Космические будни

	Поделиться:

 

 

 

Этот текст в полном объёме в журнале за март 2024:

 

На чтение потребуется 15 минут | Цитата | Скачать файл | Подписаться на журнал

 

 

 

 

О космосе я знал немного. В юности смотрел научно-популярные и фантастические фильмы, где ночное пространство над головой представлялось бурным и сочным. Такой неугомонный иссиня-чёрный космос бороздили огромные звёздные войска со сверкающими атрибутами.

Потом мне вручили повестку для прохождения службы в настоящих космических войсках, на эмблеме которых красовалась ракета, раскинувшая крылья. Но ракет я не увидел. Они летали высоко и оставались равнодушными к смотрящим и ждущим на земле.

Но космос стал ближе. И проще. Для меня в нём не осталось огненных комет и инопланетных кораблей, там кружили только тысячи спутников с длинными и красивыми цифровыми именами. Многие постарели и доживали свои дни, временами подавая сигналы, другие уверенно двигались по своему пути, выполняя важные задачи день за днём.

 

 

 

Фридриков

 

 

Саня стоял в коридоре и приветливо улыбался. В улыбке солдата чуть отблескивали металлические зубы. Он стоял опустив руки. В бушлате грязно-песочного цвета, в растоптанных сапогах и в мелкой солдатской выгоревшей на солнце ушанке, прикреплённой сверху его вытянутой небольшой головы с оттопыренными ушами. В такой момент Саня походил на беззлобного немчика, который заблудился среди подмосковных буреломов. А потёртый вещьмешок на одном плече добавлял некоторую старину этому образу – добрый и тощий солдат.

– Здравия желаю, товарищ лейтенант, – произносил он с лёгкой вялостью.

Фамилия у Сани полностью соответствовала его вытянутому лицу, белобрысой голове и лопоухим маленьким ушам. Фридриков.

Рядовой Фридриков жил в девятом отделе, нёсшем боевое дежурство по среднему космосу. Существует ещё ближний и дальний космос, но проблемы этих пространств лежали на плечах других лейтенантов.

В нашем отделе, представлявшем собой двухэтажное здание на технической территории, у Сани Фридрикова была только панцирная кровать и тумбочка, которые стояли в полупустом помещении со старыми отключёнными панелями с тумблерами и кнопками. Комната плохо обогревалась, на окнах отсутствовали шторы, а на тумбочке не стояло ничьей фотографии. Стены голубого цвета с устаревшими техническими плакатами, деревянный скрипучий пол стали домом для Сани. Здесь он спал и мечтал, отжимался, чистил сапоги и бляху ремня. И тихо слушал старенький кассетный магнитофон, который прятал под кроватью.

Рядовой Фридриков служил спокойно и кормил боевой расчёт – четырёх офицеров, заступающих на дежурство. Каждый день по три раза он ходил в офицерскую столовую, набирал там солдатский бидон еды и приносил голодным лейтенантам. Что-то даже перепадало запуганной Масяне, серой пушистой кошке. А иногда и весь бидон, так как порой обед офицера, заступившего на сутки для наблюдения за сотнями парившими в космической пустоте спутниками представлял собой варёный горох с четырьмя кусками говядины с жиром – по куску на каждого человека. Не все это ели, а Масяне выбирать не приходилось.

Попала она к нам по заказу, чтобы гонять крыс, обожающих грызть изоляцию кабелей. И кирпичное здание отдела стало её домом, где, бывало, вместо поглаживаний в неё летел сапог лейтенанта Рыбалкина, рукастого и умного парня с пузом. Рыбалкин мог починить всё что угодно, ходил в расстёгнутом кителе и рассказывал странные истории про своих женщин. Кошек он недолюбливал и, как только Масяня забиралась на обеденный стол, равнодушно кидал сапог или тапок в серое создание.

Через несколько месяцев безголосую Масяню, уставшую от такого отношения, забрал к себе бородатый подполковник из соседнего отдела, где находилась «бесполётная» зона для сапог. Там серая Масяня стала пушистее, и каждое утро выходила греться на солнце.

Саня Фридриков носил пищу в любую погоду. В дождь бушлат его темнел крупными пятнами, а на шапке собирались блестящие капли. На морозе у Сани краснели уши, и он становился ещё больше похож на заблудившегося с сорок второго года немца. Войдя в нагретое здание, он тёр рукавицей уши, улыбался и опять уходил по делам.

Парни относились к Сане как к обычному солдату, без привязанности и пожиманий рук. А мне нравилось жать ему руку, испуганную, но крепкую, и называть его по имени, а не по фамилии. Называл он меня «товарищ лейтенант» мягко, с улыбкой облегчения. А других – просто «товарищ лейтенант». При мне Саня скромно смеялся и порой рассказывал что-то из жизни. О сестре, о своей мальчишеской лени и глупости до армии, о женщинах, которых стеснялся и боялся. Говорил и о Свете, которая пела что-то про любовь и, может быть, про Саню, я тогда не вслушивался.

– Товарищ лейтенант, купите мне, пожалуйста, альбом Светы, – попросил Саня меня в начале весны.

Надо сказать, что Света в те времена пела попсу, которая несколько недель кряду звучала из каждой открытой форточки. И, в принципе, на экране телевизора она выглядела сносно, и даже соблазнительно.

И Саня Фридриков попросил купить ему кассету с этой музыкой, он протянул мне две сотенные бумажки. А я отказал ему. Потому что мне стало стыдно. То ли я боялся, что меня запомнит продавщица пиратских кассет, и все сразу станут показывать на меня пальцем. Мол, взрослый парень, целый лейтенант космических войск, ему бы о космосе думать, а он слушает чёрт-те что. То ли просто струсил. Вряд ли в такой огромной столице продавщица из привокзальной палатки запоминает покупателей.

Временами я привозил Сане разную сладкую еду в виде небольших рулетов с вареньем, но так и не купил альбом Светы.

Спустя много лет я прослушал тот альбом. Но это ничего не изменило. Возможно, что Саня Фридриков и сам забыл про эти песни, уволившись и уехав в Ростовскую область. А может, он до сих пор их напевает, когда едет в машине. Надеюсь, что у рядового Фридрикова появился неплохой костюм вместо старого бушлата и машина, в которой он может слушать что угодно.

 

 

 

Погоня

 

 

Лёг я между первой кроватью и горячей батареей. Лёг в одежде и положил каску под голову. Меня разморило и расплавило внутри моего тёплого и родного бушлата. Он пах по-домашнему, как любимая кофта.

Кто-то рядом храпел, возможно, даже я сам, но до этого не было дела, у нас шли военные учения, и мы обязаны были поймать группу диверсантов. И я спал, чтобы с новыми силами броситься на них.

За окном скулил март: сугробы, темень и ветер. Проснувшись от толчка берцем, я надел шапку. Занюхал воротник и надел маскировочный халат. Предстояло лежать в засаде. В нашем двухэтажном здании погасили свет. На крыше дежурил часовой, на высоте ему сильно дуло, и к тому же было одиноко.

Полусонный, я повалился в снег. Поёрзал, поудобнее устраиваясь. Неторопливо вышагивая, на дороге появился уставший патруль. Вдалеке в свете двигались ещё лейтенанты, всматривающиеся в кусты и сугробы.

«Где же ты засел, дорогой мой диверсант?» – думал я про себя. За поимку противника пообещали премию к зарплате, и это подогревало наши весенние сердца. Лежать в снегу влажно и скучно. Я стал рассматривать ветки ближайших деревьев, которые в темноте выглядели заржавелыми проволоками. Снег в марте лежал рыхлый и серый, в нём попадался пепел высохшей листвы и коры.

Колени и локти довольно быстро промокли, неизвестность и скука раздражали. Что делать при встрече с врагом? Кричать или кинуть снежком. Как они выглядят, эти диверсанты? С чёрной маскировкой под глазами, скуластые и быстрые, как снежные барсы? Никто не знал и не видел. Но они точно были. Это чётко ощущалось в мартовском мёрзлом воздухе.

Посветлело. Лейтенанты шатались кучками вдоль забора воинской части. За забором находились дачные домики с тёмными окнами и чёрными голыми деревьями. Мы легко перепрыгивали забор и разбредались по окрестным мелким улочкам. Каждый из нас знал важное и смертоносное в эту ночь слово – «космос». Это пароль для уничтожения противника. При встрече диверсанта достаточно сказать заветное слово, и он обмякнет, загрустит и сдастся в плен на радость победителю. Оружие нам выдали без патронов, но тяжёлый пистолет Макарова даже с пустой обоймой придавал силу руке и взгляду. Мы защищали наши, похожие на гигантские чаши, антенны, которые глядели во все глаза в настоящий космос и передавали важную информацию.

Лейтенанты скучали, курили и травили анекдоты. Утро потихоньку выползало из-за низких крыш. И тут кто-то крикнул, гавкнул или свистнул. В снегу появилось движение, вскочил человек в белом, побежал и запустил красивую красную ракету.

Все оторопели. А я побежал вперёд за убегающим противником. Диверсант вскочил на забор, я за ним. Я не помнил о премии, не верил в неё. Мне стало важно бежать за нарушителем и, возможно, догнать его, и сказать волшебное слово, глядя прямо в глаза. В спину-то никто не стреляет.

Бежать пришлось сначала по забору, потом по крышам гаражей. Я бежал, казалось, полжизни, сосредоточившись на удаляющейся спине. И через мгновение он спрыгнул на дорогу, где ждала машина. А я остановился. Не то чтобы я понимал, что за машиной не угнаться, машина никуда не ехала. Диверсанты, их теперь было трое, спокойно снимали маскировочные халаты и готовились уехать на бордовом москвиче. Стоя среди гаражей, я раздумывал, стоит ли кричать им ругательства или помахать рукой. Я не знал, заметили ли они молодого лейтенанта с расстёгнутой кобурой.

Вдалеке начинало лениво вставать солнце, от которого небо светлело и спать расхотелось. Я постоял с минуту, пожал плечами и пошёл обратно тем же путём, что и прибежал сюда – по крышам, по забору, по протоптанной тропинке к себе в отдел.

Военные учения закончились без какого-либо гудка или фанфар. Все наши антенны оказались уничтоженными той самой сигнальной ракетой, похожей на большого красного светлячка, неспешно спускающегося с высоты и осветившего испуганных и уставших офицеров. И никто не ругался и не злился: ни на мартовский ветер, ни на надоевший сухой паёк, ни на промокшие колени, ни на предательские гаражи и ловких диверсантов.

 

 

 

Надежды среднего космоса

 

 

Прохаживаясь по коридору девятого отдела, я не без удовольствия слушал скрип замусоленного паркета. Длинный коридор тянулся по всему периметру второго этажа от комнаты отдыха до комнаты начальника дежурной смены. Такое расстояние надо успеть пробежать начальнику смены, если неожиданно зазвонит телефон, а ты лежишь на упругой панцирной кровати перед телевизором. Дима всегда зажимал клавишу микрофона и клал его на консоль внутренней связи, чтобы услышать звонок в комнате отдыха, где стоял динамик.

В комнате отдыха всегда тепло. Две некрашеные батареи возле крайней кровати грели сильно. У телевизора, что на тумбе, всего восемь каналов, восемь кнопок, и лейтенант Михалев ловко их переключал, проводя пальцем как по клавишам рояля.

Лёха Михалев – забавный тип, якут, неравнодушен к женщинам, ленив и добр. Он сбежал из Якутии служить в Подмосковье. Сбежал то ли от любви, то ли от родителей. К его двадцати трём годам у него уже не было половины зубов, он говорил с акцентом и морщился, когда произносили «отдать честь» вместо «воинское приветствие». Он учил меня говорить на якутском, но запомнил я только слово «кун», что означает «солнце».

С лейтенантом Михалевым мы по очереди ходили в смену, с особой сноровкой управляли антеннами, которые вращались по нашему желанию. В этом и заключалось главное заблуждение – мы умели выполнять только определённый ряд действий. И если что-то шло не так, то разобраться в этом не могли ввиду неприметного чувства безразличия, которое витало в головах большинства призывников-лейтенантов.

За час до сеанса связи я просмотрел списки целеуказаний, представлявшие собой рулон бумаги с сотней тысяч координат далёкого спутника. Мне необходимо было вести антенну по этим координатам, вращая блестящий диск на панели управления. Рулоны выдавались только для подстраховки, сама информация загружалась в компьютер, который и осуществлял управление. На мне как на дежурном смены висела только одна задача – включить все приборы в нужной последовательности и запустить программу. Это я делал безукоризненно, гордясь возможностью управлять таким огромным оборудованием, размером с пятиэтажный дом.

Десятиминутная готовность, и я включил все приборы. Вот тут и порвалась вся счастливая последовательность, потому что на третьем действии, а каждый тумблер был пронумерован, ничего не произошло. Начав бояться, я ещё раз повторил весь порядок включения, надеясь, что сейчас всё получится. Но антенна, которую было видно в окно, повесила нос и не собиралась двигаться, сколько я ни крутил нужную ручку.

А дальше мы побежали. На улицу, в снег, к грустной антенне, без шапок и с какой-то железкой в руках, похожей на ту, которой заводили грузовые автомобили военных лет.

А на антенне холодно, и дул ветер. И мы с лейтенантом Рыбалкиным что-то пытались сделать, чтобы она зашевелилась и подняла голову к небу, где уже пролетал одинокий спутник и ждал от нас хоть какого-то сигнала. В тот момент я понимал, что ничего не выйдет. Но мы мёрзли, дёргая тугие шестерни. И мы не справились.

Мы не справились с самого начала: когда ленились учиться; когда надевали погоны с двумя звёздочками, ожидая чудес; когда уныло маршировали по плацу, отбивая каблуки; когда при удобном случае бежали в комнату отдыха или с довольной улыбкой несли пакеты с алкоголем, забыв про небо, флаги и когда-то давно произнесённую присягу из красной книги.

Сеанс перевели на другой объект, где-то за Уралом, и там всё получилось. Но не здесь. Так я подвёл весь средний космос, который с высоты в сорок тысяч километров смотрел и надеялся на нас.

 

 

 

Спасатель

 

 

Водрузив тяжёлый матрас на стол, стоящий посередине комнаты дежурного, я завёл будильник, разулся и лёг. Усталость гудела в ногах, тут же навалился сон и придавил. Ночью в здании темно и тихо, те, кто на смене, спали. Космос и спутники тоже отдыхали, продолжая двигаться в одинокой пустоте.

За час крепкого сна я немного восстановил силы. Это был наряд патрулирования. Теперь предстояло опять пройти нужный маршрут, что уже неоднократно прошагал за эти сутки. От здания девятого отдела через хозучасток, где несколько свиней спали под открытым небом, и два солдата ютились в тесной комнатушке с запахом навоза. Дальше мимо десятка чаш застывших антенн, до забора технической зоны и обратно к своему отделу.

Парни на хозучастке выглядели недовольными, каждые два часа я нарушал их сон. Я и сам не рад. Там сильно пахло навозом, и грустные свиньи стояли под дождём. Каждые два часа я должен был проверять, всё ли у них в порядке, и писать об этом в журнале. Парни спросонья отвечали неохотно, свиньи молча топтались в загончике.

Дождь в то дежурство несильно надоедал, капал, охлаждая лицо. Бродя по ночным дорогам воинской части, я совсем не злился. Наворачивать километры нетяжело – шлёпаешь по лужам, смотришь по кустам в поисках подозрительных вещей и людей, прислушиваешься к звукам и теням, что застыли на фоне шаровидных антенн. Принимающие антенны выглядели как громадные тарелки, с потёртостями и потрескавшейся краской. Передающие антенны замурованы в огромные светлые бетонные шары, похожие на застрявшие на Земле инопланетные объекты. Лунные тени от них расплывались на сотню метров.

В ветвях деревьев изредка пытался петь сверчок, но затихал при моём приближении. Вдалеке порой слышался шум отъезжающей машины, гулкий и старинный, как в чёрно-белых фильмах про войну.

– Ало, – я ответил на звонок, раздавшийся в два тридцать ночи в помещении дежурного по части, где я заменял майора, ушедшего кого-то проверять.

– У нас пожар, пришлите машину! – раздался испуганный женский голос.

– Я передам дежурному, как только он придёт, – ответил я согласно инструкции.

В части были пожарные. Они ведали всеми огнетушителями, проверяя и выдавая их под роспись, и каждый день они мыли свою единственную красную машину. Выезжала ли она когда-нибудь из своего бокса, я не знал. Когда в мае горела сухая трава, я тушил огонь ногами в одиночку. И после долго отмывал лицо и руки от сажи.

В ту ночь звонки о пожаре от той же женщины ещё не раз прорывались в будку дежурного, но майор не дал разрешения использовать наших пожарных. Наверно, боялся испачкать красивую красную машину в саже, ведь её будет сложно отмыть, а это лишние упрёки от командира.

– Возвращайтесь в наряд, – бросил майор, занимая своё дежурное место у телефона. – И приведите себя в порядок. Свободен.

Под порядком в воинских частях обычно подразумевалось, что брюки должны иметь стрелки, китель выглажен и застёгнут на все пуговицы, а трава пострижена и красива. Никакой самодеятельности или импрессии.

Шагая по тёмной технической зоне, я не жаловался на свою участь, случалось и потяжелее. Тем более, диверсанты вели себя тихо и никак не нарушали спокойствие этой ночи. И, кроме дождевых червяков, мне никто не попадался. А они всё время выползали на асфальтовую дорогу.

– Куда же вы, глупые, ползёте? – спрашивал я их, переступая. – Ведь раздавят вас поутру.

Потом я нагибался, брал одного червя и перекладывал на землю, где, я надеялся, его никто не тронет. Потом убирал следующего с асфальта, по которому утром пройдут солдаты, и не будут так церемониться. Я нагибался и подбирал каждого червя, выбрасывая его за пределы дороги. А они все выползали в лужи, будто только и ждали этого дождя. А я шёл дальше и спасал их от будущего утра. В инструкции наряда никакого пункта о спасении живых существ не было, но мысли о диверсантах отошли на второй план.

И я надеялся, что все нарушители периметра нашей воинской части с пониманием отнеслись к моей миссии и перенесли свои планы на завтра или на следующую неделю. Там будут ходить по маршруту другие лейтенанты, которые не будут отвлекаться на дождевых червей или другие глупости.

 

 

 

Конец

 

 

 

Чтобы прочитать в полном объёме все тексты,
опубликованные в журнале «Новая Литература» в марте 2024 года,
оформите подписку или купите номер:

 

 

 

 

	Поделиться: