Хроника глобального бреда

 

 

Время шло незаметно. Весной 2023 года из Нерли в Клязьму и Волгу вышли первые шесть больших кораблей под белыми льняными парусами; на них поместились полурота дружинников и множество товара – Василий Манин поплыл с купцами в Казань. Отторговались они хорошо, с большой прибылью: во Владимир привезли изрядно горюче-смазочных материалов в железных и пластиковых бочках. Попутно и Садофьеву в Богородск завезли бензин и смазочные масла.

Казанские татары вели себя спокойно: никто и не думал чинить препятствий, завидя у купцов сильную вооруженную охрану. Ильяс-хан с объятьями принял воеводу Манина и русского посла Дмитрия Зворыкина, поселил их в большом, богато убранном доме; охранять небольшой персонал посольства остались пятеро бойцов.

На Русь послом отправился Наиль Мухаметшин – и ему отвели просторное помещение в Боголюбове; там же поселились пятеро аскеров и двое секретарей. Князь Александр сам распорядился выдать охранникам татарского посла автоматы с патронами, чтобы они не были похожи на шутов, будучи безоружными. В Казани еще оставалось небольшое количество стрелкового вооружения, но Ильяс-хан держал его при себе, опасаясь за собственную жизнь.

Горючим транспорт обеспечили надолго, поэтому дружинники, отдохнув, вновь поплыли под началом воеводы вниз по Волге.

Первые казачьи поселения отряд Манина встретил у Саратова, затем у Камышина. Дальше Волгограда и Сальского округа плыть было бессмысленно: море еще стояло тут до сих пор, Ростов и Астрахань скрывались под волнами.

Несмотря на недавнюю войну, казаки выказали дружелюбие и угощали служивых от души. Они уже зажили богато: скот привезли с собой на уцелевших грузовиках, а придонские и приволжские земли, удобренные морским илом, давали нынче невиданные урожаи. Бывших мародеров и разбойников радовало, что порушилось иго московских воров-проходимцев и народилась своя, народная власть. Жители южных рубежей по-прежнему молились богу, но это было только на руку владимирцам: возрождались прежние устои морали, и с южной стороны угрозы можно было не ждать. На вопрос, не досаждают ли уцелевшие кавказцы, казаки со смехом отвечали, что те «в море утопли, и даже вони не кажуть!»

И здесь экспедиция запустила в оборот новые российские деньги, заведя торговлю: владимирские купцы выгодно сбыли горюче-смазочные материалы, закупленные у татар по пути на юг, а сами доверху загрузили корабли добротным семенем подсолнечника и запчастями для автотракторной техники. Вольные жители станиц обещали и дальше снабжать приезжих негоциантов ремкомплектами, поскольку в опечатанных перед катастрофой периферийных складах Волгоградского тракторного завода их было полно, а брошенной в степных буераках русской военной техники – просто навалом. Лошадок себе казачки, верные старым привычкам, уже успели наворовать у прикаспийских казахов и калмыков, сохранивших их во время долгой зимовки в землянках на Среднем Поволжье.

Обратно двигались где с ветерком, где на веслах и к концу лета прибыли домой. За успешное выполнение важного задания князь наградил участников похода медалями, а воеводу Манина крестом Владимира четвертой степени.

 

Алексей Хорьков той же порой разведывал состояние западных рубежей России. К своему удивлению, он нашел там немало уцелевших жителей, которые в один голос жаловались на разбойничьи набеги хохлов и поляков, не дающие спокойного житья, и шныряние по всем углам католических попов, стремящихся снова задурманить голову людей религией. За ними в русские пределы опять потянулись евреи.

Не теряя времени, князь принял кардинальное решение: из разросшегося до пяти тысяч человек населения подвластных поселков он осенью волевым порядком переселил по тысяче со всем необходимым хозяйством, скарбом и урожаем в украинский Львов и белорусский Брест.

– Хрен им теперь, а не Украина!.. Они мне еще за Севастополь ответят, – жестко говорил Александр, твердо помня слова героя Виктора Сухорукова в фильме «Брат-2».

Вызванный из Богородска Усачев был назначен князем во Львов, его место воеводы в Нижегородском княжестве занял зять Евгения Садофьева Александр – подполковник в отставке. В Брест князем поехал Василий Манин, его должность воеводы принял Юрий Ломакин.

За прошедшее лето розысками Садофьева и Хорькова арсеналы Владимирского княжества пополнились, а кое-какое оружие удалось прикупить и у казаков. Князь Александр мобилизовал годных к службе мужчин и отправил с Усачевым и Маниным дружины по триста человек, – себе оставил всего пятьдесят. Новым удельным князьям Орлов наказал:

– Державы свои строить по владимирскому порядку, жить автономно. К врагам злости не жалеть – жечь и бить беспощадно. Стоять стеной: не пускать на родную землю ни одного ката. Чтоб во веки веков неповадно было!..

Весь грузовой транспорт и автобусы направили на перевозку переселенцев, и каждому водителю пришлось съездить во Львов или Брест до десяти раз. Усачеву и Манину оставили по два грузовика и шестерке лошадей, все наличное горючее потратили в пути. Уже по студеной воде Ломакин еще ходил на стругах к татарам и запасся там бензином и соляркой к весне; привез он и лошадей. Охрану торгового посольства обеспечил в этот раз нижегородский князь, – Орлов приказал ему и дальше блюсти безопасность купеческих экспедиций.

 

Напряженными выдались лето и осень 2023 года: урожай кое-как собрали, но поселки сильно обезлюдели. Будто большая война прокатилась по владимирской земле – снова надо было копить народ и набирать силу.

Орлов сильно переживал ослабление собственного княжества, и лишь требованиями неизбежной необходимости оправдывал вынужденные действия: как в двенадцатом году сдерживали натиск тьмы кавказцев с юга, так и теперь нужно было остановить напор семитской массы с запада. Упустив время сейчас, можно было в будущем недосчитаться половины русской земли.

Так уже было в прошлом: что бы ни утверждали украинские националисты, но сами украинцы – всего лишь поддавшиеся на еврейские посулы самостийности западные русичи. Никакой особой нации они собой не представляют; это убедительно доказал в серии телепередач предкатастрофного времени «На западном рубеже» мудрый публицист Феликс Разумовский.

Что за разница между украинцем и русским?.. Та, что русский говорит «хлеб», а украинец «жито»? Но ведь столовый хлеб он все равно называет «хлиб». Или та, что русский говорит «мама», а украинец «маты»? Так в тяжкую минуту он все равно вскрикнет: «Мамо!»

Притянуты за уши доказательства воображаемой разности русского и украинского народов, и авторы их – иудеи. Это они дробят по кусочкам земной мир, и с превеликим аппетитом глотают отпавшие куски.

 

Наступила зимняя передышка. Первые вести, поступившие из Львова и Бреста, были обнадеживающими: люди закрепились на земле рядом с этими крупными в прошлом городами, и даже успели посеять озимые; корма для скотины и овощи они привезли с собой. За год до того по Европе прокатилась страшная эпидемия так и не определенной врачами вирусной инфекции, выкосившая ее население почти поголовно (уцелела же, зараза!..). Беженцы из всех уголков континента тянулись на восток – нужно было создавать кордоны; удельные князья стали готовиться начать с весны их строительство.

Этой зимой Александр взялся наконец-то за томик Ницше. Сразу спросил себя: – Что я желаю получить от союза своего ума с умом великого философа? – Сам себе ответил: – Новую идеологию для всего человечества. – С чего начнем? – С того, каким образом рождается свободный ум. Многие чувствовали появление его зачатков на самих себе: усталость от традиционного методического знания и сомнение в нем, возникающее от усталости.

У Ницше:

«…душа, в которой некогда должен совершенно созреть и налиться сладостью тип «свободного ума», испытывает как решающее событие своей жизни великий разрыв…

Что вяжет крепче всего? …У людей высокой и избранной породы то будут обязанности – благоговение, которое присуще юности; робость и нежность ко всему издревле почитаемому и достойному; благодарность почве, из которой они выросли; руке, которая их вела; святилищу, в котором они научились поклоняться.…

Великий разрыв приходит для таких связанных людей внезапно, как подземный толчок: юная душа сразу сотрясается, отрывается, вырывается – она сама не понимает, что с ней происходит... «Лучше умереть, чем жить здесь!» – так звучит повелительный голос и соблазн; и это «здесь», это «дома» – есть все, что она любила доселе!

В глубине блужданий и исканий… стоит знак вопроса: «Нельзя ли перевернуть все ценности? И, может быть, добро есть зло? А Бог – выдумка и ухищрение дьявола? И, может быть, в последней своей основе все ложно?…» …Одиночество окружает и оцепляет.

От этой болезненной уединенности, из пустыни таких годов испытания еще далек путь до той огромной, бьющей через край уверенности, до того здоровья… до той зрелой свободы духа, которая в одинаковой мере есть и самообладание, и дисциплина сердца, и открывает пути ко многим и разнородным мировоззрениям.… Среди этого развития встречается промежуточное состояние: счастье окружает его, подобно бледному, тонкому солнечному свету; он обладает свободой птицы, горизонтом и дерзновением птицы; чем-то третьим, в чем любопытство смешано с нежным презрением… «Свободный ум» – это холодное слово дает радость в таком состоянии, оно почти греет. Живешь уже вне оков любви и ненависти, вне «да» и «нет»…

Еще шаг в выздоровлении – и свободный ум снова приближается к жизни.… В изумлении он останавливается: где же он был доселе? Эти близкие и ближайшие вещи, – какими преображенными кажутся они ему теперь! Какую пушистость, какой волшебный вид они приобрели с тех пор!

И в эту пору… он… уже слышит нечто, подобное ответу: «Ты должен был стать господином над собой, господином и над собственными добродетелями. Прежде они были твоими господами, но они могут быть только твоими орудиями наряду с другими орудиями. Ты должен был…» – довольно! – свободный ум знает отныне, какому «ты должен» он повиновался, и знает также, на что он теперь способен и что ему теперь – позволено…».

 

Просветленный ум, свободный теперь от прошлого подчинения, вступает на тропу долгого и трудного познания действительной истины; его ждет множество побед и разочарований, но все они вторичны и преходящи. Главное – этот ум уже существует и набирается новых знаний; свободный ум ищет храбрости льва, чтобы не дрожать от страха при виде силы прежних авторитетов. Ницше пишет:

«Создавать новые ценности – этого не может еще лев; но создать себе свободу для нового созидания – это может сила льва.

Завоевать себе свободу и священное Нет даже перед долгом – для этого, братья мои, нужно стать львом!»

 

Новый ум ищет нового тела для нового человека – себя самого; он желает быть уже не безвольным фантазером, но – властелином. Человек новой формации, он спрашивает себя и сам отвечает вместе с Учителем:

«Что хорошо? Хорошо быть храбрым: благо войны освящает всякую цель. Дух есть жизнь, которая сама врезается в жизнь».

Он говорит о старом и немощном Боге:

«Прочь с таким Богом! Лучше совсем без Бога; лучше на собственный страх устраивать судьбу – лучше быть безумцем; лучше самому быть Богом!»

Ницше вторит ему:

«Подражайте ветру, когда вырывается он из своих горных ущелий; под звуки собственной свирели хочет он танцевать, – моря дрожат и прыгают под стопами его.

Хвала доброму неукротимому духу, который дает крылья ослам, который доит львиц, который приходит как ураган для всякого «сегодня» и для всякой толпы. Хвала духу бурь, который танцует по болотам и по печали как по лугам!»

И добавляет еще:

«…кто принадлежит мне, должен иметь крепкие кости и легкую поступь, – находить удовольствие в войнах и пиршествах, а не быть букой и Гансом-мечтателем; быть готовым ко всему самому трудному как к празднику своему; быть здоровым и невредимым.

Лучшее принадлежит моим и мне; и если не дают нам его, мы сами его берем: лучшую пищу, самое чистое небо, самые мощные мысли, самых прекрасных женщин!»

 

Отрицая Бога, он уже выше Бога; он властелин мира – Сверхчеловек. Словами Заратустры Ницше подтверждает правильность его выбора силы, а не слабости:

«Сколько вижу я доброты, столько и слабости; сколько справедливости и сострадания, столько и слабости. Но это трусость – хотя бы и называлась она «добродетелью».

Проповедники смирения! Всюду, где есть слабость – болезнь и струпья; они ползают как вши, и только мое отвращение мешает мне давить их.

Я – Заратустра, безбожник; где найду я подобных себе? Подобны мне – все, кто отдают себя самих своей воле и сбрасывают с себя всякое смирение.

Вы все мельчаете, вы – маленькие люди! Вы распадаетесь на крошки, вы – любители довольства. Вы погибнете еще от множества ваших маленьких добродетелей, от множества ваших мелких упущений, от вашего постоянного маленького смирения.

Вы слишком щадите, слишком уступаете: такова почва, на которой произрастаете вы. Но чтобы дерево стало большим, для этого должно оно обвить крепкие скалы крепкими корнями!

«Дается» – таково учение смирения. Но я говорю вам, вы – любители довольства: берется и будет все больше браться от вас.

Делайте, пожалуй, все, что вы хотите, – но прежде будьте такими, которые могут хотеть!

Но приближается их час!.. Час от часу становятся они меньше, беднее, бесплоднее – бедная трава! бедная земля!

И скоро будут они стоять подобно сухой степной траве, и поистине усталые от самих себя, – и томимые скорее жаждой огня, чем воды!

…возвещать будут они некогда огненными языками: он приближается… он близок – великий полдень!

Так говорил Заратустра».

 

Автор неутомим – он восклицает еще!

«Кто живет среди добрых, того сострадание учит лгать. Сострадание делает удушливым воздух для всех свободных душ.

Под старым хламом покоятся дурные испарения. Не надо взбалтывать топь – надо жить на горах!

Сладострастие, властолюбие, себялюбие: они были до сих пор наиболее проклинаемы и больше всего опорочены и изолганы, – их хочу я по-человечески взвесить.

 

Сладострастие: жало и кол для всех носящих власяницу и презрителей тела… только для увядшего сладкий яд, но для тех, у кого воля льва – великое сердечное подкрепление и вино из вин, благоговейно сбереженное.

Властолюбие: грозный учитель великого презрения, которое городам и царствам проповедует прямо в лицо: «Убирайтесь прочь!» – пока они сами не возопят: «Пора нам убираться прочь!»

Ненавистен и мерзок… тот, кто никогда не хочет защищаться, кто проглатывает ядовитые плевки и злобные взгляды, кто слишком терпелив, кто все переносит и всем доволен: ибо таковы повадки раба.

Но для всех… приближается теперь день, перемена, меч судьи – великий полдень: тогда откроется многое!

И кто называет Я здоровым и священным, а себялюбие – блаженным, тот поистине говорит, что знает он как прорицатель: «Вот он приближается, он близок – великий полдень!»

Так говорил Заратустра».

 

Философ верит: такие люди появятся.

«Что такие свободные умы могли бы существовать, что наша Европа будет иметь среди своих сыновей завтрашнего и послезавтрашнего дня таких веселых и дерзких ребят во плоти и осязательно… – в этом я менее всего хотел бы сомневаться. Я уже вижу, как они идут – медленно-медленно; и может быть я содействую ускорению их прихода, описывая наперед, в чем я вижу условия и пути их прихода».

 

Орлов долго читал и перечитывал строки великого мыслителя, представляя себе нового человека этаким буйным разудалым бородатым викингом с мечом на поясе и огромной чашей вина в руках; улыбался в ночной тишине.

– А что, – думал он, – разве молодцы из моей дружины не достойны викингов? С двенадцатого года в боях и походах – им сам черт теперь не брат! Прикажи я, в пух и прах разнесут любые адские чертоги.

Знанием, правда, не обременены, далеко им еще до «сверхчеловеков». Ницше-то понимал, что настоящим Сверхчеловеком может стать только всесторонне образованный человек, тут одних грубой силы и хамства маловато, – и сильно сомневался в том, что стремление к познанию переборет притягательность плотских наслаждений:

«…высшая культура должна дать человеку двойной мозг, как бы две мозговые камеры: во-первых, чтобы воспринимать науку и, затем, чтобы воспринимать ненауку…. Если это требование… останется неудовлетворенным, то можно почти с достоверностью предсказать дальнейший ход человеческого развития: чем меньше удовольствия будет доставлять интерес к истине, тем более он будет падать; ближайшим последствием этого явится крушение наук, обратное погружение в варварство».

 

Под «ненаукой» он как раз и понимал легкомысленные увлечения людей. Только вот капитализм и развитые товарно-денежные отношения могут легко исправить нежелательный перекос: перераспределение общественного богатства в сторону дополнительного стимулирования науки и образования зависит лишь от властной воли руководителей государства. А что же может быть лучшим стимулом, как не деньги!..

В будущую отдаленную эпоху еще и тотальная роботизация производства сыграет самую важную роль в освобождении досуга человека для дополнительного учения, которое к тому времени станет естественной потребностью. Во времена Ницше просто не догадывались о том, что когда-то могут появиться какие-то там роботы… Вот почему он так тяжко озадачивался искусственной дилеммой и выдумал даже некий «двойной» мозг. Откуда ему было знать, что ресурсы человеческого мозга почти неисчерпаемы: у современных людей он задействован всего на 3-4 процента своих возможностей.

Ну ладно, насчет основных императивов идеи сверхчеловека приблизительно понятно: этот человек должен быть сильным, храбрым и умным – человеком свободной созидающей воли. А вот как быть с милосердием?.. состраданием?.. Мне не нужны годзиллы без нервов и совести!

Ясно как божий день: те основы, которые я заложу в развитие людей сейчас, фундаментально проявят себя спустя десятки и сотни лет. И все зависит нынче именно от меня: как я решу.

Пока что приемлемого решения не вижу… буду думать еще.