HTM
Номер журнала «Новая Литература» за февраль 2024 г.

Александр Левковский

Лили-Марлен

Обсудить

Рассказ

На чтение потребуется 15 минут | Скачать: doc, fb2, pdf, rtf, txt | Хранить свои файлы: Dropbox.com и Яндекс.Диск
Опубликовано редактором: Вероника Вебер, 25.06.2014
Иллюстрация. Название: «Летать». Автор: Сабака-Бабака. Источник: http://www.photosight.ru/photos/1363315/

 

 

 

«Возле казармы в свете фонаря
Кружатся попарно листья сентября.

Ах, как давно у этих стен

Я сам стоял,

Стоял и ждал

Тебя, Лили-Марлен,

Тебя, Лили-Марлен...»
 
            Немецкая солдатская песня
 

«Вели дела обменные

Сопливые острожники –

На стройках немцы пленные

На хлеб меняли ножики...»
 
            Владимир Высоцкий, «Баллада о детстве»

 

 

 

Когда мне было тринадцать лет, у меня была одна неотвязная мечта – посещать мифическую школу, где мне будут преподавать только литературу!

Никакой арифметики, физики, ботаники, зоологии! Никакой алгебры, геометрии и никакого иностранного языка!

И главное – никакой химии!

О, химия была моим основным врагом! Если было что-то, что ненавидела моя детская душа, – это была химия. Дело доходило до того, что мне по ночам снились кошмарные водопады, состоящие из углерода-кислорода-водорода с примесью каких-то мерзких формальдегидов...

Какие-то жуткие чудовища, сильно напоминавшие нашего учителя химии, обрушивали на меня серную, азотную и соляную кислоту и рычали что-то насчёт реакций, валентности и гнусной таблицы Менделеева...

Я еле-еле тянул с троек на четвёрки по всем предметам, кроме любимой русской литературы, где моей привычной оценкой была пятёрка с плюсом.

 

Мои литературные страсти дошли до того, что я начал всерьёз писать роман! В тринадцать лет!.. О чём? – спросите вы. Конечно, о любви! – отвечу я. К тому времени я начитался знаменитых тургеневских любовных повестей («Ася», «Первая любовь» и «Вешние воды»), и самые глубокие вопросы любви были для меня полностью ясны. Писать о любви было легко и приятно: например, она любит его, но он её не любит, и она кончает жизнь самоубийством!... Ну чем это хуже, чем у Тургенева?..

 

А по химии я не вылезал из двоек. Было абсолютно ясно, что мне грозит осенняя переэкзаменовка. И было вполне вероятно, что из-за химии я могу остаться на второй год.

Моя ненависть к школе дошла до того, что в июне, за неделю до конца учебного года, я плюнул на занятия и перестал ходить в школу.

Я собирал утром мою матерчатую сумку из-под противогаза, которая заменяла мне портфель, клал туда два больших бутерброда, приготовленных мамой, пил чай с блинчиками – и отправлялся якобы на учёбу. Но вместо того, чтобы войти в пыльный немощёный двор нашей 63-й ташкентской школы, я шёл куда глаза глядят, – а глядели они бесцельно по сторонам в ожидании той минуты, когда откроются кинотеатры, и я куплю билет на первый сеанс.

Вот так, бредя по жаркому июньскому Ташкенту, я вышел однажды на центральную площадь – и вдруг увидел пленных немцев, строящих оперный театр!..

 

Шёл 1948-й год.

Война кончилась три года тому назад, но сотням тысяч пленных солдат германского вермахта и японской императорской армии ещё не было разрешено вернуться домой. Они должны были восстанавливать то, что они же разрушили за четыре года войны.

Правда, ташкентский оперный театр имени Алишера Навои не был разрушен ни немцами, ни японцами, но кто обращал внимание на эти тонкости? И «фрицы» и «макаки», как их называли в годы войны, должны были вкалывать изо всех сил, искупая свою вину перед нашим народом.

Сначала на строительстве театра работали только узкоглазые желтолицые японцы, очень напоминавшие мне старого казаха, бродившего по нашим дворам и кричавшего гортанным голосом: «Кумыс!.. Ха-а-а-зяйкя-а!.. Вот свэ-э-жий кумыс с-под коньской кобылки-и-и! Ле-э-э-чит все боле-э-зни: туберкьюлё-о-о-з, маляри-и-и-я, сифили-и-и-с!..».

Я привык к виду маленьких японцев, ползавших по стройке, и они уже не вызывали у меня любопытства.

Но немцев – живых «фрицев»! – я до сих пор не видал, хотя по городу ходили слухи, что их привезли недавно в Ташкент на строительство театра.

Я замедлил шаг и перешёл на другую сторону улицы, поближе к стройке. И побрёл по засыпанному мусором тротуару, глазея на «фашистов», сидящих на кирпичах и едящих свой скудный завтрак.

Их никто не сторожил. Не было видно вокруг ни одного нашего солдата с автоматом «Дегтярёв» через плечо. И на самом деле, чего их сторожить? Куда они могут убежать из Ташкента, лежащего на краю Голодной Степи, вблизи мутной Сырдарьи, за тысячи километров от их Германии?

– Мальтшик! – внезапно услышал я гортанный голос. – Идьи сьюда...

Я оглянулся. Худой немец с рыжей щетиной на костлявом лице манил меня к себе, держа в вытянутой руке что-то блестящее.

Я нерешительно подошёл ближе.

– Хочъешь ножъик? – спросил немец, улыбаясь и протягивая мне красивый перочинный нож с перламутровой отделкой. – У тебъя есть хлеб?..

Я молча смотрел то на него, то на нож, не зная, что мне делать...

 

...Я смотрел на его вытянутую руку, а перед моими глазами маячила правая рука отца, искалеченная взрывом немецкой мины.

Вечерами папа сидел перед самодельным экраном, на котором был закреплён фотографический негатив, и ретушировал двумя уцелевшими пальцами израненной руки лица своих клиентов.

Он был фотографом. Мы снимали у многодетной узбечки Халифы две комнаты старого глинобитного дома вблизи Дархан-арыка, и одну из этих комнат отец оборудовал под фотомастерскую.

Или, как он назвал её пышно на вывеске, – «Фотоателье».

...До июня 41-го года мы жили в Киеве. Но началась война; отца сразу забрали в армию, а меня с мамой повезли в переполненных теплушках на восток – в эвакуацию.

Нас трижды бомбили. Когда раздавалась сирена воздушной тревоги, мы с мамой с трудом выбирались из дверей теплушки и лезли под вагон. Ложились ничком на пропитанные вонючим креозотом шпалы и замирали в ожидании смерти. Считалось, что под вагоном нам будет безопасней, чем в открытом поле. Впрочем, где-то под Харьковом немецкая фугаска попала прямо в вагон, где ехала Тамара, моя подруга из детского сада, и все, кто были под вагоном, погибли в одно мгновение.

Мы попали сначала в Уфу, потом в Чкалов, затем в Каракалпакию, и в конце концов – в Ташкент.

В апреле 45-го года отца демобилизовали из армии как инвалида, и он приехал к нам...

 

...Я поднял руку и взял немецкий ножик. Он был такой красивый, такой блестящий, такой ослепительный! – что моё мальчишеское сердце не выдержало – и я полез в сумку за мамиными бутербродами.

И протянул бутерброды фрицу.

– Это всё? – сказал он с кривой ухмылкой. – У тебъя больше ньет?

– Нет, – сказал я, любовно поглаживая ножик.

– А деньги? – произнёс немец. – Можъет быть, у тебъя есть десьять рублей?

Как он угадал, этот фашист? У меня в сумке лежали в заначке ровно десять рублей на кино, утаённые от мамы.

Я опять полез в сумку и протянул немцу десять мятых рублёвок.

Он взял их своими грязными корявыми пальцами и медленно пересчитал.

– Принеси завтра буханку хлеба, и я дам тебе зажигалку. И твоей маме никогда не надо будет спичек, – сказал он, разворачивая газетную бумагу, в которую мама завернула бутерброды. – О! Тут даже есть колбаса?! Wunderbar!

(Он перестал говорить ломаным языком и вдруг перешёл на более-менее чистый русский. Или это мне показалось от волнения? Наверное, показалось...)

Меня кольнула совесть. Мама простояла полдня в очереди, чтобы купить полкило варёной колбасы по карточкам, а я отдаю её какому-то фрицу за блестящий ножик!

– Как тебя зовут? – спросил он.

– Виктор, – сказал я.

– О, Виктор! – повторил немец. – Это имя значит – «победитель»! Ты, – он ткнул мне в грудь пальцем, – победитель! Ты победил нас, немцев!

– А как вас зовут?

– Рудольф. Зови меня Руди. И не надо называть меня на «вы», хорошо?.. Мы с тобой будем на «ты»...

 

На следующий день я принёс ему полбуханки чёрного, плохо пропечённого хлеба, украденного мною из маминых запасов, и один бутерброд – и получил заветную зажигалку. Хорошо помню, что я сделал этот обмен не только из-за великолепной зажигалки, которой не было ни у кого из моих друзей, – но и потому, что мне было смертельно жалко смотреть на голодного немца. Он ел с такой жадностью, облизывая каждый палец, ссыпая в рот всё до единой крошки, закрывая глаза от наслаждения, обнюхивая каждый кусочек колбасы и каждый жареный баклажан, который мама клала в мои бутерброды.

– Руди, – спросил я, – ты кто по специальности?

– Инженер, – сказал он, пережёвывая хлеб, – инженер-химик.

Химик?!

– Мы, немцы, – добавил он, – самые лучшие химики в мире... Ты любишь химию?

– Я ненавижу её! – воскликнул я, вложив в эти слова всю страсть, на которую был способен.

– Почему?! Это замечательная наука! Что тебе в ней непонятно?

– Всё!.. Я из-за неё наверняка получу переэкзаменовку осенью.

Он помолчал, разворачивая бутерброд.

– Хочешь, я с тобой позанимаюсь? – вдруг предложил он, вытаскивая из-под хлеба кусок колбасы. – Принеси мне в воскресенье свой учебник – и мы с тобой начнём. В воскресенье мы не работаем.

– Руди, – сказал я, – а где ты научился русскому языку?

Он посмотрел куда-то вдаль, поверх моей головы, прищурив глаза.

– В угольных шахтах на Воркуте, – промолвил он тихо. – Меня взяли в плен в сорок третьем, и трибунал дал мне десятку.

– За что?

Он пожал плечами.

– Ни за что... За то, что я – немец... Я увижу мою Германию только в пятьдесят третьем, через пять лет.

– Ты где жил в Германии – в Берлине?

Он покачал головой.

– Нет, в Дрездене.

– Красивый город – Дрезден?

Он уронил голову на руки и так посидел с минуту на куче кирпичей, закрыв глаза и покачиваясь взад-вперёд.

– Был когда-то красивый!.. Дрездена нет сейчас... Он уничтожен... До последнего дома... И до последнего жителя... У меня был сынок – Вилли. Ему было бы сейчас, как тебе, – тринадцать. Он и его мама погибли под американскими бомбами... Ты, Виктор, напоминаешь мне моего Вилли, – вдруг добавил он с печальной улыбкой, – у вас одинаковый цвет волос, и такие же голубые глаза, и такие же ямочки на щеках...

 

Вот так началась самая странная дружба изо всех, что мне довелось испытать на моём жизненном пути, – дружба с пленным немцем, старше меня на двадцать семь лет.

В воскресенье мы встретились у бокового входа на Алайский базар и сели на скамейку, в тени от высокого тополя.

Вокруг нас сновали сотни людей – домохозяйки с кошёлками, узбеки-продавцы арбузов, безногие инвалиды, пьяные бездомные, туркмены-точильщики ножей, бухарские евреи-сапожники, персы-продавцы ковровых дорожек...

(Только позже я понял, для чего моему немцу понадобилось это шумное многолюдное место вместо тихого угла, скажем, где-нибудь в Парке Тельмана.)

Я опять принёс Руди два бутерброда.

Он раскрыл учебник химии и сказал, смущённо улыбаясь:

– Я не читаю по-русски.

Я махнул рукой и сказал с отвращением:

– Тут не надо знать русский! Здесь одни идиотские формулы!

– Не говори так, – сказал он строго. – Химические формулы – это красота!

И он начал наш первый урок.

Я отлично помню, как я сразу поразился его страстной манере обучения и тому, как это обучение было не похоже на муторные уроки нашего школьного учителя химии.

Руди не просто объяснял формулы и реакции, но приводил замечательные примеры из жизни знаменитых химиков и из истории великих открытий...

Он вскакивал на ноги, наклонялся надо мной и почти кричал:

– Виктор, – кричал он, – ведь ты умница! Как же ты не понимаешь выпадения соли в осадок? Это так просто!..

Он, конечно, был самым потрясающим учителем в моей жизни – и полной противоположностью всем моим скучнейшим серым школьным преподавателям...

 

Через два часа мы оба утомились, и он сказал:

– Ну, хватит... Теперь надо заработать пару рублей.

И вынул из кармана своего рваного френча губную гармошку.

Я с недоумением наблюдал, как он положил на землю у наших ног свой немецкий военный кепи с длинным козырьком и поднёс к губам гармошку.

И заиграл.

Я невольно отодвинулся от него, чтобы меня случайно не заподозрили в нищенстве.

Играл он замечательно. Около нас быстро образовалась небольшая толпа. В его кепи посыпались деньги.

Он играл вальсы, мазурки, фокстроты – и даже, как я вспоминаю сейчас, классические вещи... Он играл вальс «На сопках Манчжурии». Он виртуозно исполнял любимую всеми «Катюшу».

Но наибольшим успехом, как я заметил, пользовалась новая для меня протяжная печальная мелодия, которую он громко объявил слушателям:

– Солдатская песня «Лили-Марлен»!

 

...Когда мы возвращались вечером по Пушкинской с Алайского базара, он тихо напевал мне эту мелодию по-немецки, и на глазах у него были слёзы. В переводе Иосифа Бродского эта песня звучит так:

 

Если в окопах от страха не умру,
если мне снайпер не сделает дыру,

если я сам не сдамся в плен,

мы будем вновь

крутить любовь

с тобой, Лили-Марлен,

с тобой, Лили-Марлен. 


Лупят ураганным, Боже помоги,

я отдам Иванам шлем и сапоги,

лишь бы разрешили мне взамен

под фонарём

стоять вдвоём

с тобой, Лили-Марлен,

с тобой, Лили-Марлен.

 

 

*   *   *

 

Через месяц, воскресным вечером, после окончания наших занятий, я решился и сказал ему:

– Руди, – сказал я, – ты знаешь, я пишу роман...

– О! – поразился он. – Значит, ты будущий великий писатель?! Как наш Гёте! Как наш Гейне!

– Ну, не знаю, – засмущался я, привыкший к насмешкам моей мамы насчёт моих писательских амбиций.

– О чём твой роман? – уважительно спросил Руди. Мы с ним сидели на уединённой скамейке в парке Горького.

– Понимаешь, Руди, – сказал я, – действие этой вещи происходит в Германии, в Лейпциге...

– Почему в Германии? – удивился он.

– У Тургенева, – сказал я, – из его трёх лирических повестей две рассказывают о любви, происходившей в твоей Германии.

– Так ты пишешь о любви?! – изумился он. – Ты уверен, что ты всё понимаешь в любви?

Я отмахнулся.

– Чего там понимать? – сказал я. – Это самое простое.

– Самое простое, – пробормотал он. – Нет, ты неправ – не самое простое... А самое сложное! Слушай, будущий Гёте, я расскажу тебе о сложной любви – и не в моей Германии, а на вашей Воркуте!..

В сорок пятом, на угольных воркутинских шахтах, я надорвался и заработал грыжу. И попал в лагерную больницу. И, наверное, умер бы, если б не была там медсестра по имени Лиля Мажвилайте...

– Какая странная фамилия – Мажвилайте!

– Она была литовкой, – пояснил Руди. – Их, литовцев, в сороковом году тысячами высылали на север и в Сибирь. Ей дали пять лет; она их отсидела и осталась в лагерной больнице вольнонаёмной медсестрой... Она хотела помогать заключённым. Я был полностью истощённый, я весил сорок пять килограммов... Она ухаживала за мной, как за своим ребёнком. Она поила меня молоком из своей пайки. Она доставала для меня сало у западных украинцев. Она меня купала в большом тазу... Я не называл её Лилей; я звал её – моя Лили-Марлен...

– Ты любил её?

– Да, – сказал он. – И она любила меня... Слушай, – вдруг воскликнул он, – а что, если ты напишешь ей письмо от меня? Я бы написал сам, но я не умею писать по-русски. Я дам тебе её адрес. А назад пусть она напишет тебе до востребования.

– О чём писать?

– Напиши ей о моей любви. – Он усмехнулся. – Ты ведь сказал, что это очень просто – писать о любви... И ещё напиши – пусть она приедет, если сможет, сюда, в Ташкент. Напиши, что я её жду...

 

 

*   *   *

 

О, как это было трудно – писать далёкой Лиле о любви к ней моего друга Руди! И как несравнимо легче было мне писать о вымышленной любви героев моего детского романа!

Прав был Руди – настоящая любовь, видимо, вещь сложная, и описывать её нелегко.

Но я в конце концов закончил письмо и кинул его в почтовый ящик.

А на следующий день разразилась катастрофа – наша квартирная хозяйка, узбечка Халифа, увидела меня на Алайском базаре с моим немцем – и донесла моей маме!

– Мерзавец! – кричала плачущая мама. – Проклятые немцы убили нашего Сёму, а ты завёл дружбу с одним из этих убийц!

(В 41-м году мамин брат Сёма попал в плен под Житомиром. Он был виновным в двух преступлениях, за которые немцы не прощали, – он был евреем и он был комиссаром. Его и ещё семьсот других командиров и комиссаров Красной армии немцы заставили выкопать огромную могилу, поставили их на колени и расстреляли всех в затылок.)

– Рая, – пытался папа её успокоить, – ну перестань плакать. Ничего страшного не случилось. Просто Витя жалеет всех несчастных.

– Их не надо жалеть! – кричала мама. – Их надо убивать, как они убили Сёму!

– Я не хочу их больше убивать, – сказал папа. – Я и так убил их достаточно за четыре года войны. – Он внезапно повысил голос. – Вот ты кричишь – убийцы, убийцы! А ты знаешь, что сделали наши солдаты в апреле сорок пятого, когда мы вошли в Восточную Пруссию?! Они ворвались в немецкую деревушку около Мемеля, где не было почти никого, вывели на площадь двадцать-тридцать стариков и старух, поставили их на колени и расстреляли их несколькими автоматными очередями!..

Он взял меня за руку, вывел во двор и вынул из кармана пятьдесят рублей.

– Возьми, – сказал он, – и отдай своему немцу. Как его зовут?

– Руди.

– Скажи ему: «Руди, это тебе от моего отца. Он тоже был солдатом».

 

 

*   *   *

 

А ещё через полтора месяца я встречал молодую красивую тётю Лилю на вокзале.

Она, как и было условлено, держала в руке кусок картона с надписью «Лиля».

Мы отошли в сторону и сели на её чемоданы.

– Тётя Лиля, – сказал я и, не удержавшись, заплакал, – дяди Рудольфа нет. Его и остальных немцев увезли.

– Куда?

– Говорят, в Киев, на строительство стадиона.

Она молча смотрела поверх моей головы на мутные, давно не мытые окна вокзала.

Потом она встала.

– Ну что ж, – сказала она. – спасибо тебе, Витя. – Она перекрестила меня и поцеловала в зарёванную щеку. – А теперь я должна ехать в Киев.

Она взяла в руки свои старые чемоданы, перевязанные бельевыми верёвками, и пошла к билетным кассам, вокруг которых толпились сотни измученных людей.

– Я напишу тебе! – крикнула она через плечо...

 

 

*   *   *

 

Она не написала. А может, написала, но письмо не дошло...

...Прошло много лет. Я объездил всю Германию и всю Литву в поисках друга моего детства Руди и его литовской Лили-Марлен.

Но ни в Дрездене, ни в Мюнхене, ни в Берлине я не смог найти Рудольфа Хольцманна.

И ни в Вильнюсе, ни в Каунасе, ни в Клайпеде я не сумел отыскать Лилю Мажвилайте.

Они исчезли, и мне иногда кажется, что их и не было, что мне всё это приснилось – и Ташкент, и Алайский базар, и немцы на строительстве оперного театра, и встреча Лили на вокзале, и мои занятия по химии с Руди...

И его губная гармошка, на которой он играл протяжную печальную песню о Лили-Марлен:

 

Кончатся снаряды, кончится война,
возле ограды, в сумерках одна,

будешь ты стоять у этих стен,

во мгле стоять,

стоять и ждать

меня, Лили-Марлен,

меня, Лили-Марлен...

 

 

 

267 читателей получили ссылку для скачивания номера журнала «Новая Литература» за 2024.02 на 19.03.2024, 09:27 мск.

 

Подписаться на журнал!
Литературно-художественный журнал "Новая Литература" - www.newlit.ru

Нас уже 30 тысяч. Присоединяйтесь!

 

Канал 'Новая Литература' на yandex.ru Канал 'Новая Литература' на telegram.org Канал 'Новая Литература 2' на telegram.org Клуб 'Новая Литература' на facebook.com Клуб 'Новая Литература' на livejournal.com Клуб 'Новая Литература' на my.mail.ru Клуб 'Новая Литература' на odnoklassniki.ru Клуб 'Новая Литература' на twitter.com Клуб 'Новая Литература' на vk.com Клуб 'Новая Литература 2' на vk.com
Миссия журнала – распространение русского языка через развитие художественной литературы.



Литературные конкурсы


15 000 ₽ за Грязный реализм



Биографии исторических знаменитостей и наших влиятельных современников:

Алиса Александровна Лобанова: «Мне хочется нести в этот мир только добро»

Только для статусных персон




Отзывы о журнале «Новая Литература»:

08.03.2024
С нарастающим интересом я ознакомился с номерами журнала НЛ за январь и за февраль 2024 г. О журнале НЛ у меня сложилось исключительно благоприятное впечатление – редакторский коллектив явно талантлив.
Евгений Петрович Парамонов

06.03.2024
Журнал Ваш вызывает искреннее уважение. Оригинальный, стильный, со вкусом оформленный, имеюший своё лицо. От души желаю Вам удачи, процветания, новых успехов!
Владимир Спектор

22.02.2024
С удовольствием просмотрел январский журнал. Очень понравились графические работы.
Александр Краснопольский



Номер журнала «Новая Литература» за февраль 2024 года

 


Поддержите журнал «Новая Литература»!
Copyright © 2001—2024 журнал «Новая Литература», newlit@newlit.ru
18+. Свидетельство о регистрации СМИ: Эл №ФС77-82520 от 30.12.2021
Телефон, whatsapp, telegram: +7 960 732 0000 (с 8.00 до 18.00 мск.)
Вакансии | Отзывы | Опубликовать

https://bettingcafe.ru/bookmakers/
Поддержите «Новую Литературу»!