Жертвенник. О сакральном и профанном литературного творчества

На чтение потребуется 12 часов | Скачать: doc, pdf, rtf, txt | Хранить свои файлы: Dropbox.com и Яндекс.Диск

 

 

 

Да уж, действительно, «в пределах этого мира» андрогинности не разгадать. На ум сразу приходят гермафродитизм и бисексуальность. Ассоциации неприятные. Современная психология, правда, андрогинность трактует как личностный психотип, в котором равно представлены как мужские, так и женские ролевые качества. Что ж, и на том спасибо.

Но если вдуматься, личность творческая в некоторой точке своего развития преодолевает грань традиционно отграниченной половой роли. В самом деле, творческий человек легко осваивает те виды работ, которые обычно выполняют лица противоположного пола. Даже в профанном мире мы можем увидеть, как, к примеру, женщина машет кувалдой, а мужчина, к примеру, порхает над домашней стряпней. Что уж говорить о сакральных профессиях вроде живописи, танца или актерства?

Здесь становится очевидной половая универсальность писательской личности.

Когда писатель (писательница) создает, скажем, роман, он (она), для начала, придумывает персонажи. Чтобы этот роман получился живым, колоритным и драматичным, в нем должны быть представлены персонажи обоего пола. Когда мы этот роман читаем, если персонажи нам представляются блеклыми, условными, ходульными, а то и фальшивыми, это значит, писатель (писательница) еще недостаточно – личность, в ней еще недостаточно развито понимание жизни, и прежде всего – подлинное понимание сути характеров, детерминированных их половой принадлежностью. Но если мы воспринимаем персонажей как настоящих, живых, значит, писатель (писательница) живет внутри каждого персонажа, в глубинном, духовном познании многообразия вариантов. И это уже не «он» или «она», но универсальное – автор.

Есть и другой аспект преодоления автором собственной половой неизбежности. Когда автор поглощен созданием произведения, когда вся энергия мысли сосредоточена на предмете творения – как-то уже не до того, чтобы вспоминать о нужде, обусловленной физиологией пола. Об этом не принято вслух говорить, как и о многом другом, таящемся в сумраке личной интимности. Однако правда этой интимности вполне откровенно проглядывает сквозь такие нейтральные, эвфемические феномены, как экзистенциальное одиночество, писательский аскетизм и склонность к отшельничеству, здорово смахивающая на монашество. Нет, конечно, бывают писатели, чья слава – отнюдь не монашеская, чья личная жизнь, в народной молве, – отнюдь не бесполая, и чьи произведения являют образчик половой невоздержанности, промискуитета и сексуального эпатажа. Но, право же, все эти подвиги, будь то сочиненные или реальные, не имеют отношения к, собственно говоря, писательству. Любой человек может этим похвастать. Любой человек может этим жить. В этом нет ничего специфично писательского. Но писатель начинается именно там, где физиология с анатомией вытесняются творчеством, подавляются, забываются – приносятся в жертву.

Кстати, об анатомии. Есть в скелете у человека, в основании позвоночника, одна интересная кость. Изнутри к ней крепятся органы, которые мы считаем интимными, а именно: органы выделения и деторождения. В процессе эволюции животного мира первые так и остались бесполыми, вторые же разделились по половой функции. А что, если здесь упрятана нить, связующая анатомическое и мистическое, низменное и возвышенное, материальное и духовное, тленное и бессмертное, природную необходимость безличностной разделенности и божественную свободу самодостаточной личности?

По латыни эта кость называется «os sacrum». На русский язык слово переводится как «крестец». Не буду фантазировать, как соотносится «sacrum» с предметом моей работы, но я знаю точно, что писательство – крест.