Дионисий Катон. Дистихи.

On citerait à peine, parmi les monuments de la langue latine, un autre ouvrage sur lequel on ait émis des jugements plus contradictoires que sur les distiques attribués à Denys Caton. Au moyen Age ils étaient en honneur, et fournissaient l'épigraphe à la plupart des ouvrages qui voyaient le jour: car alors ils étaient regardés comme autant d'oracles; aujourd'hui ils sont presque oubliés.

Навряд ли среди множества памятников латинской письменности найдётся другая работа, по поводу которой выдавались бы столь различные и более противоречивые суждения, чем на дистихи, приписываемые Денису Катону. В средние века они были в почёте, и сопровождали в качестве эпиграфов едва ли не каждую выходившую в свет работу. Они тогда шли на уровне оракулов. Сегодня же они почти забыты.

Des critiques assignent une place élevée à leur auteur; d'autres le rangent dans la catégorie la plus infime; au dire des uns il était chrétien, les autres croient qu'il était païen; ici on lui donne le nom de Denys Caton, là on prétend qu'il s'appelait Sénèque, Ausone, etc., etc.

Некоторые критики им присваивают весьма высокий рейтинг. Другие же ранжируют их по весьма низкому разряду. Одни их полагают принадлежащими к христианству, другие к язычеству. Большинство последних дают им в авторы Д. Катона, но некоторые на эту позицию рассматривают Сенеку, Авзония. Да и других претендентов хватает.

Au milieu de tant de doutes qui s'élèvent sur le nom de notre auteur, nous ne pouvons guère émettre un avis qui puisse faire autorité, d'autant plus que d'habiles critiques, qui sont entrés dans des dissertations que ne comporte pas le travail dont nous sommes chargé, ont donné des hypothèses qui, bien que présentées sous un jour assez satisfaisant, n'en ont pas moins laissé la chose indécise.

Среди множества стольких сомнений по поводу авторства составители данного сборника не собираются отдавать предпочтение какому-либо из них. Тем более что ловкие критики (их диссертации мало что прибавляют к самому смыслу дистиший), нагородили массу гипотез, которые в каких-то отношениях, возможно, и удовлетворительные, но ни в какой степени не позволяют считать вопрос решённым.

En admettant toutefois qu'on doive attribuer à Denys Caton l'opuscule dont nous donnons ici la traduction, le désir que nous pourrions avoir de connaître le lieu de sa naissance, les emplois qui lui furent confiés, les autres ouvrages qu'il a écrits, les relations de sa vie privée et publique, serait loin d'être satisfait:

А ещё, даже при учёте, что, как полагают издатели данных двустиший, они написаны никем иным, кроме Д. Катона, о самом-то Катоне сказано может быть не очень многое. Где он родился, чем занимался, какие ещё работы он написал, соотношения его частной и общественной жизни – всё это покрыто мраком неизвестности.

les biographes sont muets sur tout cela, et se bornent à dire que l'on croit qu'il s vécu sous les deux Antonins, opinion qu'ils fondent sais doute sur quelques distiques qui, nous devons l'avouer, semblent en être la preuve.

Биографы молчат на сей счёт как рыба об лед, ограничиваясь указанием, что он жил при двух Антониях и, таким образом, не имел никакого отношения ни к знаменитому Катону, который говорил, что Карфаген должен быть разрушен, ни к его знаменитому потомку, который, проиграв борьбу за республику, взял да покончил жизнь самоубийством от политической безысходности. Но и принадлежность дистиший тому Катону из уже III-IV веков также напарывается на известные подводные камни, хотя текст некоторых стихов вроде бы подтверждает эпоху написания.

Mais si l'époque où vivait l'auteur des distiques semble prouvée, il n'en est pas de même de son nom que le hasard seul peut tirer de l'oubli.

Среди этих подводных камней, пусть эпоха и несомненна, и само имя создателя, не говоря уже об обстоятельствах создания.

Revenons aux distiques.

Однако, ближе к телу, как говорил Мопассан (вернее, скажет Мопассан, ибо предисловие датируется 1865 годом, когда классик ещё учился в лицее), в нашем случае, к самим стихам.

Malgré le jugement favorable qu'en ont porté, entre autres, Scaliger et Érasme, on ne peut cependant se dissimuler qu'ils manquent souvent de la finesse, du tour et de la noblesse qu'exige le style gnomique, et qu'on y trouve parfois les expressions vides, languissantes et sans sel.

Несмотря на весьма благосклонные отзывы, которыми двустишия наделила масса авторитетов (там называют, в частности, Эразма и Скалигера), невозможно, не пряча голову в песок, не видеть, что часто нет никакой тонкости юмора, изящества оборотов, того благородства, которым так щеголяли гномы (то есть не те, что стерегли Белоснежку, а латинские авторы эпохи предполагаемого создания). Часто в двустишиях находят пустые выражения, скучности, а вот соли не ощущают.

Quoiqu'on ait peu à reprendre sous le rapport de la latinité, on peut reprocher à l'auteur des redites, et d'arriver souvent avec effort à la conclusion de ses préceptes; aussi Cannegieter et Arntzenius, malgré leurs doctes élucubrations, ont-ils souvent été réduits â déclarer tel distique interpolé, tel autre altéré.

Ну допустим, сама латынь безупречна. А вот по части стиля можно сказать много нехорошего: тут и повторы, тут и неумение дать вывод из рецептов. Даже такие латинские эрудиты, как голландцы XVIII века Каннегьетер и Амтцнезиус, несмотря на всю свою научную эквилибристику, вынуждены были время от времени писать, что такой де стих испорчен, такой де изменён.