молодости: соберёмся в кружок, поддадим, а потом хором: «Эх, ёлкина мать!». Сразу легчает. Зайди, уважь старика.

 

 

Картина четырнадцатая

 

В комнате Петра.

 

Пётр. Илья, ты не удивляйся, но народ уже подсчитал, сколько раз к тебе заглядывала Зинаида. Не с неё ли печаль?

Илья. Да, внимательные у нас люди.

Пётр. Ну…

Илья. Было бы из-за неё, да слишком немолод.

Пётр. Ну, возраст, вообще, глупость. Тебе не сто лет. Эх, мне бы твои годы! Впрочем, были и эти годы, но, видимо, я их недоиспользовал. От чего и тебя заклинаю. Говорю тебе как фельдшер – разница в десять лет оптимальна. Или твоя печаль шире?

Илья. Шире, Пётр Иванович, шире.

Пётр. Это нормально: кому из художников не хочется просиять в веках. Но это глупость, потому что из половины вчерашнего века на ум приходит лишь один Анатолий Зверев. Но остальные, конечно, что-то значили, – а насколько большего хотели. Тысячи разочарованных. И в этом, поверь мне, как фельдшеру, это ничуть не уменьшает прелести жизни. Слышишь, как трезво я заговорил, давай по чуть-чуть накатим, а то мне уже противно себя слушать.

Илья. Не любите трезвое состояние?

Пётр. Ну, к чему мне такая умственная ограниченность. Господь не одобряет уныния. Хряпнем!

Илья. Хряпнем.

Пётр. Вот и молодец. А хандру мы осилим.

Илья. Каким образом?

Пётр. Возвысим точку зрения над банальным фактом. А случай, поверь, банальный. Ты учти, чтобы мы с тобой вот так беседовали, природа отчаянно трудилась миллионы лет. Я к тому – как дорого ты ей стоишь. Поэтому Господь не одобряет распускать нюни.

 

Выпивают по рюмочке.

 

Илья. Самому стыдно. Но тоскливо мне так, как не было никогда прежде.

Пётр. Не было, значит, и не будет. Ты вот, прими-ка заказ. Хочу портрет. Вот, не будет меня, а ты на портрет глянешь и вспомнишь, что я был прав.

Илья. Сейчас не могу: рука не поднимается.

Пётр. Это хорошо, стало быть, ты не холодный ремесленник, у которого всё поднимается в любой момент. Ты, всё-таки, художник, и пишешь от души. Портрет не к спеху, я ещё потерплю. А попечалиться надо. Попечалиться необходимо. Иначе ничего не почувствовать по-настоящему.

Илья. Надо ли настолько почувствовать?

Пётр. Иначе пропустишь всё. Жизнь.

 

 

Картина пятнадцатая

 

В коридоре на сломанном стуле сидит пьяный директор.

 

Фёдоровна (выходя в коридор). Боже, Дмитрий Александрович, неужели это вы! Как это понять? Вы здесь? Это явление!

Директор. Что тебе понять, старушка?

Фёдоровна. Нет, это недопустимо, не позорьте себя. Лучше зайдите ко мне, поднимайтесь! (Помогает встать). Вот, теперь ногами. Можете?

Директор. Сделаю! Я могу всё!

Фёдоровна. Нет, не так – сначала одну ногу, потом другую. Вот молодец, повторим!

 

В комнате Фёдоровны.

 

Фёдоровна. Вот присядь, я тебе дам понюхать нашатыря. Приведу тебя в себя.

Директор. Ты хочешь сказать, старушка, что я не в себе? Почему ты так решила? Аргументируй!

Фёдоровна. Хорошо, аргументирую. Ты пьян.

Директор. Это, да. Но я в себе! Я пьян в себе! А здесь я потому, что помог дойти другу. Мы дошли. Но там эта его Наташа – я еле вышел, а тут, как раз, стоит стул.

Фёдоровна. Молодец. Кратко излагаешь. Вот понюхай. (Он послушно нюхает нашатырь). Умница. Лучше?

Директор. Нет, лучше было до… теперь – трезвее. Для чего, бабка, ты испортила мне ауру алкоголя?

Фёдоровна. Очень хотела с тобой поговорить.

Директор. Разве я, возглавляющий директор, не мог говорить? Я ходить не мог. Что ты, вообще, можешь сказать, старушка?

Фёдоровна. Ну, не возносись. Для твоего же друга прошу: можно мне прописать к себе его дочку? Мало ли, что со мной…

Директор. Я могу всё! Я директор. Прописывай! Разрешаю!

Фёдоровна. Вот спасибо. И друг спасибо скажет. Тесно им там.

Директор. Знаю. А не надо было уводить мою первую жену, Ирину. Хотя с ним она недолго. Впрочем, я его первую жену увёл раньше. Но тоже ненадолго. Ушла. А какая была… Ух! А та, что теперь – не ух и не ах, а так.

Фёдоровна. Так, мы договорились?

Директор. Что за народ – я же сказал, разрешаю!

Фёдоровна. Нашатырю?

Директор. Карету!

 

 

Картина шестнадцатая

 

Комната Ильи. Долгий стук в дверь.

 

Илья. Входите уже.

Виталий (входя). Здравствуйте! О! Сколько картин!

Илья. Здравствуйте. Вы кто?

Виталлий. Как бы точнее объяснить. Я поклонник живописи, но с коммерческим интересом. Вот этот орёл в клетке, размахнувший огромные крылья с грандиозной гордостью. Это беру сразу. А ещё лучше, сделайте мне столько копий, сколько сможете. Но только не надо этого сюжета отчаяния. То есть, без сеточного ограждения и без куска мяса на полу, которым презрительно пренебрегает могучая птица. Мне только очарование высокой гордости. Эту мерцающую непостижимость.

Илья. Хорошо.

Виталий. Эта работа ошеломляет. Пишите дальше в таком же стиле, и я всё куплю и продам. Эту картину я пока оставлю, но заплачу задаток за копию. Десять тысяч вас устроит?

Илья. Вполне.

Виталий. Тогда позволите ли заметить, не обидитесь?

Илья. Поблагодарю за прямую откровенность.

Виталий. Остальные представленные работы не столь впечатляют. Ну, не настолько сильно.

Илья. Я знаю.

Виталий. Мне кажется, вы что-то пережили. Очевидно, вспышку отчаяния.

Илья. Пожалуй.

Виталий. Я вам завидую.

Илья. Чему?

Виталлий. Отчаянию. Если, конечно, это не физическая потеря.

Илья. Думаете, этому надо завидовать?

Виталий. Думаю. Вот живу и живу – и никакого отчаяния! Словно нет земли под ногами. Не от чего оттолкнуться. Словно ничего не чувствую.

Илья. Сложно.

Виталий. Вот деньги и мой телефон. Да, не станет ли проблемой, если следующие копии я закажу с учётом больших размеров? То есть, не трудно ли передать эту вспышку духа в очень увеличенном виде?

Илья. Надеюсь.

Виталий. В таком случае, и я буду счастлив надеяться. С чем и удаляюсь. Рад, что нашёл вас.

Илья. А как вы меня нашли?

Виталлий. Случайно. Всё в жизни случайность.

Илья. И здесь философия.

Виталий. Ну ведь нам кажется, что мы ищем смысл. До встречи (выходит).

Илья. Как загадочен человек ниоткуда.

 

 

Картина семнадцатая

 

Комната Ильи. Тихий стук в дверь. Входит Зинаида.

 

Илья (он замер). Я думал, ты больше никогда не зайдёшь.

Зинаида. Я тоже так думала. (Оба молчат. Зинаида разглядывает новую картину). Как проникновенно! Орёл в закрытом вольере размахнул огромные крылья, на полу нетронутый кусок мяса. Какое гордое отчаяние! Это про себя?

Илья. Куда мне до орла. Я так…

Зинаида. Ты на меня сердишься?

Илья. За что?

Зинаида. Ну, ты не так весел, как раньше. Эта картина… Но её непременно купят. Она захватывает.

Илья. Не знаю, я ничего не знаю. Никакого понятия ни о чём.

Зинаида. Понятие ни о чём, наверное, самое большое понятие.

Илья. Я не был так умён в твои годы.

Зинаида. Я пришла не за иронией.

Илья. Прости, я не ожидал твоего прихода. Хотя кого я обманываю – я ждал тебя каждую минуту, а потом привыкал не ждать.

Зинаида. Ты?

Илья. Я.

Зинаида. Прости, что мучила тебя так долго. Но теперь-то, ты можешь хоть улыбнуться?

Илья. Я не нарочно – я, кажется, отвык улыбаться.

Зинаида. Бедный мой мальчик, хочешь, я стану твоей натурщицей? Обнажённой.

Илья. Нет, я ни с кем не хочу делиться тобой. Не хочу, чтобы ты висела у кого-то в спальне. Видимо, я не совсем художник.

Зинаида (подошла). Обещаю, я ни в каком виде не буду находиться в чужой спальне, если ты этого не захочешь.

Илья. Не захочу. (Она его обняла со спины). Я…

Зинаида. Молчи. (Стук в дверь). Кто это?

Илья. Понятия не имею.

Фёдоровна (входя). Простите, но мне некогда ждать разрешающего слова. Пётр сказал, что помру, но он не знает, когда. Предполагаю – обнимаетесь. Ля-ля, то-сё. Это то, что нужно. Я рассчитывала, что так и будет. Сама так обнималась, но ровно шестьдесят один год назад. Всё ещё приятно вспомнить. Так вот, слушайте меня во все четыре уха – излагаю факты: Варвара, тайно рассчитывающая на Сивкина, промахнулась. Теперь ей осталось рассчитывать на Стёпу, они уже снюхались и пахнут одинаково противно. Да, ещё один нехороший факт. Твой папаша, Зиночка, подрался с директором. Это бы ещё ничего – они частенько дерутся, когда подопьют, потому что вспоминают первых жён, которых они отбили друг у друга. Но на этот раз Теодор перестарался и выбил начальнику золотой зуб, который потом оба искали, но не смогли найти. Этот зуб он вышибал и раньше, но они всегда его находили и вставляли назад. Потеряли! В этой связи, в случае моей смерти, моя комната под угрозой её перехода Варваре. Это не то, что я пришла сказать. Теперь нужные факты. Твоя комната – Илья, радуйся! – рядом с моей! Соображаешь?

Илья. Дорогая Светлана Фёдоровна, это, конечно, торжественный факт. Но что я должен соображать по этому поводу?

Фёдоровна. Можешь соображать, что хочешь, но немедленно ломай перегородку!

Илья. Но по какой причине?

Фёдоровна. Разве не слышал? Сивкин снёс перегородку между ним и Тамаркой! Революционный факт!

Илья. Но там, подозреваю, была интимная причина? А между вами и мной…

Фёдоровна. А тут ты сомневаешься в интимности? С какой стати?

Илья. Тут, прошу прощения, сомневаюсь.

Фёдоровна. Зинаида, ты слышишь, он сомневается в интимности! А ещё жених! Ничего на уме!

Зинаида. Я чего-то не улавливаю.

Фёдоровна. Да, тут ещё интимней! К тому же, есть ещё и следующая причина – она состоит в том, что моя комната находится рядом с комнатой Петра.

Илья. Ничего не понимаю. Интим между… вами…

Фёдоровна. Фу, не своди меня с ума. Ну, чего тут непонятного – затем сломаешь ещё одну перегородку, и получишь трёхкомнатную комнату. Немедленно ломай перегородку. Зину я зафиксирую на своей площади. Пётр сказал, что я всё равно умру, поэтому сама исчезну в деревню, к младшей сестре. Давно зовёт. Пётр сказал: надо дать молодым свить гнездо. Поэтому дальше вы ломаете следующую перегородку, а Пётр тоже сразу уедет, потому что, как говорит, он здесь уже всё видел. Пётр сказал, что, всё-таки, Сивкин оказался полезной личностью. Дал такой революционный пример – смело снёс стенку. Что значит сексуальное сумасшествие! Похоже, говорит Пётр, поэзия хорошо влияет на внутренность человека. Дарит кислород для плодотворного безумия.

Илья. Фёдоровна, я чего-то никак полностью не въеду.

Фёдоровна. Зиночка, я пока ухожу, объясни, наконец, своему туповатому жениху – в чём его счастье.

Зинаида. Светлана Фёдоровна, я тоже…

Фёдоровна. Ну, что за молодёжь! На кого оставляем страну. Женитесь! А мне некогда. Надо собраться к поезду. Действуйте! (Уходит).

Занаида (после шока). Какие люди!

Илья. Пётр Иванович – человеческого масштаба. А Фёдоровна!

Зинаида. Ты как? Очнулся?

Илья. Кажется, да. Это счастье?

Зинаида. Кажется, да.

Илья. Что будем делать?

Зинаида. Нам же сказано – ломать стенку!

Илья. А когда вести тебя в загс?

Зинаида. Так это днём. А ломать и вытаскивать кирпичи в мусорку надо тихой ночью, как показала практика соседей.

Илья. Действительно, есть же офигенный пример свободы.

Зинаида. Если что, ни в чём не признаемся, скажем – так и было.

Илья. Главное – нам с тобой теперь есть чем заняться ночами.

Зинаида. Вообще, будем жить только ночами. Днём так тоскливо.

Илья. Так это само собой.

Зинаида. Знаешь, Илик – мне больше совсем не хочется курить.

Илья. А я бы закурил.

Зинаида. Отчего?

Илья. От неожиданности.

 

 

Конец

 

 

 

Чтобы прочитать в полном объёме все тексты,
опубликованные в журнале «Новая Литература» в мае 2024 года,
оформите подписку или купите номер:

 

 

 

 

	Поделиться: