Андрей Охоцимский. Философия мечты

	Поделиться:

 

 

 

Этот текст в полном объёме в журнале за июль 2023:

 

На чтение потребуется 20 минут | Цитата | Подписаться на журнал

 

 

 

Об авторе

 

Андрей Охоцимский

 

Андрей Охоцимский – член редколлегии портала «Воздушный замок» и журнала «Визуальная теология», физик по образованию и автор многочисленных публикаций как в научно-технической, так и в гуманитарной сфере. Известен исследованиями образной системы сакральных пространств и разработкой синергийного подхода в теории мышления на основе понятия «мыследействие». На портале «Воздушный Замок» ведёт раздел «Иконология и иеротопия». Любимые литературные жанры: мемуары и эссе. Живёт и работает в Лёвене, Бельгия. Работы на иностранных языках подписаны Andrew Simsky.

 

Ссылки:

 

Интерактивная тема на форуме «Воздушного Замка», где автор обсуждает с его строителями свою Философию мечты.

 

Избранное собрание сочинений Андрея Охоцимского на портале «Воздушный Замок».

 

Andrew Simsky – Academia.edu (собрание научных статей на русском и английском языках).

 

 

 

 

 

 

Предисловие к публикации «Философии мечты» на портале «Воздушный Замок»

 

 

Это эссе было написано 3 года назад и поэтому нуждается как в предисловии, так и в известных дополнениях. За это время сфера моих интересов лучше оформилась и стала мне самому более понятной. Я понял, что меня интересует образность как форма мышления. Хочется разобраться в структуре образов в сознании, не являющихся прямым отражением действительности. Другими словами – изучить архитектуру воздушных замков.

За это время я острее прочувствовал, насколько негативно относится к мечтам западная цивилизации. Бельгийской учитель может начать урок приказом «не мечтать!», что звучит почти так же как «не спать» в силу свойств языка. Если для нас «сновидение», «мечта» и «грёзы» – это всё разные понятия, то для французов это всё «rêve»... Название книги Башляра «Вода и грёзы» звучит точнее в русском переводе, чем в оригинале. Неудивительно, что в западной научной литературе мечты представляются продолжением сновидений и делается акцент на том, что мечтающий человек как бы не вполне наяву. Отсутствие разграничения между мечтами и грёзами способствует тому, что мечтание рассматривается как ненужное «блуждание ума», выводящее человека из его нормального состояния «здесь и сейчас» и увеличивающее шансы брака на производстве и несчастных случаев.

За это время появилась также содержательная статья философа Н. С. Розова с идентичным названием, в которой, в числе прочего, комментируется направление данного очерка и, в частности, наше определение мечты. Это мы обсудим в послесловии.

 

А. Охоцимский, янв. 2016

 

 

 

Что такое мечта?

 

Мечта – это желание, реализованное в воображении. Сознательное мечтание – это творческая умственная деятельность, занимающая промежуточное место между целенаправленным мышлением и так называемыми «посторонними мыслями». Психологи нашли, что наша мысль спонтанно блуждает почти половину времени и спорят о том, хорошо это или плохо^[1]. Однако посторонние мысли хаотичны. Мечта же обычно начинается как спонтанная «посторонняя мысль», но затем приобретает характер осознанного творчества и выливается в переживание воображаемых видений или ощущений, смонтированных в подобие видеоклипа, куска воображаемой жизни, воспринимаемой «из себя». Мечта увлекает. Её первоначальная спонтанность переходит в структурированную форму полусвободного повествования, в котором существует внутренняя логика и цель. Мир мечты создаётся по другим законам, чем мир реальности, но он не хаотичен^[2].

Спонтанность и отсутствие «внешней» цели отделяет мечту от творчества. Творчество может начаться как мечта, но в нём, если это действительно творчество, быстро возникает и становится доминантной явная цель, стремление что-то воплотить: написать, создать, нарисовать и т. п. Эта «внешняя» цель является тем стержнем, вокруг которого вращается творчество. Творчество, даже и предназначенное только для себя, выражается именно в творении, фактическом или предполагаемом. Мысль, направленная на «внешнюю» цель, выходит из области чистой мечты и переходит в сферу творчества. В данной работе нас интересует именно мечта в собственном смысле, т. е. мечта, остающаяся в своей сфере.

Нереальность мечты отграничивает её от планирования. Пусть планы часто не осуществляются так, как задумано, но они являются осознанной деятельностью по созданию будущего. Планы мыслятся как реальные – иначе они не имеют смысла. Мечта же подчёркнуто нереальна. Явная нереальность останавливает планирование, но не мечту. Нереальная мечта увлекает ещё сильнее. В мечте привлекательность содержания намного важнее её реализуемости^[3]. Кроме того в планировании доминирует схематичность, в то время как в мечте на первом плане чувственный образ^[4]. Если план подобен чертежу, который рассматривается извне, то мечта больше похожа на красивую картину, в пространство которой мы временно перемещаемся. Если план имеет целью организацию будущих действий, то мечта важна сама по себе. Если мы планируем ради чего-то, то в пространство мечты мы перемещаемся ради неё самой.

Другое отличие мечты от плана – в её чисто личном, даже интимном, свойстве. Если планами мы часто делимся и обсуждаем совместно, то почти все мечты остаются в сознании их породившем. Планы рациональны и закрепляют нашу связь с реальностью, тогда как мечты уводят в альтернативный «мир грёз». Планами создаётся реальное будущее, которое мы делим с другими. Мечты создают воображаемый мир, который принадлежит нам и, как правило, только нам^[5].

 

 

 

Структура мечты

 

 

Мечта начинается с желания и порождает мир воображаемой реальности, в которой это желание осуществляется. При этом центром мечты остается переживание осуществлённого желания; остальной воображаемый мир рисуется схематически и не столь важен. Восприятие этого мира в мечте происходит «из себя», как и в настоящей жизни. Убедительность обрамляющей реальности в мечте не имеет большого значения; главное – это полнота и «жизненность» самого переживания. Эта полнота переживания предполагает интимность. Таким образом, мечту можно определить как интимно личное-переживание воображаемой реальности. Мечта имеет свою повествовательную структуру, которая, по-видимому, в большинстве случаев «заточена» на достижение основного заранее известного переживания как своей основной цели^[6].

Переживание осуществлённого желания происходит через восприятие определённого чувственного образа. Разговор об образах мечты неявно предполагает наличие стоящего за ними слоя реальности, который воспринимается через эти образы^[7]. В самом деле, если мы говорим об образе Гамлета, то должен присутствовать и сам Гамлет, пусть как воображаемый персонаж. Специфика мечты в том, что этот слой воображаемой реальности в мечте очень тонок. В структуре образов мечты доминирует именно сам образ, его чувственная, воспринимаемая компонента. Образы мечты – это пустышки, подобные конфетным обёрткам без содержания. Это свойство мечты мы интуитивно хорошо чувствуем. Именно поэтому, несмотря на глубину переживаний, эти образы не обладают над нами той же властью как образы в искусстве или религии. Если Гамлет – это полнокровная личность, то в мечтах действуют скорее привидения, хотя и приобретающие зачастую вполне плотские формы. Мы часто мечтаем по ночам, и рождённые во тьме призраки исчезают, как бы растворяются, при свете дня.

 

 

 

Мечта и цивилизация

 

 

Цивилизация создаёт наше окружение, диктует нормы поведения и табу. Мечта не создаёт мир, принципиально отличный от этой реальности, но искажает его так, чтобы стало возможным то, что невозможно или маловероятно в реальной жизни^[8]. В мечте нет ничего мистического. В мечте человек не рвётся в иной мир, а создаёт воображаемый образ, сотканный из элементов реальности. Этот образ соответствует его желаниям, которые он зачастую и не собирается осуществлять, по крайней мере, не в той форме, как это происходит в мечте.

Цивилизация и общество находятся в молчаливом конфликте с мечтами. Мы мечтаем о запретном или далеко отстоящем, потому что зачем мечтать о том, что легко доступно? Может быть, именно поэтому мечты мало изучены, и ни одна цивилизация их не культивирует. Для литературы и фильмов характерно ироничное отношение к мечтам: часто показывают героя, погружённого в мир грёз, которого забавно щёлкает по носу грубая действительность. Чужие мечты вызывают смех и жалость. Общество не поощряет мечты^[9]. Эта столь значительная часть нашей умственной деятельности так и остаётся на уровне инстинкта, в отличие от наук или искусств, которым учат.

Цивилизация и общество, в сущности, равнодушны к мечтам. Мечты никому не мешают, если они остаются мечтами, и никого не интересуют, пока они остаются в строго личной сфере. Мечты суррогатно осуществляют наши стремления и помогают нам пережить отсутствие их материализации. Простой клерк, мечтающий о посте президента, может быть хорошим членом общества независимо от того, мечтает он об этом или нет; возможно, его мечты помогают ему смириться со своей заурядностью и повысить своё значение в ведомом ему одному плане его личного бытия. Мечты помогают узнику пережить заключение, тяжело больному – его беспомощность, а подростку – ограничения детского возраста.

В мечте можно увидеть один из путей разрешения конфликта личности с обществом. Общество нам необходимо, но оно же является источником страдания. Мы не можем жить без других людей, но их присутствие причиняет нам неудобство или даже боль. В мечте общество трансформируется в подобие рая. Враги исчезают или обращаются в друзей. Зная о невозможности прекращения экзистенциального страдания, мы создаём себе мир, где можно то, что нельзя.

 

 

 

Мечта и свобода

 

 

В мечтах мы свободны и реализуем наше инстинктивное стремление к жизни без рамок. Человек, созданный по образу Творца мироздания, не приемлет в своём сердце никаких ограничений. Ему нужно всё. В мечте человек познаёт и утверждает свою свободу.

Безграничность человеческого существа в его глубинной сущности противоречит ограниченности и убожеству человека как существа социального. Человек выбрасывается в чуждый ему по природе мир, но наедине с самим собой он не может с этим смириться. Кто ещё кроме него самого увидит глубину и объём его бессмертной личности? Где ещё, как не в глубине своего существа, творить химерические видения, адекватные нашему истинному потенциалу?

 

 

 

Мечта и одиночество

 

 

Человек одинок по своей глубинной природе. Наш Творец один, как же не быть одинокими нам, созданным по Его подобию? Мы одиноки не потому, что нас кто-то бросил, а по самой природе нашей личности как замкнутой на себя познающей субстанции. Сближение с Богом не уменьшает одиночества, а лишь помогает с ним смириться^[10]. Так не является ли мечта нормальным способом существования замкнутой на себя личности?

 

 

 

Идеальность мечты

 

 

Мечты свободны от диалектики. В них нет противоположностей, поскольку нет реального мира. В них нет той унылой полноты реальной жизни, в которой всякому плюсу соответствует минус. Мечты великолепны своей идеальностью. Если мы мечтаем о Нобелевской премии, в этих мечтах нет никаких осложнений, присущих реальной жизни Нобелевского лауреата, но есть чистая радость и упоение. В мечтах мы получаем ту чистоту переживания осуществлённого желания, которой нет в реальной жизни, даже при осуществлении этого желания. В сексуальных мечтах нет настоящего секса, но нет и моментов неловкости, неудовлетворённости и боязни, присущих реальным отношениям полов.

 

 

 

Мечта и грех

 

 

Мечтательность часто сближают с религиозностью, хотя эти две сферы различны почти до противоположности. Бытие мечты строго личное, тогда как религия бытует в Общем. В мечте можно всё, тогда как религия говорит о рамках, долге и запретах. Религия – это форма цивилизованности, проникающая глубоко внутрь человеческого существа. В полной мере это относится к христианству. Если законы общества ограничивают действия, то христианство ограничивает мысли, посягая на самые интимные глубины нашего существа.

Мечты не греховны сами по себе, но могут иметь и часто имеют греховный аспект. Личные амбиции, эрос, жадность, стремление к превосходству и власти – всё это изобилует и процветает в мире мечты, и всё это признаётся греховным. Мечтающий грешник изворотлив. Знакомый священник рассказывал о том, как часто признаются на исповеди в мечтах о смерти жены или мужа. Не решаясь мечтать об измене, верный супруг изобретает «законное» решение своей неудовлетворённости, мечтая о естественной смерти надоевшей половины...

Конечно, можно мечтать о благе человечества или святости, но даже на эти мечты религия смотрит с подозрением. Религия направляет человека на реализацию в Боге, а не в себе, и призывает удовлетворяться тем, что мы имеем, то есть именно тем, чем мы упорно удовлетворяться не хотим.

 

 

 

Мечта и время

 

 

Человек живёт в постоянном стрессе, беспомощно взирая на неостановимо убегающее назад прошлое и не имея почти никакого контроля над надвигающимся будущим. Мечты сотканы из ткани прошлого (так как другого мы не знаем), но их временное отнесение неопределённо^[11]. Они помещаются в некоем временном кармане между прошлым и будущим. Если в планах человек создаёт ближайшее будущее, то в мечте он творит вневременной момент счастья, который был бы только опошлен конкретными временными рамками^[12]. Не утверждаем ли мы в этом свою истинную вневременную сущность? Если верно, что наш Создатель существует вне времени, то почему бы нам, Его жалким тварям, выброшенным на задворки падшего мира, не позволить себе момент пребывания вне потока времени, бесследно смывающего лучшие моменты нашего реального бытия?

 

 

 

Мечта и личность

 

 

Личность – это осознающая сама себя субстанция. Способность мечтать присуща любой личности, имеющей желания и разум. В мечте личность проявляется именно как личность и утверждает себя в полной и неограниченной степени^[13]. Эта полнота самоутверждения в мечте и объясняет её притягательность. В отличие от других форм мышления, мечта является не способом познания окружающего, а способом самоутверждения личности в наиболее прямом смысле (так как в этом не участвуют ни другие люди, ни окружающий мир). Подобно тому как Создатель является полным хозяином в сотворённом им мире, так же и мы, его слабые имитаторы, своенравно хозяйничаем в укромном мирке мечты как в своей неприбранной спальне.

 

 

 

Заключение

 

 

Голландский философ И. Хейзинга написал книгу «Человек играющий»^[14]. Хейзинга впервые описал игру как неотъемлемый элемент человеческой жизни. Так неужели же мечта не является ещё более фундаментальным аспектом нашей жизни? Не стоит ли написать книгу «Человек мечтающий»?

Хейзинга не анализирует, зачем и почему нужна игра, он описывает игровую деятельность человека как данность. Необходимость в игре признаётся аксиоматически. Также можно подойти и к описанию мечты. Мечта слишком фундаментальна для нас, чтобы выводить её нужность теоретически^[15]. Между игрой и мечтой есть что-то общее – оба вида деятельности «ненастоящие». Но если игра социальна, то мечта принадлежит строго личной сфере. Человек мечтающий, как и играющий, заслуживает такого же признания и изучения, как и человек работающий, мыслящий и социальный.

 

 

 

Послесловие

 

 

Статья Н. С. Розова «Философия мечты» была представлена в журнал в сентябре 2013 г., т. е. примерно через полгода после появления моего очерка в Интернете. Обе работы объединяет общее стремление выделить и описать мечту как самостоятельное и самоценное явление. Ссылок на наш очерк в журнальной статье Н. С. Розова нет, но они возникают в виде подстрочных примечаний в интернет-версии статьи, выставленной на сайте Новосибирского Университета. По всей вероятности, наши две работы выполнены независимо, и Н. С. Розов ознакомился с моим очерком в промежутке между отправкой статьи в журнал и выставлением интернет-версии.

Статья Розова по объёму больше и по тематическому охвату шире моего очерка и имеет, при определённой близости исходных позиций, совсем иную направленность. Если в моём очерке сделана попытка заглянуть внутрь мечты, то Н. С. Розов интересуется мечтой скорее извне, как явлением, погружённым в ситуативный и социальный контекст. Несколько утрируя, можно сказать, что Н. С. Розов мечтает (извиняюсь за каламбур) о создании науки «мечтоведение» и пытается определить её границы и подразделы.

Н. С. Розов определяет мечту как «принадлежащий субъекту (индивиду или группе) мысленный образ некоторого объекта или события в будущем, обладающий наилучшими (идеальными) чертами с точки зрения этого субъекта» и сопоставляет его с первой фразой нашего очерка: «Мечта – это желание, реализованное в воображении». Справедливо констатируя близость двух определений, Н. С. Розов подчёркивает в своём определении онтологический аспект, т. е. что мечта – это образ. Если встать на эту точку зрения, то нашу фразу (которая, строго говоря, не планировалась как определение) следует отредактировать так: «Мечта – это образ желания, реализованного в воображении». Однако мечта это всё же процесс. Она включает не только пункт назначения, но и весь путь. При определении мечты как образа этот динамический аспект мечты теряется. Слово «образ» предполагает нечто статичное, вневременное, а мечта развёртывается и переживается в мысленном времени. Так давайте же начнём будущий учебник мечтоведения таким определением: «Мечта – это интимно-личное переживание желания, реализованного в воображении».

В нашем подходе к мечте есть ещё один важный аспект, который, по-моему, Н  С. Розов расценил не вполне точно: он полагает, что я сознательно фиксирую внимание на нереализованных и даже нереализуемых мечтах, которые он называет «мечты-утешители». Этот аспект, может, и слишком выпячен в моём тексте, отчасти в качестве неявной дискуссии с теми, кто видит ценность мечты в её реализации. Но суть моего взгляда на мечту совсем не в привязанности к нереализованным мечтам, а в том, что мечта рассматривается и провозглашается ценной сама по себе, безусловно и независимо от своей реализации. Я не считаю, что настоящая мечта – это нереализованная мечта, но я предлагаю рассматривать мечты до фазы реализации. Ведь реализация мечты зависит от кучи внешних факторов, не имеющих с ней прямой связи. Когда начинается реализация, то собственно мечта кончается и начинается другое (планирование, творчество).

Вообще, мне кажется, что практически все отечественные авторы, пишущие о мечтах, находятся во власти телеологического подхода: им всем важно, чтобы мечта для чего-то оказалась нужной. Для меня же этот аспект проходной, второстепенный. Мечта как особая форма мышления представляется мне достойным предметом изучения независимо от своей вплетённости в разноплановые слои жизненной реальности, связанность с которыми может быть интерпретирована как полезность или нужность. Я неслучайно пишу в заключении про хейзинговскую теорию играющего человека, которая методологически служила мне источником вдохновения.

 

 

 

 

 

 

Конец.

 

 

 

Чтобы прочитать в полном объёме все тексты,
опубликованные в журнале «Новая Литература» в июле 2023 года,
оформите подписку или купите номер:

 

 

 

 

	Поделиться: