В поисках кайфа

 

 

 

Узкий коридор Дворца культуры офицеров, с дверями гримерных по бокам, забит разряженной молодежью.

Жорика Адам находит у входа на сцену. Угрожающе растопырив руки, тот что-то доказывает девице в купальнике.

Адам с Олечкой пробивается к нему.

Лицо Жорика красное от гнева. – Я тебя последний раз спрашиваю: «бюз» снимешь?

Девица, глядя в пол, отрицательно качает головой.

Жорик вертит по сторонам пунцовым лицом, призывая в свидетели гудящую толпу, и опять нависает. – Ты что, не понимаешь? Люди деньги заплатили!

– Не сниму, – упрямится девица, не поднимая глаз. Кажется, она готова разреветься.

– Ну ты ду-ура! А зачем соглашалась раздеваться?

Девушка пускает слезу. – Я боюсь!

– Чего боишься!? – кричит Жорик.

– Жора! – кричат из другого конца коридора и, расталкивая толпу, к нему прорывается длинноносый с красными глазками.

– Жорик, чего мозг сушишь! Хоть одну сиську кто-нибудь покажет? Уже башли назад требуют!.. Адам, привет!..

Из зала доносится подтверждающий крик. – Козлы! Секс давай!

– Ну! – скрипит зубами носатый.

– Хрен с ними! Кто будет залупаться, деньги ворачивай!

Носатый сжимает губы в узкую ниточку. – Ну, Жорик! Чтобы я когда-нибудь с тобой еще раз связался!.. – он мерит девушку уничтожающим взглядом. – Понабрали тут мокрощелок!

– Ну, ты же сам видишь, – Что с нее, дуры, взять! – разводит руками Жорик и застывает в таком положении, глядя куда-то вбок.

– Жорик, ты че привидение увидел? Контрамарок дай! – кричит кто-то знакомый из толпы.

Жорик трясет головой, отгоняя морок. – Да клинит меня сегодня по-черному. Буд-то все это уже было. Уже который раз. Бэмс: приехали! Я здесь был. И Слона так же клинит. И еще кто-то говорил… Короче, вечером нажраться надо…

 

Зал, с монументальной многоярусной люстрой под лепным потолком, под завязку забит пьяной от дарованных свобод молодежью. На полутемной сцене блестят лаком и металлом барабаны. Гитары, прислоненые к черным колонкам, ждут быстрых пальцев вышедших из подполья рокеров.

Адам с Олечкой протискиваются в угол зала и останавливаются там, почти зажатые потной толпой. Кто-то кричит: стриптиз давай! В ответ поддерживающе свистят.

На сцену выходит Жорик, исполняющий еще и роль ведущего.

– Уважаемые зрители! – говорит в микрофон их пунцовый визави и нагло улыбается. – Произошла небольшая техническая накладка. Вместо объявленного номера сейчас выступает…

Его голос тонет в свисте и криках: секс давай!.. где бабы голые!..

Жорик переминается у микрофонной стойки, раскорячив свои руки, и продолжает также нагло улыбаться. Наконец он ловит окно относительной тишины и выкрикивает, вскинув свои клешни. – А сейчас встречайте! На сцену выходит группа «Плацкарт»!..

В зале опять крики, свист, и непонятно: что это – хула или одобрение? На сцену выбегают длинноволосые ребята пофигистского вида и с подведенными глазами, хватают инструменты и без предупреждения начинают долбить в публику тяжелыми акустическими волнами. Зал подчиняется, машет головами, притопывает и прихлопыват. Голые нимфы на время забыты.

Вторая композиция – медленная. Вокалист, прикрыв глаза, поет о дрянном мире, в котором не отышешь ни любви, ни понимания. Неожиданно музыкальный строй группы синхронно ползет вниз. Вначале кажется, что это глиссандо задумано специально, но вокалист, потерявший тональность, останавливается и недоуменно оглядываются. Гитаристы перестают играть и, застыв, глядят на свои мутирующие инструменты. В абсолютной тишине слышится мультяшный звон обрывающихся струн. В зале раздается робкий свист, никем, впрочем, не поддержанный. Барабанные стойки с тарелками оплывают как эскимо, гитары с потекшими струнами обрываются из рук музыкантов, валятся на пол, подымая коричневую пыль. Под барабанщиком проседает вертящийся стул и, махнув руками с палочками, он пятится назад, пытаясь удержать равновесие. По залу проносится шелест голосов: люстра!...тра! …тра!..

Многоярусный монстр под потолком начинает оплывать и капать, трос, на котором держится сие сооружение, стремительно расплетаться. В наступившей гипнотической тишине раздается одинокий женский вопль, и, как по сигналу, зал вскакивает с мест и начинается невообразимая паника, оправленная в такую же невообразимую какофонию криков, визгов и мата. Люстра срывается с потолка и… осыпается ливнем сверкающих стекляшек в облаке коричневой пыли.

Вреда упавшая люстра никому не причиняет, если не считать синяков и шишек, но на градус паники это уже не влияет. Обезумевшие люди, ничего не видя, по головам и телам, ломая и переворачивая ряды кресел, устремляется к выходам из зала. Олечка тоже поддается коллективному безумию и, визжа, кидается в толпу. Адам хватает ее сзади и оттаскивает в спасительный угол, подальше от неуправляемого толповорота. Девушка вырывается, она пинается и царапается. Адам кричит, пытаясь достучаться: Оля! Оля! – но вокруг стоит такой ор, что не слышно собственного голоса.

Ему все таки удается сломить буйствующую девушку и, скукожившись в позе младенцев, они замирают в углу.

 

Только когда гвалт ощутимо стихает, они решают подняться.

От увиденного Олечка вскрикивает, утыкается в грудь Адама и до боли впивается в него ногтями. – Мамочка! Это сон! Это сон! Это сон!.. – истерично бормочет она, все больнее впиваясь в адамовы бока.

Это не сон, не сон, не сон! Адам стоически терпит, обозревая кошмарную картину. Зал похож на берег реки в период ледохода. Только ледяные торосы следует заменить на кресла и человеческие тела. В зале висит непрерывный стон. Оборванные окровавленные люди – кто сидит, кто лежит – тянут руки, выкрикивают бессвязные фразы. Некоторые неподвижны и молчат.

Он тащит уткнувшуюся в него и бормочущую девушку к ближайшей двери, обходя, перешагивая, перелезая через стонущие завалы тел и кресел.