Скульд

 

 

 

Мы спускались уже четвертую ночь по этой широкой реке – серебристой при свете звезд и прозрачно-изумрудной на солнце. Границу Гардарики, как сказал Всеслав, пересечем лишь на седьмую: луна станет совсем тонкой, состарится и погибнет. Дальше начнутся земли кочевников.

Всеслав родом из Хольмгарда – большого города русов, что в северных землях. Ходил в Миклагард шесть раз; мы же впервые туда направлялись. Наша дружина могла положиться на его опыт. Он весьма нам пригодился, когда пришлось ставить корабли на брусья и тащить от одной реки до другой; преодолевать речные пороги…

Это было тяжелым делом. Вместо вьючных лошадей волокли драккары по полям, подкладывая бревна, а Всеслав показывал дорогу. Помогал словом и делом. Для русов это бывалый путь. Нам он был известен лишь по рассказам.

По сравнению с тем, что мы уже преодолели, не так уж и долго нам осталось утягивать животы. Скоро наши глаза увидят Золотой город.

Не первую луну идем по чужим землям… Зимовали у Всеслава, торговали с прибрежными жителями. Выменяли много хороших вещей. Помогли местному князю совладать со строптивым соседом – за неплохую плату. Поход шел успешно; я жалел уже, что выступал против.

Сегодня была моя очередь находиться в дозоре. Сидел на берегу и всматривался в ночь. Прислушивался к ночным шорохам.

В памяти проплывали чужие города, виденные в пути. И думал о тех, которые еще предстояло увидеть.

Наши корабли стоят рядком, пропоров носами песчаный берег косы. На них вповалку спят дружинники. Вода тихо плещется о борта, изъеденные морской солью. Старая луна доживает последнее в вышине, окруженная белыми звездами. Они горят здесь куда ярче, чем дома... Щетинистый лес вздымается за спиной – и на темнеющем дальнем береге.

Тихо. Где-то кричит птица; ей вторят неверные голоса – не то зверей, не то троллей. У ног светятся угли догоревшего походного костерка. Рядом храпит Инги.

Ингольф Эрнсон, тот, что дразнил меня молокососом, потому что был старше на две зимы. Теперь – мой единственный брат. Его отец взял нас с матерью и сестрами к себе, после того, как погибли Хродмар и Хельги. Эрн родичем нам приходился: дед Ингольфа был родным братом моего деда.

Я рос вместе с Инги; с ним отправился в свой первый поход.

Мы побратались после страшного боя на реке Тис. Нортумбрия, Британские берега. Он тогда прикрыл меня щитом от стрелы, летящей в спину. И я обещал ему вернуть долг. Наконечник стрелы все еще висит у меня на шее: чтоб я не забывал.

Тут же вспомнился мне древний обряд братания…

Ущербная луна криво светит из-за набегающих облаков. Еще не омытые от крови англов, вырезаем два пласта из дерна и подпираем середины копьями; проходим под ними; смешиваем нашу кровь на рыхлой земле и вместе прикасаемся к земле и крови. Мы призываем в свидетели Тюра, Тора и Одина; встаем с колен, подав друг другу руки. Так скрепляется клятва верности. Теперь мы словно вышли из лона одной матери, и одна кровь течет в наших жилах. Не будет он теперь пива пить, коль мне не нальют. А я не перешагну порог дома, куда не зван мой кровный брат.

Изменивший клятве – презренный нидинг.

Я вновь гляжу на спящего Ингольфа. Нет, конечно. Изменять клятве вряд ли найдется причина. Инги – славный воин. Любо глядеть, как летает его длинный меч. На щит Инги полагаюсь, как на свой. Только уж очень угождает богам! Все делает, как обычаи велят. Оно, конечно, правильно. Но спалить на жертвенном костре последнего гуся, когда от голода готов сапог жевать – это, по-моему, слишком! Конечно, если боги услышат, они могут возместить потерю. Но взор их не всегда обращен на нас: нужно кричать уж очень громко.

Еще кое-что крепко лежит у меня на сердце. По своей воле никогда бы не отправился я в такой поход с сыновьями ярла Атли Тощего из Гаулара – Хастейном, Херстейном и Хольмстейном. Первые два – воины как воины, хоть Хастейну едва минуло четырнадцать зим. А вот Хольм… Когда он проходит мимо – мне кажется, волки воют среди бела дня.

Инги настоял. Без старшего брата два младших не отправились бы в поход. А без сыновей ярла не было бы у нас еще двух драккаров.

Теперь Хольмстейн – предводитель нашей дружины; большая часть людей набрана мной и Ингольфом. Чем это закончится, знают одни только вороны Одина.

Мы сразу сговорились, что земель русов не будем разорять. А, между тем, большого труда стоило отговорить Хольма от нападения на крепость, в которой последний раз меняли хлеб и солонину.

Он жаден. Я видел, как скрючились его пальцы, когда знатный рус сыпал звонкие монеты приезжим купцам… Негоже это. Если Локи хочет посмеяться над людьми, он посылает Гулльвейг, трижды рожденную и трижды сожженную Силу золота. Нет от нее добра ни людям, ни богам. И не будет удачи там, где есть человек, который почитает Гулльвейг.

Но пока все спокойно. Даже слишком. Вначале были мелкие стычки между нашими людьми и парнями Хольмстейна; мы разнимали буянов без кровопролития. А после так разместили людей по кораблям, что поводы к ссоре перестали возникать.

Всеслав говорит, земли скоро начнутся неспокойные – кочевники торговые ладьи сторожат. Правда, наш отряд им не по зубам придется... А хотелось бы хорошего боя! Меч мой давно не покидал своих ножен – с тех пор, как послужил князю. Если так дальше пойдет, то он заржавеет прежде, чем мы придем в Золотой город.

Хороши будем, нанимаясь на службу к конунгу Миклагарда с ржавыми мечами! Хо! Ну и воины!

Я тихо закряхтел от смеха, и Инги беспокойно зашевелился во сне.

Спи крепко, брат! Мои глаза не закроются до самого рассвета.

 

Я осторожно подбросил веток на тлеющие угли. В отблесках вспыхнувшего огня мне померещились башни и лестницы, переходы и высокие стены… Стены великого города, так долго являвшегося мне во снах.

 

Сон. Дивный сон. Да, я помню его. Золотые башни поднимаются прямо из морских волн. Город богов. Я помню… Шел туда на всех веслах, на всех парусах. Искал свою судьбу.

И нашел.

Нет: судьба нашла меня.

Вырвал из рук Прях нить предначертанного; отправился в долгий поход, обещавший золото и славу. Так пророчество старой ведьмы меня настигло.

О, буду помнить вечно. Никакая тьма не сотрет моей памяти.

Я поклялся помнить об этом – до кончины мира.

 

…Первым по волнам узкого пролива нёсся длинный драккар Хольмстейна, сына Атли. За ним шел наш: воины на веслах пели боевую песнь, чтоб держаться ритма; а я стоял на носу.

Последним соленую воду рассекал корабль Хастейна и Херстейна. Они не знали еще, как парусом ловить противный ветер, потому отставали – не могли угнаться одними лишь гребцами.

Там, где небо сливалось с водой, обозначился берег. Чужой берег моих мыслей. Цель нашего похода.

Миклагард.

– Царьград! – крикнул Всеслав. – Хвала богам, это он. Вон там, гляди – светлая точка… Пограничные крепости, что закрывают вход в гавань. Эх! Наши ладьи даже ветер обгоняют! Солнце еще не склонится на полдень, а мы уже будем ходить по улицам и базарам Царьграда.

– Добрый был ветер, вот и все, – отвечаю. – Море Миклагарда встретило нас гостеприимно. Таким ли будет дом короля?

– Да, греки чужаков не всегда ласково встречают. Но тебя и ваших ратников примут радушно, достойную службу предложат. Особенно теперь, когда царь Михаил ведет войну с агарянами.

– Конунг Микал большое войско собирает – не хватает греков? – я старался перекричать гребцов.

Всеслав в ответ только рассмеялся.

– Греки никогда не воюют сами. Это народ купцов, не воинов. Они лучше заплатят золотом за чужую кровь, чем будут проливать свою, – объяснил он.

Потом помолчал и добавил:

– Да, я думаю, и не кровь у них в жилах – вода… У всех, кто почитает Белого бога, в жилах вода. И сердце в груди такое огромное, что вмещает трусость трех человек.

Всеслав презрительно плюнул себе под ноги.

Я б на его месте, конечно, то же самое сделал. Нельзя уважать тех, кто не умеет ответить ударом на удар. С такими биться – все равно, что свинью колоть. А поединком со свиньей не похвалишься на пиру.

– И конунг Микал таков же?

Русин усмехнулся недобро, качнул головой:

– О нет. Царь не таков. Он знает, как Мору потешить – отправить к ней побольше витязей. Заботится, видно, чтоб не заскучала Мора в подземных чертогах!.. – воин с размаха всадил нож в деревянный брус. Продолжил:

– Византия – земля обширная. Ее не может в своих руках трус держать. Этой мыслью только и утешаюсь. Получить плевок от достойного – оно не так обидно.

Я удивленно посмотрел на него. В открытом лице Всеслава досада показалась. Видно, пожалел о том, что сказал.

Меня взяло любопытство:

– Чем же тебя Микал задел? Между вами многие луны пути – разве плевок долетит?

Совсем помрачнел рус. Долго не хотел отвечать. Но после все ж ответил:

– Такой плевок и на край света долетит… Вот, до нас, новогородцев, ветер донес. Суди сам: сговаривались русины с греками о мире. Дружинники киевского князя пришли в Царьград, с предложением дружбы и военной помощи. Хотели с землей греческой большую торговлю наладить. Мира-то между нашими народами не было сговорено, хоть и войной друг на друга не ходили… А ведь, сказывают, в былые времена довелось стенам Цареградским слышать и русскую молвь, и звон наших мечей.

Копье киевское царь презрительно отверг – дескать, малокрепкое. Ну, это в его воле.

Другое худо: греки, говорят, с нашими послами так себя держали, будто нет под солнцем народа выше греков! Называли нас, русинов, лошадниками – вроде хазар, – хоть мы и пашем, и сеем… А один, сказывают, так хотел выслужиться пред государем, что раже всех старался.

Кто-то из дружинников терпел-терпел, да и зарубил обидчика. Его собственным мечом зарубил. Оружие-то у всех забрали, еще перед входом в царские палаты. Царь, понятно, в крик: «Как смели вы, люди дикие, непрошенные, пролить перед моим престолом кровь собственного моего слуги?!» – ну или другое что, еще хуже. Схватили наших молодцев, повязали… Теперь дружинники русского князя – рабы на галерах.

– Мирное посольство?! Дружинники князя?!

Всеслав кивнул. Лицо его было каменное.

Я не сразу нашел, что сказать.

– Нарушившего закон надлежит убить… не позорить, – медленно выговорил я. – Микал дурно поступил.

– Да уж куда хуже. Никто доселе не мог похвалиться, что русин у него в рабах ходит. Наши девки, когда их половцы в полон угоняют, на своих косах вешаются. А тут…

Я задумчиво вертел в руках застежку от плаща.

– Отчего же вы свою честь не отстоите? Я не раз мерился силами с твоими братьями и не могу сказать ничего дурного ни о копьях ваших, ни о воинской доблести. Коли вас в Хольмгарде задел плевок в глаза киевлян – объединиться-то немудрено? Хольмгард флот имеет; Киев – сильную дружину. На земле, что вы называете Ладогой, найдется достаточно моих соотечественников, которые любят звон мечей и водят драккары. Если все правда, что ты мне сказал, греков можно будет разбить хоть с семью тысячей воинов.

Рус поднял на меня глаза. В них была горькая усмешка:

– С семью тысячей, говоришь?.. Смотри!

И он указал вперед.

От того, что увидел, перехватило дух.

Мы еще приблизились к нашей цели, а на море разные дали видно.

 

Я понял – это была только крепостная стена.

 

Стена вздымалась над землей и водой. Тянулась грядою.

Она вправду сложена великанами. Теми, что строили Асгард из ресниц Имира…

С моря стена и выступающие дозорные башни казались белоснежными, гладкими – так, что глаза слепило. Наверное, когда закатное солнце опаляет их, камни становятся расплавленным золотом. О, как правдивы мои сны!

Прищурился, оценивая положение с моря и суши.

Хорошо поставили. С кораблей не обстреляешь – далеко. С берега – уступы не дадут подступиться. Да и негде ставить те машины, которыми, я слышал, успешно берут крепости на востоке.

Высота укреплений была немногим выше полета стрелы. Не видел ни малейшей щели в камнях, ни самой тоненькой трещины – как вчера поставили. Если ехать кругом, придется полдня затратить, а то и больше.

 

Это невозможно взять приступом.

 

– Город защищен, – сказал наблюдающий за мной Всеслав. – Теперь сочти, сколько воинов и сколько дней надо, чтоб осаждать такое! Царьградом-то его зовут не ради словца красного, Лейф.

Я ничего не ответил. Молча смотрел, как наплывают на нас каменные громады. Что-то странное шевелилось в груди. И не тоска будто – но и не радость. Голос моря стал неслышным шепотом, ерошившим волосы… словно шеи тонко касаются женские пальцы.

Наверное, таким шепотом с человеком разговаривают норны.

…

 

Большая северная гавань Миклагарда находилась в длинном фьорде, врезающемся в полуостров. Чтоб до нее добраться, мы прошли вдоль всей северной стены. Миновали несколько небольших пристаней.

М-да. Только за одной этой стеной можно укрыть три обычных города. Я насчитал в ней пятнадцать ворот.

Расстояние между стеной и морем здесь было значительно шире. Но все же не вполне достаточно для серьезного приступа.

Гавань, в которую вошли, была битком набита торговыми кораблями – ни одного боевого не заметил. Странно.

В непривычно душном воздухе стоял гомон на семи, а то и девяти незнакомых наречиях. Ухо ловило какие-то обрывки, возгласы, отдельные слова – но все это вместе больше походило на перебранку чаек весной. Пахло специями, розовым маслом, рыбой, просмоленными снастями, конским потом и людскими телами.

На пристани толпился народ. У нас столько бывает разве что во время ежегодного альтинга. Все – в диковинных одеждах, какие мне не приходилось видеть прежде.

Носильщики разгружали галеры под надзором купцов; широкоплечие рабы, блестящие от пота, мерно вышагивали с паланкином: за прозрачным белым занавесом угадывался изящный силуэт. Тут же зазывали непотребные женщины, какие-то люди торговались и били друг друга по рукам, кланялись, сыпали золото и серебро друг другу в кошельки. Иные рассчитывались пушниной; другие менялись. Один – маленький, похожий на скрюченный сосновый корень, – таскал другого за бороду, бранясь скрипучим старческим голоском. Я видел белые, желтые, смуглые лица – даже совсем черные, будто уголь!

Повсюду сновали детишки, кричавшие и хохотавшие громче всех. Они ныряли в воду за брошенными мелкими монетами, таскали тюки, воровали фрукты из корзин, которые сами же помогали нести. Получали за это кнутом, палками и вообще держали нос по ветру.

Заметив наши причаливающие драккары, они принялись тыкать пальцами; вопить во все горло:

– Варвары! Варвары!

Слово было непонятным. Совсем не знал греческого.

– Что кричат? – спросил у русина.

– Называют дикими людьми, – усмехнулся тот.

Я недоуменно глянул на грязных маленьких оборванцев. У нас дети рабов держат себя более достойно!.. Самому старшему из насмешников было зим десять, не больше. Я поймал взгляд его маленьких юрких глаз. Он глянул с вызовом. Тогда я скроил страшную рожу, оскалил зубы и медленно вытащил из-за пояса топор. Мальчик испуганно мигнул, посерел лицом и нырнул в толпу. За ним врассыпную кинулись другие. Тут я не выдержал, улыбнулся. Мои молодцы, что глядели в сторону пристани, разразились громким смехом.

– Их матери, небось, рассказывают этим маленьким благородным грекам, что мы у себя на Севере человечину едим? – спросил сквозь хохот Инги.

Всеслав серьезно пожал плечами:

– Отчего же нет?

Потом русин повернулся к деревянным мосткам и свистнул. Подбежал невысокий юноша; наш проводник бросил ему швартовый, перегнувшись через борт.

– Сушить весла, парни! – весело крикнул я.

Русин не разделял нашей веселости. Вновь тень упала на его лицо – видать, гудела в ушах пощечина миклагардского конунга.

– Греки с недавних пор ревнуют своих царей к вашему брату!.. – продолжил он. – Сокровищницу, покои и саму особу Михаила северяне охраняют. Те, которые «не говорят, а скорее плюют из уст», как заметил при мне один царьградский книгочей. «Северные варвары… по щедрости государя… получают столько денег и драгоценностей, сколько прилично было бы иметь лучшим людям… тьфу! – из благороднейших народов! А, между тем, их греческий язык походит на дикое эхо военных песен» – так он еще сказал.

Все это Всеслав отрывисто бросал через плечо, продолжая стравливать канат. Потом сделал знак рабу: довольно.

Бок драккара глухо ударился о пристань.

Мы причалили.

За спиной послышался стук и лязг железа – это воины поднимались со своих мест. Раздались негромкие возгласы: многие только сейчас могли целиком видеть величие Миклагарда.

Возле плеча встал Ингольф.

– Ну, иди первым, брат, – тихо сказал он.

 

И я спрыгнул вниз на черные доски.

 

Спрыгнул… Доски сыграли, скрипнули. Приятно стоять на твердой земле, после стольких дней болтанки. Хотя – земля все еще тихо покачивается. Это кажется. Так всегда бывает.

Как долго я сплю!

Надо проснуться. Надо немедленно проснуться. Потом будет плохо. Что-то… что-то я там сделать забыл?

Забыл. Да.

Нет, это не я забыл. Это тот, который там. Который – другой я.

А я стою на пристани. Душно. Да еще солнце нагрело кольчугу.

Кольчугу?

Передо мной – люди. Много людей. Голоса. И город – залитый солнцем.

Город…

 

Город был огромен.

То, что мы видели в проливе, было лишь малой частью городской стены. Город же оказался обнесен стеной – полностью. Как я понял потом, Миклагард занимал всю южную сторону разрезанного пополам полуострова.

На пристани нас уже дожидались люди Хольмстейна. Сам он со светящимися глазами озирал гавань и богато одетых купцов.

Мы похлопали друг друга по плечам; стали ждать, когда причалит последний драккар – с Хастейном, Херстейном и людьми моего брата.

Вот уже все наши стоят на земле Миклагарда. Сотня воинов грозилась затеряться в людском море.

– Ну, кто идет к конунгу? – крикнул Хольмстейн.

Вызвалось тридцать два человека – десять моих, десять дружинников Инги и двенадцать – с корабля Хольма. Остальные остались в гавани или вернулись на драккары.

А мы пошли вперед.

Никто не отдавал приказа – сами собою выстроились боевым порядком. Смотрю, у парней лица поуверенней стали. А то, признаюсь, совсем задавили нас греческие сооружения.

Там, где проходили, смолкали голоса. Люди почтительно расступались. Уверенность возвращалась к нам.

– Сейчас мы войдем в главные ворота – греки называют их воротами Полиандрия, – и по самой большой улице Царьграда двинемся. Пройдем, почитай, через весь город. Улица заканчивается как раз на площади перед царскими палатами, – Всеслав говорил с нами, шагая немного поодаль. – Много увидим по дороге дивного… – добавил он осторожно.

Я понимающе кивнул.

– Конечно, мастерство этого народа велико, – с достоинством ответил за меня Ингольф. – Велики также его богатство и могущество. Но мы, хоть не умеем тесать камни, как горные тролли, пришли из страны, в которой людям ведомы законы и приличия. Может, язык наш для тонкого уха красив недостаточно. Но он все же был хорош для самого Одина, Всеотца… Обещаю тебе, Всеслав – никто из нас не выкажет удивления.

Русин остался доволен заверениями.