Костёр на снегу

 

 

 

Валентина теперь часто приходила с Николаем в свой будущий дом, долго просиживала с женской половиной родни, степенно разговаривали, присматривались они к ней, она – к ним.

– Эх, Колька, не маху ли ты даёшь? – как-то в присутствии сестры заговорила мать после ухода Валентины. – Неладное я что-то замечать стала. Неладное с невесткой-то. День ото дня вроде каменеет она.

– Придумываешь! – отмахнулся Николай, и его поддержала тётка:

– А то не придумывает, что ли! Чай, девка женой собирается стать. Вот оно и выходит, чем ближе день назначенный, тем задумчивее она делается. Рано больно ты, свекровушка, доглядывать начала. Твоё дело вон, готовь, а молодые сами разберутся.

– Разберутся да и разбегутся, – вздохнула мать.

– Не пророчь ты, пророчица! – сердито урезонила сестра.

Мать не обманывалась.

Перед вечером вдруг пришла Валентина, не глядя в глаза матери, спросила, дома ли Николай, прошла в его комнату. Плотно притворив за собой дверь, прислонилась к притолоке, собираясь с духом.

– Ты что? – заволновался Николай. – Ты не заболела? Вид-то у тебя...

Под синими глазами Валентины лежали в глазных ямках не менее синие разводы, отчего она казалась прочерневшей в лице.

– Николай... Выслушай меня. – Валентина подошла к привставшему было с дивана Николаю. – Сядь и выслушай.

Николаю показалось, что Валентина хочет стать перед ним на колени, он вскочил с дивана, подхватил её, усадил на диван рядом с собой.

– Ты что, Валь? Что?

– Что я наделала?! Что наделала?! – Валентина прижала ладони к щекам. – Николай, прости меня. Прости... Отпусти меня. Нельзя мне. Понимаешь? Грех приму, если не уйду, понимаешь? Я... Я... Нет! Открой дверь своей рукой. Выгони меня. Прошу.

– Да ты что?! Ты в уме? – залихорадило Николая. – О чём ты? Давай разберёмся!

– Нет! – Валентина поднялась с дивана. – Виновата я перед тобой. Встань, встань! Отвори дверь. Так будет лучше и тебе, и мне.

Запуталась я и тебя увлекла. Пока не поздно...

 

Под её лихорадочным, прожигающим взглядом Николай невольно распахнул дверь, сделал шаг в сторону.

– Не ищи меня, – сказала Валентина и вышла в кухню. Там за столом сидела мать. Валентина молча подошла к матери, взяла её руку, припала к ней губами.

– Простите меня.

Мать опомнилась, когда Валентина сбегала уже с крыльца, подняла глаза на стоявшего тут же сына.

– Это в чём дело? А? Обидел её? – спросила со страхом в глазах и голосе.

– Всё, мам, не надо больше об этом, – машинально попросил Николай, сменившись в лице.

Мать заохала, запричитала:

– Чуяло, чуяло моё сердечко, что неладно меж вами! Ты думаешь, что делаешь? Позор-то какой, позор-то! Догони, на колени падай, проси, умоляй, чтобы вернулась! Иди! Христом-богом прошу! Ох, горюшко лихое! Что людям-то скажем, как в глаза станем смотреть?!

– Всё, мам, не надо об этом, – обескровевшими губами невнятно повторял Николай одно и то же, только-только начиная осознавать всё, что случилось сейчас.

 

Чтобы не слышать изнуряюще-тяжкие вздохи матери, от которых у Николая падало сердце и по телу прокатывалась горячая волна, он плотно прикрыл дверь и остался один на один с собой. В осенней полночной тишине он сидел перед лаково-чёрным окном, то часто и мелко, то изредка и глубоко затягиваясь сигаретой.

«"В чём дело? В чём дело? За что? – до ломоты в висках бились безответные вопросы. – Может, ошибка?! Может?..»

Мысли вытягивались, утончались, пытаясь охватить происшедшее, но оно, происшедшее, было так велико, что ни охватить, ни повязать его мыслями не удавалось.

«Что она сказала? Пока не поздно? Что поздно? Почему? Грех! Какой грех и при чём тут грех!»

Догадка уже зародилась, ожила где-то в глубине сознания. Николай никак не хотел верить этой догадке, пытался отделаться от неё. Но она была. Была!