Может ли психология быть реально грязной?

 

Автор – Гореликова

 

	Поделиться:

 

 

 

Этот текст в полном объёме в журнале за март 2024:

 

На чтение потребуется 11 минут | Цитата | Скачать файл | Подписаться на журнал

 

 

 

 

Публикуется в рамках проведения конкурса грязного реализма имени Чарльза Буковски

 

 

Бытует мнение, что в яблоках много железа. Причём в зелёных яблоках. Мол, в зелёных его очень много, а в красных очень мало. Хотя по фактам количество железа не зависит от цвета кожуры, в которой, кстати, железа совсем нет.

Спросите, к чему это я? Я это к мифам, которые нуждаются в развеивании. Например, миф о том, что одни художественные произведения более психологичны, чем другие. Типа, Достоевский – вот кто о психологии, а скажем, Дюма, тот больше о подвесках королевы. Но такое представление подобно мифу о железе в зелёных яблоках.

На самом деле любое художественное произведение психологично. Даже самый-самый дамский роман. Потому что всякая литература антропоцентрична – она о человеке. О чувствах, о мотивах, о страстях, стремлениях и убеждениях. И всё это называется психология, изображение совокупности психических процессов человека, даже если автор сделал героя Каштанкой или роботом Апокалипсиса.

Это с одной стороны. С другой, разумеется, глупо отрицать, что в ряде произведений на первый план повествования выходит такая стилевая доминанта, как психологизм. В этом случае автор преимущественно концентрируется на внутреннем мире героя. Методично и последовательно показывает процесс перехода одних чувств в другие, изменение мыслей героя, его эмоционального состояния, мотивации и т. д. Ну как это происходит, скажем, в «Преступлении и наказании», где Достоевский проводит читателя по всем изгибам души Раскольникова (а заодно и всех прочих персонажей), и не по одному разу, в результате чего читатель плотно прилипает к герою, поскольку знает его от и до, возможно, даже лучше, чем себя, и посему полностью солидаризуется с идеей произведения. Так это работает.

Однако и Дюма воссоздавал характеры своих героев, и успешно воссоздавал. Изгибы души д'Артаньяна он, конечно, не исследовал, но представление о его характере, несомненно, дал. Мы отлично понимаем, что заставило д'Артаньяна очертя голову нестись в Лондон, оставляя по дороге своих друзей. Хотя Дюма работал на совершенно другой стилевой доминанте – на сюжетности.

Ни одна стилевая доминанта не лучше и не хуже другой. Они всего лишь инструменты для придания произведению нужной художественной формы. В любом случае (т. е. в случае истинной художественности произведения, конечно), какой бы набор стилевых доминант автор ни выбрал, это не снимает главного свойства литературы – воссоздавать человеческую жизнь. То бишь, психологизм форева.

Литературный психологизм вечен, но вот приёмы его воспроизведения различаются. В конечном итоге все их можно свести к трём формам – психологизм изнутри (прямой), психологизм извне (косвенный) и суммарно-обозначающая форма.

Психологизм изнутри – это работа с внутренней речью героев, потоком сознания, образами их памяти и воображения. Это как раз та самая стилевая доминанта психологизм. То, что так любили делать Достоевский и Толстой – путешествовать по изгибам и извивам души своего героя. Психологизм извне – это демонстрация внешних симптомов психологического состояния героя. Суммарно-обозначающая форма – это называние чувств, но не их развёртывание.

Соответственно, последние две формы нуждаются не в стилевой доминанте психологизм, а в других доминантах, например, сюжетности или описательности.

Прошу прощения за нудный пересказ букваря, но определиться в дефинициях всё же следует. Иначе как мы будем оценивать рассказы грядущего конкурса? Не по количеству же обсценной лексики, верно? Тогда мы рискуем получить эффект кожуры, когда по цвету яблока судят о его внутреннем составе. Оценивать текст стоит по признаку – удалось ли конкурсанту воссоздать эстетику грязного реализма. Который, как и всякое истинное художественное произведение, воссоздаёт человеческую жизнь. Но в своеобразных рамках.

 

Классикой грязного реализма считают прозу Чарльза Буковски, поэтому я позволила себе проанализировать его (опять же классический) рассказ The Most Beautiful Woman in Town, 1967 (перевод Максима Немцова – «Первая красотка в городе», 2016).

Сюжет. Герой знакомится в баре с девушкой. Очень красивой, но с аберрациями в поведении. Например, она может с лёгкостью вонзить себе булавку в нос. Герои периодически встречаются, занимаются сексом. Спустя какое-то время герой предлагает девушке съехаться, но та отказывается. Через неделю герой узнаёт, что девушка совершила самоубийство.

Сюжет весьма драматичный. Не трагичный, потому что в трагедии погибает главный герой, а здесь герой остаётся жив. Это драма, и драма сильная по своему накалу.

Рассказ написан от первого лица. Данный тип повествования – само собой разумеющийся путь к использованию стилевой доминанты психологизм и прямой формы литературного психологизма изнутри. Повествование от «я» идеально для воспроизведения внутреннего монолога героя, его рефлексии и проч. Такое повествование подобно эксгибиционизму, герой полностью обнажается перед читателем, который может проникнуть в любой изгиб и извив. Автор намеренно провоцирует читателя проникать – чтобы читатель прилип к герою и с лёгкостью заглотнул идею произведения. Так работает повествование от первого лица.

Однако Буковски кардинально ломает традиционную схему. Его повествование от первого лица вовсе не подразумевает обнажение героем своим чувств.

Вот взять сцену с булавкой.

 

Кэсс сунула руку в сумочку. Я думал, платок достаёт. А она вытащила здоровенную булавку. Не успел я и пальцем дёрнуть, как она себе проткнула этой булавкой нос – сбоку, прямо над ноздрями. На меня накатило отвращение пополам с ужасом.

Она взглянула на меня и рассмеялась:

– А теперь? Что теперь скажешь, мужик?

Я вытянул у неё из носа булавку и придавил ранку своим платком. Несколько человек вместе с барменом наблюдали представление. Бармен подошёл.

– Послушай, – сказал он Кэсс, – будешь опять выпендриваться, мигом вылетишь. Нам твои спектакли не нужны.

– Ох, да иди ты на х*й, чувак! – отозвалась она.

– Приглядывайте за ней, – посоветовал мне бармен.

– Ничего с ней не будет, – заверил я.

– Это мой нос, – заявила Кэсс. – А я со своим носом что хочу, то и делаю.

– Нет, – сказал я, – мне тоже больно.

– Тебе что, больно, когда я тычу булавкой себе в нос?

– Да, больно. Я не шучу.

– Ладно, больше не буду. Не грусти.

Она поцеловала меня, как-то даже при этом ухмыляясь и прижимая платок к носу. Ближе к закрытию мы отправились ко мне. У меня ещё оставалось пиво, и мы сидели и разговаривали.

 

Если вдуматься, то сцена кошмарная. Мужчина заказал девушке выпить, сделал комплимент, а она в ответ – хрясь! – и пронзила собственный нос булавкой.

И как на всё это реагирует герой?

На меня накатило отвращение пополам с ужасом. <…> Я вытянул у неё из носа булавку и придавил ранку своим платком. <…>

– Ничего с ней не будет, – заверил я.

<…>

– Нет, – сказал я, – мне тоже больно.

<…>

– Да, больно. Я не шучу.

<…> Ближе к закрытию мы отправились ко мне. У меня ещё оставалось пиво, и мы сидели и разговаривали.

То есть практически никак не среагировал. Придавил ранку платком, ещё немного поговорили и отправились к герою продолжить разговор. У него есть пиво, у неё – лишняя дырка в носу.

Хотя легко можно представить, сколько психологии можно было бы накрутить, используя соответствующую доминанту. Тут и мысли заметались, и с ужасом смотрел на льющуюся кровь, и понять ничего не мог, и порыв что-то сделать и т. д и т. п. Достоевский с Толстым пару страниц исписали бы точно. Но не Буковски. Этот как раз намеренно показывает шокирующую сцену максимально кратко и отсекает всё то, что эта сцена могла бы вызвать. На меня накатило отвращение пополам с ужасом. Отправились ко мне. Сидели и разговаривали. Точка.

Если говорить о технике, то это суммарно-обозначающая форма (называние чувств, но не их развёртывание). Если концептуально, то это работа на совершенно ином уровне психологизма (в значении: раскрытие внутреннего мира персонажа). В «Первой красотке» действие сведено исключительно к интимным отношениям персонажей. В центре внимания автора – их неструктурированные и не всегда понятные = разделяемые читателем чувства.

Для иллюстрации ещё одна сцена из рассказа, сцена на пляже. Это кульминация – наивысшая точка напряжения сценического действия, неотъемлемый элемент любого художественного произведения, сосредоточение главного его смысла. И как это решено у Буковски?

 

В тот день я отвёз её на пляж. День стоял рабочий и не вполне летний, поэтому берег был великолепно пуст. Пляжные бичи в лохмотьях дрыхли на лужайках над полосой песка. Другие сидели на каменных скамьях с одинокой бутылкой. Кружили чайки, безмозглые, но рассеянные. Старухи лет по 70–80 рассиживали на лавках и обсуждали продажу недвижимости, оставленной мужьями, что давным-давно сдохли от гонки и глупости выживания. По всему по этому в воздухе разливался мир, и мы бродили по пляжу, валялись на лужайках и почти не разговаривали. Хорошо быть вместе, и всё. Я купил пару сэндвичей, чипсы и чего-то попить, мы сели на песок и поели. Потом я обнял Кэсс, и мы поспали часик. Так было почему-то лучше, чем заниматься любовью. Мы текли вместе без напряжения. Проснувшись, снова поехали ко мне, я приготовил ужин. После него предложил Кэсс жить вместе. Она долго сидела, смотрела на меня, потом медленно ответила:

– Нет.

Я отвёз её обратно в бар, купил ей выпить и ушёл.

 

По сути, эта сцена – типичный и неизбежный элемент любого произведения о любви. Любовный роман, ромком, ЖП, короче, мелодрама и ничто иное. Он и Она приходят на пляж, у них кризис отношений, а далее уже вариации в зависимости от жанра. Розовеющий восход или пламенеющий закат, лёгкий бриз или грозовые порывы ветра, белый песок или кипящие волны, крики чаек и далее по всему меню. У Буковски тоже – по всему меню. Но Буковски – постмодернист, грязный реалист, поэтому у него на пляже бичи в лохмотьях, выжившие из ума старухи, а чайки у него безмозглые. Розовая романтика минус, но герои остаются. И их эмоциональное состояние проявлено – Хорошо быть вместе, и всё. Я купил пару сэндвичей, чипсы и чего-то попить, мы сели на песок и поели. Потом я обнял Кэсс, и мы поспали часик. Так было почему-то лучше, чем заниматься любовью. Мы текли вместе без напряжения.

Если говорить о технике, то это косвенный психологизм, психологизм извне, демонстрация внешних симптомов психологического состояния героя. Если концептуально – то это всё то же раскрытие внутреннего мира персонажей, выполненное в типичной для Буковски манере. Он не стремится прилепить читателя к своему повествованию, а наоборот, всячески отстраняет за счёт отстранения своего героя.

Это очень постмодернистский приём (очередное отрицание и переворот понятий). Грязный реализм, хоть и назван реализмом, но к литературному направлению реализм не имеет никакого отношения. Он плоть от плоти постмодернизма со всеми его квазипсихиатрическими штучками.

Если в реализме (настоящем реализме, литературном направлении) сущность героя полностью определялась средой, в модернизме героя выдёргивали из среды и тем самым увеличивали его самоценность, то в постмодернизме ценность героя постулируется как абсолют. Герой не зависит ни от среды, ни от общественной значимости литературного конфликта, даже – от привычного деления на положительных и отрицательных. Герой ценен потому, что он герой = главное действующее лицо. Со своими собственными психологическими заморочками.

Грязный реализм Буковски (как самостоятельная часть постмодернизма) продолжает вектор предшествующей литературы (антропоцентризм и гуманизм), но уже без прекраснодушной риторики. Аксиология человечности сохраняется, а вот задача меняется. Теперь она формулируется как: реабилитация человека после его развенчания.

Причём специфика прозы Буковски (и это очень видно на примере данного рассказа) заключается в том, что в рамках текста не показан сам процесс развенчания. Что довело героиню до жизни такой, в чём причина её душевной травмы, всё это остаётся за кулисами действия. Отсюда и типаж его героев – маргиналы, социально НЕвключённые, уже пострадавшие и уже явно травмированные. Т.е. безусловные кандидаты на реабилитацию.

А вот возможна ли реабилитация в принципе?

Вопрос, не имеющий однозначного ответа.

В рамках текстов грязного реализма – нет, невозможна. Героиня гибнет, перерезав себе горло, герой орёт в окно: «Заткнись, падла!» (в оригинале – Fuck you), ночь неумолимо наступает, и с этим герой ничего не может поделать.

Вместе с тем, психология литературы есть не только воссоздание психологии персонажей (те самые три формы), но и обращение к чувствам читателя. Литература даёт возможность приобщения к чужому «я», преодоление ментальных и культурных границы самости. А приобщение и преодоление – это и есть реабилитация. Значит, возможна – в рамках взаимодействия писатель-читатель.

Это я к тому, что очень наивно считать грязный реализм каким-то грязным выкидышем от литературы. Маргинально-алкогольным недоразумением, оскорблением нравственности и т. д. и т. п. Это вид литературы (кстати, с очень выверенными художественными приёмами). И если возвращаться к началу, то это просто яблоко специфического оттенка. Но мы же знаем, что цвет кожуры никак не связан с полезными свойствами плода, верно?

 

 

 

Конец

 

 

 

Чтобы прочитать в полном объёме все тексты,
опубликованные в журнале «Новая Литература» в марте 2024 года,
оформите подписку или купите номер:

 

 

 

 

	Поделиться: