Весточка

 

Купить в журнале за август 2020 (doc, pdf):

 

На чтение потребуется полчаса | Цитата | Скачать в полном объёме: doc, fb2, rtf, txt, pdf

 

 

 

 

«Милая Виктория!

Сегодня в очередной раз вспомнил, насколько же ты прекрасна. Помнишь, когда мы впервые пошли в гости к Стивенсонам? Тогда ты надела синее платье. Длинное облегающее платье, которое выглядело невообразимо красиво на твоём изящном теле.

Когда ты вышла ко мне, я лишился не только дара речи, но и возможности дышать. Помнишь, как ты начала беспокоиться и спросила, хорошо ли я себя чувствую? А у меня действительно закружилась голова, пока я наконец не вспомнил, что нужно вдохнуть. Ты потом смеялась и говорила, что я всё выдумываю, и невозможно забыть дышать. Но рядом с тобой – это не просто возможно. Это происходит постоянно.

Какой же у тебя красивый смех. Мне так нравится, когда ты смеёшься. Как давно я не слышал, как давно я не видел тебя…

Извини за излишнюю сентиментальность и полёт в прошлое. Но здесь мне остаётся только вспоминать о том, насколько ты прекрасна, и мечтать о возвращении к тебе.

К слову, о самочувствии. Надеюсь, симптомы простуды наконец отступили, и ты уже чувствуешь себя лучше! Меня очень беспокоит, что ты заболела. Уже не в первый раз. Прошу тебя ничего от меня не скрывать и сообщать обо всех изменениях в твоём самочувствии, настолько быстро, насколько это возможно.

Я бы очень хотел быть рядом с тобой! Наверняка в моих объятиях ты выздоровела бы скорее, и сама болезнь протекала бы легче.

Но в тоже время я понимаю, что у тебя есть родители и друзья, которые могут тебя поддержать и поспособствовать твоему скорейшему выздоровлению. Ты не одна, и это должно помогать тебе в такие моменты.

Я же, в свою очередь, не могу похвастаться такими богатствами. У меня есть ребята, которые так же, как и я – сами по себе. Мы вместе спим и едим, идём и копаем, ждём и наступаем, чистим оружие и готовимся к бою. Но мы одиноки.

Извини, что снова ухожу в пессимистичное настроение, милая. На самом деле я доволен, дела идут хорошо! Здесь, как я уже писал, много ребят из нашего города. Мы иногда наступаем и почти всегда бьём врага. Конечно, хотелось бы поскорее попасть домой, но с этим ничего не поделаешь – мы должны победить. И как только война закончится – закончится нашей победой! – я сразу же вернусь к тебе, и мы наконец поженимся. Так, как планировали и мечтали.

Думаю, что это произойдёт уже скоро.

Выздоравливай.

С любовью, Джеймс.

P.S. Передавай привет своей маме. Напомни, что у неё нет выбора, и хочет она этого или нет – я буду её зятем.

Целую».

 

Я перечитал письмо ещё раз. Время для написания посланий домой и для других личных нужд выделяется только вечером, а писать письма в темноте – тяжело и неудобно. Но зажигать свечи нельзя. Фронт. Вот и приходится работать карандашом практически на ощупь. А затем перечитывать, поднося исписанный листочек к самым глазам. Наверняка со временем это скажется на моём здоровье. Но не писать домой я просто не могу. Ведь что мне ещё остаётся?

Я сложил листок пополам, достал из внутреннего кармана слегка помятый конверт с уже написанным на нём адресом и положил письмо в него. Лизнул край конверта и запечатал. Скоро я отправлю его Виктории. Сегодня ночью, а затем во время боя, сколько бы он ни продолжался, письмо будет со мной. Во внутреннем кармане рядом с сердцем. Там, где до этого лежал пустой конверт.

В самом начале войны я отправлял письма, когда придётся. В любое свободное время писал, запаковывал и отправлял. Благо, конвертов выделяли столько, сколько мы просили. Затем стало меньше времени. И я писал уже намного реже. Как правило ­– раз в две-три недели. Часто прямо накануне боя. Вечером. Но как-то раз лейтенант сказал, что так делать нежелательно и, по большому счёту, бессмысленно. Ведь почтовая служба не уезжает мгновенно. И во время боя занимается гораздо более важными делами, чем отправка писем рядовых солдат. Вероятность потери письма в это время выше. Кроме того, Специальная Служба особенно тщательно проверяла письма, отправленные перед боем. Ведь там, скорее по глупости, нежели умышленно, могли разгласить важные сведения.

Короче говоря, если бой не планировался, или я о нём не знал – отправлял письма днём. Но когда ожидалась атака – я отправлял письмо сразу после её завершения. Но писал – всегда накануне. Ведь никогда не знаешь, в каком состоянии можешь оказаться по окончании сражения. Вдруг захочется написать что-нибудь неподходящее для нежной души возлюбленной.

Я осмотрел свой окоп. В ночном мраке мало что можно увидеть. Но здесь и смотреть-то особо не на что. Этот окоп ничем не отличался от десятков других, которые я вырыл за прошедшие три года: небольшой и прямоугольный, со ступенькой со стороны фронта. Он переходил в длинную изогнутую посередине траншею.

Каждый солдат обустраивал окоп так, как считал нужным. Некоторые, как например, я, делали ступеньку ближе к краю своей «ячейки», чтобы на неё можно было опереться: как для более точной стрельбы, так и для того, чтобы было проще выскочить в стремительную атаку. Другие, как Генри – парень, с которым мы познакомились на фронте (хотя до войны жили на соседних улицах), сильно не утруждались. Он поговаривал: «зачем заморачиваться и тратить время на эту постройку? Ведь не пройдёт и пары дней, как мы перейдём в другое место».

В чём-то он, конечно, прав. Далеко не каждый окоп использовался по назначению. Частенько мы становились на то или иное место, разворачивали опорный пункт, готовились к атаке, а спустя сутки или двое – переходили куда-нибудь ещё. И всё же я каждый раз готовил свой окоп так, как будто от него зависела моя жизнь. Ведь на самом деле – так и было.

Как правило – мы наступали. Британская армия – сильнейшая в мире! Так нам говорили командиры перед каждой атакой. Но я всё ещё не уверен, что это действительно так. Германцы сильны. Нам не часто удавалось пробиться. А им иногда счастливилось откинуть нас назад. Их атаки, как, в общем-то, и наши, всегда сопровождались огнём артиллерии. И именно от неё больше всего защищали окопы.

Когда стреляли из миномётов – уже даже не было страшно. Мины подвывали, пикируя на наши позиции, как бы предупреждая о своём приближении. Мы знали, что, если снаряд не угодит прямо в твою ячейку – опасаться нечего. Примерно то же было с семидесятимиллиметровыми снарядами – радиус поражения небольшой. Воронки совсем незначительные. Если лечь на дно окопа – ты, практически, в безопасности. Но совсем другое дело, когда в дело включались трёхсотпятимиллиметровые и четырехсотдвадцатимиллиметровые – когда летели такие мины, было ощущение, что на тебя пикирует самолёт. По сути, это недалеко от истины. Один такой снаряд делал огромную воронку, почти сравнимую по величине с солдатской ячейкой, и мог уничтожить полноценный закрытый блиндаж, не говоря уже об обычных окопах. Благо, у германцев, по всей видимости, было немного орудий, способных стрелять подобными снарядами, да и самих мин явно было недостаточно. Использовали их редко и, обычно, против артиллерии, не размениваясь на пехоту.

Что интересно, не из-за столь грозных и опасных, а из-за самых простых, но частых в использовании – миномётов, мы, не сговариваясь, изменили то, что было много лет непоколебимо. Конструкцию траншеи. Теперь все они копались не по прямой линии, как предписывали руководства, а с изгибом посередине. Мины не всегда разрывались, падая на землю, иногда успевали скатываться в окоп, и, если такой «подарок» приходил в прямую траншею – могло пострадать всё отделение, а стоило искривить траншею – и проблема была решена. Погибала только часть солдат.

Я посмотрел на линию фронта. Бессмысленно. Совершенно ничего не видно. Ночная мгла скрывала абсолютно всё. Ночь слишком тёмная. Тучи прячут звёзды и луну. Но я, как всегда перед боем, осматривал место, в котором придётся наступать. Завтра ожидается атака. В армии не принято предупреждать солдат о наступлении, но наш лейтенант не согласен с такой установкой. Он всегда говорит нам о готовящейся атаке. В такие ночи мы ложимся спать каждый в своей ячейке, укрывшись куском брезента, а не в общей палатке, как обычно.

В этот раз нам даже не сказали, как называется ближайший населённый пункт. Вряд ли умышленно скрывали, скорее всего, даже офицеры не знали названия. Наверняка какая-то никчёмная бельгийская деревушка. Но это не так уж и важно. Я стоял, смотрел в темноту и повторял слова, которые говорил себе перед каждым боем:

– Мне нельзя умирать, мне есть к кому возвращаться.

Я лёг на холодную и слегка влажную землю. Здесь было легко копать – грунт мягкий, можно вырыть достаточно глубокий окоп, потратив на это немного времени и сил. Я всегда пользовался этим. Мои ячейки были глубже, чем у товарищей справа и слева. Но ночью могли возникнуть проблемы. В этих местах было дождливо, почти как в Англии, и земля редко просыхала на такую глубину. Так что было холодно. Но с этим, к сожалению, ничего нельзя сделать. Только мысли о доме, о Виктории немного согревали и давали надежду на будущее.

Я позволял себе думать о ней только пару раз в день – не больше. А то становилось тяжело. И страшно. Вечером, перед сном, и утром, после пробуждения. Любое другое время – для войны. Но это – для того, что будет после.

 

 

*   *   *

 

Меня резко встряхнули за плечо. Я открыл глаза и увидел силуэт нашего сержанта. Его грузную фигуру можно было отличить от любой другой даже в полной темноте.

– Через полчаса начинаем. Готовься.

Больше мне не нужно было ничего говорить. Я кивнул, хотя в предрассветном мраке он вряд ли мог это увидеть.

Я поднялся, свернул брезент и подвязал себе через плечо. Винтовка всегда находилась поблизости и с вечера была готова к действию, но я, на всякий случай, ещё раз осмотрел её. Перепроверил снаряжение магазина и надел стальной шлем «Mk1». Их ввели только после первого года войны. Они были жутко неудобными, плохо держались на голове и все были одного размера. Но мы быстро осознали, насколько они необходимы. Нет, от прямого пулевого попадания шлем спасти не мог, как и ничто другое, кроме каменной стены. Но от осколков, мусора и щебня, отлетающих после взрыва очередного снаряда, шлем защищал просто прекрасно.

Я немного приподнялся над краем окопа и осмотрелся. Мрак уступал место рассвету. Через несколько минут справа от нас взойдёт солнце. Оно будет освещать поле боя, и можно будет рассмотреть, куда бежишь и в какую сторону стреляешь. Противника редко удавалось увидеть. Но в начале боя достаточно было просто понять, где вражеские окопы. А когда мы переходили в ближний бой – там уже всё становилось хорошо видно и ясно. Слишком хорошо.

Через несколько минут началась артподготовка.

Артиллеристы стояли далеко позади нас. Настолько далеко, что даже при утреннем свете их нельзя было разглядеть. Но сейчас было ощущение, что они стреляют прямо за моей спиной. Даже боюсь подумать, какой грохот стоит там, у них.

Лишь спустя несколько часов какофонии выстрелов и разрывов наступила резкая звенящая тишина. После чего сержант поднялся из окопа, крикнул своё коронное: «В атаку, за Британию!» и побежал вперёд.

Я выбрался из своей ячейки и бросился за ним. Он бежал чуть правее. Слева от меня бежал Джейкоб. Я немного отставал от обоих, но видел бегущих в атаку товарищей. Страх, появлявшийся каждый раз перед началом боя, немного проходил. Появлялась уверенность. Уверенность в том, что нам нужно атаковать. Нужно победить. Нужно выжить.

 

 

*   *   *

 

Бой прошёл хорошо. Мы захватили плацдарм. Потери, конечно же, были. Как всегда. Но в этот раз мы потеряли даже меньше, чем два месяца назад. Тогда, в феврале, германцы совершенно не хотели отдавать деревушку, в которой засели. Держались за неё до последнего. Нам потребовалась почти неделя, сотни артиллерийских снарядов, пять атак и, наверное, пара сотен ребят, чтобы захватить её. Но сейчас всё прошло гораздо проще. Может быть, причиной тому было то, что германцы смирились с постоянными поражениями. Надеюсь, что так.

Возможно, спустя ещё несколько наших столь же успешных атак, они наконец сдадутся, и мы закончим эту бесконечную войну. Победителями.

Три года. Уже почти три года я здесь. Хотя где это – здесь? Мы постоянно переходим с одного места на другое. Не задерживаемся нигде больше пары недель. Максимум – месяц. Я уже даже не уверен, что мы всё ещё на территории Бельгии. Может быть, мы уже в Германии? Хотя вряд ли. Об этом нам бы сообщили.

Я подошёл к ящику с письмами и забросил в него приготовленный конверт. Всё готово. Бой прошёл, письмо отправлено. Теперь можно заняться повседневными делами: подготовить новый окоп, осмотреть и почистить оружие, немного привести в порядок форму (насколько возможно в таких условиях) и пообедать. Командир соберёт нас ближе к вечеру и проведёт краткий экскурс по планам на ближайшее время.

Как я понимаю, переходить в атаку нам пока не придётся. Правый фланг пошёл в дальнейшее наступление на бегущих германцев, нам же нужно занять захваченные позиции и оставаться на них до последующих указаний. По большому счёту это стандартные действия нашего подразделения. Обычно всё выглядело именно так: нас отправляли в бой, после чего следовал приказ занять позицию и ожидать. Затем – переход к новому месту, атака, ожидание и так по кругу.

От солдат из других подразделений, с которыми мы иногда пересекались в процессе бесчисленных передвижений, я слышал, что наше подразделение считалось чуть ли не элитным полком, который отправляли на самые сложные участки.

Наверное, это действительно было правдой. Объяснялось достаточно просто. У нас много выживших. Старых солдат – ребят двадцати-двадцати пяти лет, которые участвуют в боях с первых дней войны. Новые подразделения часто лучше оснащают, дают им последние разработки вооружения и техники, чаще обновляют обмундирование. Но солдат, который провоевал уже почти три года – боец гораздо иного толка, нежели новичок, пришедший на фронт пару месяцев назад, пусть даже у последнего более качественное и новое снаряжение.

Как только приём пищи закончился, пришёл командир. Лейтенант Филд с нами почти с начала войны. Поговаривали, что в одном из первых боёв он потерял чуть ли не весь свой взвод. После чего его перевели в наш полк. Возможно, именно из-за столь трагичного начала боевой карьеры он всегда и всё объяснял очень подробно. И, как правило, даже больше, чем стоило. Ведь он понимал, насколько важно каждому солдату знать, что и в какой момент от него потребуется.

К назначенному времени наш взвод, за исключением солдат, уже назначенных в посты, собрался неподалёку от «штаба»: блиндажа, любезно подготовленного для нас германцами перед своим отступлением. Командир вышел, осмотрел нас и заговорил:

– Взвод, – лейтенант всегда общался рублеными фразами, чётко и звучно, – мы справились с задачей и захватили плацдарм. Нашей дальнейшей целью является удержание данного опорного пункта. А также недопущение прорыва противника на вверенном нам направлении. Хотя, – он ненадолго замолчал, – на самом-то деле, противника мы не ждём. Германцы стремительно выдвинулись на восток, в направлении своего тыла. И командование не ожидает контратаки. Однако расслабляться не стоит. Мы все помним, чем грозит потеря бдительности. Поэтому назначаем стандартные меры охранения: патрули, посты, секреты. Контролируем дороги и другие возможные места подхода противника. Сержанты – со мной, в штаб, остальным – разойтись.

Я развернулся и пошёл к своему окопу.

Ничего нового. Всё, как обычно. Это хорошо. Ни к чему хорошему не приводит, если солдат не знает, чего ожидать от своего командира. Мы уже назначили посты, охранения, секреты, патрули. Сами. Сержанты знают, как мы распределяем смены, и уверены, что мы всё сделаем вовремя. А мы понимаем, насколько важно поддерживать охрану периметра. Мы не дети и знаем разницу между тем, что действительно необходимо, а про что можно «подзабыть». Поэтому никто не проявляет излишней прыти и не дёргает и без того уставших солдат.

Наверное, так и должна выглядеть идеальная армия.

 

 

*   *   *

 

Я стараюсь не писать Виктории чаще, чем раз в две недели. На самом деле, писать чаще – практически бессмысленно. Письма идут иногда с ужасной задержкой, и если отправлять конверты один за другим – никогда не угадаешь, какой из них придёт первым. Наша почта – как космос. Вроде бы вот он: его можно рассмотреть в ночном небе, кажется, что всё понятно и просто, но когда пытаешься с ним взаимодействовать, получается совсем не то, чего ты ожидал. В теории всё объясняется определёнными законами, но на практике получается как попало.

Поэтому я для себя решил, что если не могу больше сдерживаться – пишу раз в две недели, но в других случаях – дожидаюсь ответа и лишь после этого пишу сам.

Хотя подобная практика даётся нелегко. Иногда мысли, эмоции и чувства переполняют меня настолько, что написать письмо – это, кажется, единственное, что может спасти от сумасшествия. И в такие моменты – я пишу. Могу даже не отправить, но пишу. Как черновик для будущих писем. Как будто просто разговариваю со своей любимой, с той, к которой вернусь после войны. Когда закончится этот кошмар.

И вот сейчас, спустя две недели после отправки предыдущего письма, не получив ответа, я снова решил написать ей. Написать то, что точно не отправлю:

«Здравствуй, Вики!

Несколько дней назад был бой. Тот самый, перед которым я написал своё предыдущее письмо. Он был страшный. Такой же страшный, как все предыдущие. Хотел бы я написать точную цифру атак и отступлений, в которых принимал участие, но я уже не помню. Мне кажется, что прошли уже сотни боёв. Понимаю, что это невозможно. Скорее всего, можно насчитать лишь пару десятков. Историки через несколько лет наверняка назовут точное количество сражений, произошедшее на каждом из фронтов. В каком из них участвовал какой полк, батальон и взвод? В каком из них сколько полегло солдат, сержантов и офицеров? С какой стороны? Сколько единиц техники было уничтожено? Сколько деревень сожжено? Сколько жизней безвозвратно утеряно? Сколько жизней, Вики?!

Молодые парни с обеих сторон фронта погибают один за другим. Быстро и медленно. Без боли и в жуткой агонии. Прямо на поле боя и добравшись до госпиталя. Всё это очень страшно, Вики.

Меня с самого начала мучает постоянный непрерывный страх. Я думал, что пройдут одно-два-три сражения, и он отступит. Я перестану бояться этих залпов, взрывов, выстрелов, криков. Но нет. Вот уже прошли десятки (или сотни) атак и отступлений. Но мне всё так же страшно в начале боя. Но потом – уже после артподготовки и за секунды до первых моих выстрелов становится немного легче. Как-то полевой врач сказал мне, что перед началом атаки адреналин попадает в кровь в таких количествах, что страх отступает, и появляется ощущение собственного бессмертия. Не знаю, бывал ли он сам в реальном бою, но я никогда не ощущал себя бессмертным. Да, когда взрывы заканчиваются, и сержант поднимается со своим идиотским криком – уже не так страшно. Но бессмертие?! Нет.

Наоборот. Я вижу, насколько близка смерть. Я бегу за сержантом, слегка пригнувшись, и понимаю, что ничто не может спасти меня от пули, которая в любую секунду пробьёт меня насквозь. Или гранаты, которая разорвёт меня на клочки. Как Джейкоба две недели назад. Мы с ним во взводе с начала войны. В этот раз он бежал рядом со мной. Чуть левее. И я увидел, как ручная граната прилетела ему прямо под ноги.

Ты наверняка не знаешь и, надеюсь, никогда не узнаешь, как устроена германская ручная наступательная граната. Но здесь можно немного пояснить, ведь ты этого никогда не увидишь: их граната взрывается при столкновении с препятствием, обычно – ударяясь о землю. А наступательная от оборонительной отличаются объёмом защиты на корпусе, и оборонительная имеет большую площадь поражения осколками. Но германцы не всегда успевают модифицировать гранату (переделать из одной в другую). И иногда применяют оборонительную как наступательную и наоборот.

В этот раз произошло именно так. Я увидел, по какой траектории летит граната. Понял, что не смогу укрыться от осколков, и осознал, что вообще ничего не успею сделать – слишком поздно. Бросился на землю, но даже не успел приземлиться, когда увидел, что граната врезалась в грунт прямо перед Джейкобом. Обычно такие снаряды падают на верхушку корпуса, и осколки разлетаются в стороны. Эта приземлилась на бок, но детонатор сработал, и она взорвалась. Вот только из-за того, что она не была модифицирована в оборонительную, осколки полетели не в разные стороны, как должны были, а направленно – вперёд.

Когда я поднялся и несколько раз выстрелил в сторону окопов противника (я никого там не видел, как и почти всегда при стрельбе издалека), затем обернулся на крик Джейкоба.

Ему оторвало ноги. Яркая алая кровь залила, наверное, пару ярдов за ним. И продолжала хлестать из обрубков, на которых несколько секунд назад красовались вычищенные ботинки. Джейкоб дико кричал, а я понимал, что ему уже не помогут. Бой только начался. Оттащить назад его пока некому, санитары не поднимут головы над окопами ещё, как минимум, несколько минут. И он умрёт. Прямо здесь. На незнакомом бельгийском поле. Заливая пробивающуюся из грязи траву своей алой британской кровью. Один. Захлёбываясь собственным криком. Не дождавшись помощи.

Я повернулся в сторону противника и побежал. А что мне ещё оставалось?!

Как же мне осточертела эта война!

Как я хочу поехать домой. К тебе! И забыть об этом. Забыть обо всём, что я здесь видел. Забыть раз и навсегда.

Хотя и понимаю, что забыть это невозможно».

 

 

*   *   *

 

 «Милая Виктория!

Сегодня в очередной раз вспомнил, как мы познакомились. Вернее, как нас познакомили. Наверное, до конца жизни я буду помнить этот солнечный выходной день. Мы с друзьями гуляли в парке и заметили вашу «стайку». Вы с подругами весело щебетали о чём-то, сидя под деревом. Я знал всех твоих подруг, но мне так и не посчастливилось познакомиться с тобой. Уже через несколько минут после приветствия мы разговаривали так, как будто были знакомы десяток лет.

До тебя мне никогда и ни с кем не было так легко общаться. И хотя я то и дело засматривался на тебя и терял нить беседы или мечтал о чём-то практически неприличном, мне было очень легко с тобой. А ты смеялась над моими шутками (уверен, что в том числе и над несмешными), заводила новые темы и смотрела на меня большими и светлыми глазами, в которых я раз за разом тонул и терялся.

К сожалению, до меня не дошло твоё последнее письмо. Надеюсь, что ты получила моё, в котором я желал тебе скорейшего выздоровления. Но, ты сама знаешь, как работает наша почта… Поэтому ничего удивительного, что письма время от времени пропадают. Предполагаю, что ты написала ответ, но что-то в службе пересылки пошло не так.

Мы уже четвёртую неделю находимся на том же месте. Название которого я так и не смог узнать.

До нас доходят слухи о битве во Франции при Аррасе и Реймсе.

Не знаю, насколько быстро и достоверно доходят новости с фронта до вас. Но к нам информация прилетает достаточно быстро, и, смею полагать, она близка к истине.

К сожалению, похвастаться этой битве особенно нечем. Хотя она планировалась, как я понимаю, чуть ли не решающей и ведущей к быстрому завершению войны, но получилось иначе. Продвижение произошло, но совсем не значительное. А чёртовы французы (прости, пожалуйста, за грубость, но это чистая правда) не смогли добиться того, что от них требовалось. Из-за чего погибло множество бравых британских парней.

Перед боем наши говорили, что хотели бы быть там, чтобы переломить хребет германской армии и наконец закончить эту войну. Сейчас они помалкивают об этих своих планах.

Поговаривают, что там было очень тяжело.

Но ты можешь не переживать, милая Виктория! Так или иначе, наши войска атакуют, а не обороняются, как это было в начале войны. Мы продвигаемся всё дальше и дальше в сторону Германии и, как мне кажется, уже очень скоро мы выйдем из этой войны победителями!

Просто нужно немного подождать. Я вернусь к тебе, и мы поженимся. Как и планировали.

Ещё раз желаю тебе скорейшего выздоровления, хотя, думаю, что простуда тебя давно уже отпустила.

С любовью, Джеймс.

Целую».

 

 

*   *   *

 

«Милая Виктория!

Я каждый раз тепло вспоминаю наши с тобой разговоры по вечерам. Больше того, иногда я воспроизвожу по памяти те беседы, которые мне особенно приятны (и вместе с тем хорошо запомнились), а временами, когда мне особенно тяжело, я как будто наяву разговариваю с тобой. Ты всегда умеешь поддержать тему или предложить новую. Делая это так аккуратно и непосредственно, как будто именно этим всю жизнь и занималась.

Меня часто поражает несколько вещей: как ты, такая красивая, можешь быть такой умной? Как ты, такая умная и красивая, можешь быть настолько приятным человеком, не зазнаваясь и не кичась своими достоинствами? Как ты, такая умная, красивая и приятная, могла выбрать меня себе в кавалеры?

Всё, что я делаю после знакомства с тобой, я делаю для того, чтобы хоть немного приблизиться к тебе: образование, работа и даже фронт. Всё это – ради того, чтобы доказать тебе, что ты не ошиблась. Что я достоин твоей любви!

Надеюсь, что я смогу когда-нибудь стать по-настоящему достойным её.

Прошло уже почти шесть недель с получения последнего твоего письма и моего на него ответа. За это время я так и не получил от тебя весточку. Меня это, безусловно, расстраивает, хоть я и понимаю, что это никак не зависит от тебя. Наверняка тому есть объективная причина. Ты ведь тоже не сидишь без дела. Ты работаешь в тылу, наверняка обеспечиваешь и меня, в том числе, чем-то необходимым. Кстати, чем вы сейчас занимаетесь на своей фабрике? Шьёте нам форму? Мне было бы очень приятно узнать, что новая форма, которую мне недавно выдали, была пошита, в том числе, и твоими руками!

Или всё же (снова возвращаюсь к теме ответного письма) здесь снова вина лежит на нашей почте. Мы с тобой уже сталкивались с потерей писем, как с моей, так и с твоей стороны. Но, чтобы так долго не получать ответ – такого ещё не было. Возможно, сейчас почта перегружена (всё-таки войска всё дальше и дальше), в связи с этим и потерь стало больше…

Потерь всё больше. Я не стал тебе писать в прошлом письме, но Джейкоб, парень, с которым мы с первых дней служили вместе, погиб в прошлом бою.

Это сильно меня расстроило. Но это – жертва, которую мы, по всей видимости, должны заплатить за победу! А победа придёт уже скоро! Виктория, я обещаю, мы победим, и я вернусь к тебе. Осталось подождать уже совсем немного!

А ты пиши, пожалуйста, я очень жду твоих писем.

С любовью, Джеймс.

Целую».

 

Я перечитал письмо.

Зачем я вообще упомянул Джейкоба? Может быть, переписать? Зачем ей эти упоминания смерти и жестокости?

Но время уже позднее. А завтра ожидается начало атаки, так что, наверное, оставлю всё как есть. Если будет возможность – перепишу после боя. Хотя лучше не стоит.

Я приподнялся над окопом и огляделся. Сейчас мало что можно было рассмотреть, хотя ночь и была достаточно светлая. Вообще последнее время держалась малооблачная и тёплая погода – чувствовалось, что лето наступит уже через пару дней.

И всё-таки кое-что можно было разглядеть: тут холмистая местность, деревья иногда поднимались высоко над горизонтом, а некоторые верхушки, наоборот, были немногим выше уровня глаз. Тут красиво.

Вроде как, наши Королевские инженерные туннельные подразделения не один месяц готовились к этому бою: рыли и выносили землю чуть ли не тоннами. Говорят, что занимались они этим почти целый год. Но рассматривая окружающий пейзаж, так и не скажешь. Надеюсь, германцы тоже ничего не заметят. А работа наших ребят не пройдёт даром.

Я стоял и смотрел в вечерний полумрак и повторял слова, которые говорил себе перед каждым боем:

– Мне нельзя умирать, мне есть к кому возвращаться.

Неподалёку располагалась бельгийская деревушка Мессин. Но за холмами её совсем не было видно.

Я опустился на дно окопа и почти мгновенно уснул.

 

 

*   *   *

 

«Здравствуй, Вики!

Это письмо тоже пойдёт в копилку неотправленной корреспонденции.

Наконец-то закончился этот, кажется, бесконечный бой. Господи, он длился почти две недели! После чего ещё почти столько же мне понадобилось, что прийти в себя. Никогда ещё у нас не было такой затяжной и жуткой, настолько простой и тяжёлой атаки одновременно.

И за это время я всё ещё не получил от тебя ответа. Я бы начал переживать, если бы мог думать о чём-то, кроме боя.

Всё, как обычно, началось с артиллерии. В конце мая пошли первые залпы, а прекратились они только в первых числах июня.

А потом – земля по-настоящему содрогнулась.

Хотя расскажу по порядку.

Пока шла артподготовка, от нас ничего не требовалось: просто лежать на дне окопа и не поднимать головы. Эшелоны артиллерии сменялись один за другим, разрывы снарядов происходили то дальше, то ближе. Ко второму дню мы уже даже немного привыкли к постоянному грохоту и виду поднимающихся груд песка. То вдалеке, то прямо перед нашими окопами.

Но в один из дней залпы с нашей стороны просто прекратились. Я лежал в окопе и думал о том, как же жарко. Не очень понятно, отчего температура воздуха повысилась: оттого что наконец пришло лето или от непрекращающихся выстрелов орудий. Но жара становилась всё более и более невыносимой.

Интересно, ведь до войны мне, безусловно, нравилось лето. А сейчас я думаю о том, что яркое восходящее солнце будет слепить нас при наступлении. О том, что будет ужасно жарко совершать марши и переходы. О том, что запах гниения и разложения будет ещё отчётливее, чем обычно. О том, что заражение ран будет происходить быстрее, и спастись после ранения будет гораздо сложнее.

Эта чёртова война испортила даже лето!

Но возвращаясь в окоп, я лежал и думал о жаре. Да, просто о жаре! Когда так долго находишься под огнём, начинаешь думать о чём попало. Я размышлял о том, как жара скажется на наступлении и ближнем бое, которые, как я понимал, скоро начнутся. И тут – земля содрогнулась!

Понимаешь, когда артиллерийские снаряды врезаются в почву, это ощущается, даже если ты находишься далеко от взрыва. Но здесь – совершенно другое. Было ощущение, что нашей планете надоело терпеть. Как будто она решила скинуть нас, никчёмных людишек, с себя, как собака сбрасывает капли после купания в реке.

А потом поднялся столб земли. В паре миль от нас грунт поднялся в воздух на высоту нескольких этажей, дрожь земли усилилась, и затем нас ударил грохот. Даже боюсь подумать, каково было тем, кто находился ближе или не в окопе.

Позже я заметил, что у меня из ушей пошла кровь, и несколько часов после взрыва я слышал отдалённый звон.

После взрыва сержант поднялся и повёл нас в бой. Атака была одной из самых простых: в нас почти не стреляли. Сопротивления практически не оказывали. Германцы, те, что были живы и травмированы не очень сильно, сдавались легко и без сопротивления. Мы взяли много пленных.

Но что было там, вблизи этой огромной, больше восьмидесяти ярдов в диаметре, воронки от взрыва: разбросанные конечности, детали от автомобилей, техники, артиллерийских орудий, и всё залито литрами крови. Земля была чёрной от огня, пороха и крови, которые пролились на неё в невероятных количествах.

Оружие, колёса от автомобилей, фасады и крыши домов, доски, куски деревьев и трупы-трупы-трупы – всё это валялось вокруг. Повсюду трупы. Даже у меня, прошедшего множество боёв, пережившего три года войны, начался длительный непрекращающийся приступ тошноты.

Чем нам теперь ответят германцы? На что они пойдут в отместку за такой злодеяние? Неужели такова она – цена победы? Неужели нужно что-то подобное, чтобы победить? Стоит ли оно того, Вики?

Не знаю. Знаю только, что очень хочу вернуться к тебе. Я хочу домой. Мне надоело воевать. Я устал от смертей. И только мысли о тебе помогают мне продолжать жить».

 

 

*   *   *

 

Почту обычно приносили ближе к вечеру. В этот раз случилось так же.

Хотя и существовало некое неписаное правило: не разносить письма непосредственно перед планируемой атакой, но в этот раз, по всей видимости, решили, что этим можно пренебречь.

Я как раз планировал сегодня вечером написать Виктории. Меня уже всерьёз беспокоило, что на протяжении более чем двух месяцев я не получаю от неё писем. Раньше такого не случалось.

И вот мне наконец приносят весточку. Я сразу понял, что от неё. Хотя моя фамилия и имя и были написаны чужим почерком.

Она иногда отдавала конверт кому-то из друзей, чтобы они закинули его в почтовый ящик. На фабрике, где она трудилась, были сложности с тем, чтобы уйти в то время, когда можно купить марку или отправить письмо.

Но вот наконец после двух месяцев ожидания до меня дошёл ответ.

Было тяжело терпеть, но я не любил, когда письма, предназначенные только для меня, читали через плечо. Чтобы укрыться от зевак, я пошёл в свой окоп и там в одиночестве и тишине вскрыл конверт и увидел лист бумаги с коротким посланием, написанным аккуратным убористым почерком.

Незнакомым почерком... [...]

 

 

 

(в начало)

 

 

 

Внимание! Перед вами сокращённая версия текста. Чтобы прочитать в полном объёме этот и все остальные тексты, опубликованные в журнале «Новая Литература» в августе 2020 года, предлагаем вам поддержать наш проект:

 

 

 

Купить доступ ко всем публикациям журнала «Новая Литература» за август 2020 года в полном объёме за 197 руб.:

Банковская карта:	Яндекс.деньги:	Другие способы:
		Наличные, баланс мобильного, Webmoney, QIWI, PayPal, Western Union, Карта Сбербанка РФ, безналичный платёж
После оплаты кнопкой кликните по ссылке: «Вернуться на сайт магазина»		После оплаты другими способами сообщите нам реквизиты платежа и адрес этой страницы по e-mail: newlit@newlit.ru

Вы получите доступ к каждому произведению августа 2020 г. в отдельном файле в пяти вариантах: doc, fb2, pdf, rtf, txt.