В отпуск из ада

На чтение потребуется 1 час | Цитата | Скачать: doc, fb2, rtf, txt, pdf

 

Художник: Настасья Попова (заявки на иллюстрирование: newlit@newlit.ru)

 

Купить в журнале за июль 2015 (doc, pdf):

 

 

 

 

Воспоминание второе. Вторая минута отпуска. «Я всегда к ней возвращался, как бы ни были гадки наши ссоры».

 

Ноги вернули меня спустя много лет на то самое место. Далеко под потолком небесным, на голове великана-тополя, качал в своей люльке зевающего бесёнка её свадебный зонт, унесённый ураганом в день нашего расставания. Трепетало, боролось, сопротивлялось земному притяжению, в стремлении сорваться с привязи и умчаться из лоджий жилых коробок в космос, выстиранное бельё. Семенили озабоченные пенсионерки с авоськами и с хвостами из хлебно-селёдочных запахов. Проплывали тучи, пронзаемые птицами, детскими мячами и кривляющимися тенями не из мира сего… Не видимые миру, вне поля досягаемости человеческой цивилизации, мрачные бесы носились внутри воздушной массы бесчисленным множеством.

Всё двигалось, всё стремилось, кувыркалось, реготало, звенело, орало, источало дурманы блуда и ненависти, зависти и порока, эйфории и депрессии.

Поднебесную радиогалактику сотрясали экстазы диджеев и мантры политагитаторов. Мироздание содрогалась от соблазнов и пагубы интернетного спрута. Население планеты торжественно шествовало во чрево телевизионного монстра-потрошителя душ.

Всё было как всегда.

И только она была неподвижна, та, которую я когда-то оставил на этом месте, на этой скамье. Она так же сидела и смотрела себе под ноги.

Просто она когда-то задала мне вопрос.

Её ничего не интересует. Ни бесы, ни жизнеутверждающие мотивы птичьих трелей, ни качающееся на облаках царство небесное с райскими пичугами и славословием Творца… Нет. Ей ничего этого не надо. А лишь только ответ на свой вопрос.

«Этот вопрос я слышал от неё чуть ли не при каждой встрече. Когда время подходило к тому, чтобы начать прощаться, я наперёд знал сценарий слёз и вопросов, что будет потом – там, за горами, за долами – с нашей любовью? Я терялся от этих всхлипываний, я готов был свернуть горы, чтобы она не плакала, но был бессилен в главном, в том, что она требовала от меня, – стать её безраздельной собственностью, принадлежать ей одной, не делить больше её ни с кем, быть её второй половинкой… И как бы я ни целовал, ни голубил мою малышку, я лишь ухудшал положение. И вот уже рыдания перерастали в истерику, которую не то что я, но и сама Наташа была не в силах остановить. Она кричала, плакала, билась в моих объятиях, твердила, что не может ни минуты без меня, что ей опостылела такая жизнь, что она не отпустит больше меня от себя… В конце концов Наташа выводила меня из себя, доводила до белого каления, я чертыхался и уходил, хлопая дверью, слыша за собой безудержный женский плач… – бежали буквы, бумага пела какую-то свою заунывную сагу под моим пальцем. – Я знал, что рано или поздно наступит день, когда моё терпение иссякнет».

Я вернулся. Я всегда к ней возвращался, как бы ни были гадки наши ссоры. Её тонкие ручки обнимали закрытые длинным платьем колени. Это знакомое салонное ретро-платье из натурального шёлкового жаккарда, шарм буржуазной моды в стиле 19 века, с корсетом на шнуровке, с украшениями из ручной вышивки хрусталём, стеклярусом, стразами swaroffski, его я купил в одном из зарубежных путешествий. Платье напоминало о прошлом, звало к пережитому. К тем дням, когда я лелеял её. Она закрывала глаза. Всё умиляло меня в ней. Доверчивость, беззащитность. А потом она лепила мне пощёчины и успокаивалась... И что теперь? Зачем я снова пришёл к ней? Я знал, что увижу её. Это мне было так же хорошо известно, как и то, что она любит меня.

Я остановился позади скамьи и почувствовал, как забилось моё сердце. Вот сейчас я наклонюсь, прижмусь губами к её затылку и вспомню всё. Как мы с ней познакомились в моём служебном кабинете.

 

 

Воспоминание третье. Третья минута отпуска. «Тайна с наивными глазами, источник вдохновения, причина стрессов».

 

Я стал писать, и бумага вновь отзывалась грустным пением какой-то неизвестной мелодии любви: «Я сидел за рабочим столом. Моя голова была заполнена обычными мыслями о работе. Она вошла, и всё изменилось. Она вошла в порядке очереди, которая выстраивалась к моему кабинету дважды в неделю в приёмные дни. Из-за обшитой кожей директорской двери доносилось шиканье секретаря на гомонящих сельчан. Ей что-то было нужно от меня, какой-то административный пустяк, справка или печать, или подпись, но не это было важно. Важно, что она вошла в мой кабинет. И моя размеренная жизнь рухнула, как карточный домик. Семья, сыновья, благочестивая жена, добрые родители, бизнес … Всё осталось на прежних местах, но... Какие-то невидимые пружинки и винтики внутри выстроенной системы моей деловой и семейной жизни заработали в новых ритмах. Стрелки часов обрели иную скорость. Что-то будоражащее заполонило душу, и даже крикливый петух на заляпанной коровьим навозом площади перед конторой больше не вызывал раздражения…

Она опускала в застенчивости взгляд, и густая тень от не тронутых косметикой ресниц роняла на щёки, скажу языком старомодных ухажёров, таинственную завесу, под которой грезился жадному наблюдателю упоительный восторг любви. Под посторонними взглядами она в смущении вспыхивала – ничего не могу поделать, но сентиментальность не покидает меня – девическим сдобным румянцем, наклоняла слегка вниз свою грациозную головку в милых пшенично-золотистых локонах, чем просто обезоруживала, покоряла, умиляла. В её зеленоватых с удлинённым разрезом глазах ненасытный ценитель женской красоты мог при желании обнаружить редкостный бриллиант пока не разбуженной страсти, дающий пищу воображению и надеждам. И кто знает, сколько уже сердец вздрагивали от этих глаз, сколько пылких душ в осознании невозможности присвоить эту драгоценность, восклицали себе: «О, надо быть или круглым болваном, или человеком без сердца, чтобы остаться равнодушным!». Так открыто, честно, прямо, доверчиво умеют смотреть только дети. На её не знающих мужских поцелуев, ярких от природы, без помады, красиво очерченных, выразительных губах пока не было и намёка на страсть или желание. Она была сама простота, это был чистый сосуд вдохновенного жизнелюбия. Разве можно оставаться безучастным к такому очарованию? Нет. Или надо падать к ногам милой сеньоры и начинать петь серенады. Или бежать сломя голову прочь, прочь от будущего, прочь от самого себя....

На ней превосходно сидело скромное, по фигуре, застёгнутое на блестящие пуговки, с белым отложным воротничком, шерстяное синее платьице до колен. Она напоминала школьницу. И как я узнал через пять минут, это было именно так. Она любила поэму Лермонтова «Мцыри». Вязала крючком. И умела танцевать вальс. Она не умела сплетничать. Хорошо училась. Получала пятёрки на уроках математики и физкультуры. И мечтала о путешествиях в дальние уголки планеты. Ей оставалось три месяца до окончания средней школы. И достаточно много до конца нашей временной земной жизни. В наше бытие пока ещё не просачивались из туннеля времени отголоски будущего – ни траурный марш Шопена, ни «Со святыми упокой». Мы жили безмятежной жизнью младенцев, уверенных в своём бессмертии.

Мой могущественный кум и партнёр по бизнесу Авксентий вскоре воссядет в кресле главы Корпорации. Будет славиться самодурством и кулачными расправами с подчинёнными. И заработает кличку Бесноватого. А я займу место его зама. Бизнес будет набирать обороты. Я буду пребывать в уверенности, что везение бесконечно. В редкий свободный вечер в домашнем кругу моей отдушиной по-прежнему будет спортивный телеканал. А сердце будет согревать тайна с наивными глазами, поклонница Лермонтова, источник вдохновения, причина стрессов. Большие и суровые, как надгробные плиты, телохранители будут хранить моё тело. Бесы – записывать, а Ангелы оплакивать мои грехи. В хартии будет накапливаться моё досье к Судному дню», – я перестал писать, почувствовав приближение её мыслей.

Её мысли шелестели вместе с песком, который с порывами ветра подкатывался щекоткой к моим босым ступням…

Я нерешительно протянул почерневшую, изъеденную старостью, дрожащую руку к тем нежности и любви, которые обещали эти кудряшки на затылке. И обнаружил рядом другую, похожую на человеческую, мохнатую смрадную ручищу. Эта гадость зависла на уровне моих вытаращенных от испуга глаз. Затем жуткую свою чёрную, когтистую шуйцу чертяка сложил в дулю и ткнул в мой нос с такой силищей, что я покатился кубарем и очутился возле женских ножек. Я осторожно приподнял голову. Тень обласкавшей только что меня лапы почесала тень рожек и растворилась.

«Глупец. Ты захотел познакомиться с тем, чего уже давно нет? Как нет и тебя тоже», – поток её сознания пробежал мимо меня, оставив следы пощёчин. Она усмехнулась, и блестящая змейка выскользнула из её мыслей ей на плечо, поглядела на меня с любопытством и осыпалась землёй на мои щёки.

Я стремительно вскочил на ноги и вознамерился бежать. О боже, скорее, скорее, как страшно-то, прочь от наваждений, прочь от этих выматывающих душу воспоминаний! Надо успеть на экзамен. Надо успеть в рай. Туда, где тихо, где мир, где птицы, свет, радость… Но ноги мои не двигались, духовное тело было сковано незримыми цепями.

 

 

Четвёртая минута отпуска. «Зарыкали демоны. Забурлила клоака. Восстала смута. Заскакали исполины…»

 

Новая порция блокнотных листов была подана в мою руку. Я не знал, что в них написать. Но они уже были исписаны: «Что тобою наработано? Какие приоритеты влекли к себе? За какие ценности ты держался? Что составляло соль твоей жизни? Какой духовный родник утолял жажду сердца? Была ли священная душеспасительная радость, приподнимающая над суетой? Был ли внутренний путь к прозрению, к осознанию того, кто ты есть на самом деле и куда стремишься? Горний ли мир или иное место желаешь уготовать себе в посмертном бытии? … «Тело твоё одето червями и пыльными струпьями. Кожа твоя лопается и гноится… Дом паука – уверенность твоя. Обопрёшься о дом свой, и он не устоит»^[1]… О ком это?».

Я поднял глаза к небу, но вместо солнца, луны и звёзд открылось моё родное, личное, то, что я называл своей жизнью. Проступает сквозь небесный экран неотступным фоном земное, давнее: надгробная табличка с моим именем и годами жизни. Выступает поверх давнего – нынешнее. А нынешнее здесь означает и вчерашнее, и сегодняшнее, и завтрашнее одновременно. Куда ни кинь взгляд, всюду в любой точке этого нерукотворного холста, насыщенного впечатлениями прожитого, затянувшего собою как грозовой тучей небесное пространство, выжжено чёрным огнём: САМОНАСЛАЖДЕНИЕ. Побеги сорные, дикие, цепляются за дни моей жизни, тянут в топь. Болото бездонное, тёмное, испускает душок тления. «Это изнанка твоей души», – слышит отчётливо мой слух не сказанное, а положенное напрямую в мои уши.

Я пригляделся. Да, не почудилось. Сорные растения обвешаны, как насаждения в ботаническом саду, ярлыками: похоть, тщеславие, осуждение, воровство, ложь, человекоугодие, злопамятность, зависть, ревность, гордыня, сребролюбие… Ядовитые лианы дышат, они живут, переплетаются с моими жилами, питаются моей кровью, заражают её гноем. Я вижу, как густые, мрачные, гнойные потоки втекают в мою кровь. Каждый из них несёт свой оттенок, своё предназначение, ве́дение их сути мне даётся: блуд, равнодушие, порок, обман, славолюбие, самолюбие….

Чьими стараниями это свершено? Где те, кто обуял мою душу проказой алчности, плесенью самости, мхом пресыщения, ядом превозношения? Кто родитель этого беззакония? Чьими стараниями созидался многолетний паралич моей души, безвольно и бездумно выполнявшей все прожитые годы не свою волю, потакавшей не своим устремлениям, насыщавшей чужое чрево внутри собственного тела? Кто та мачеха-убийца, ежесекундно поившая младенческие уста моей ослеплённой души отравленным молоком гордости? Кто тот хозяин, посадивший меня на цепь привязанностей к мёртвости земных утех? Пусть выйдут ко мне те змеи малодушия, злобы, корысти, богозабвения, которых до последнего вздоха я грел в своей груди!

Вот же. Вторые, третьи, четвёртые глаза духовного озарения открылись. Увиделось то, что заставило волосы мои встать дыбом, закричать страшным рыком, заплакать кровью. Открылись моему зрению планы домостроения собственной души. Пошли ко мне навстречу рать за ратью пылающие огненными зраками мизантропии змееподобные великаны. Они вылезали один за другим из моей души. Являлись моему ошеломлённому взору. Проходили сквозь меня, чтобы устремиться в прежние хляби. Проявились ранее не видимые обычному человеческому глазу стаи отвратительных злоуханных сущностей, заселивших каждый уголок моего внутреннего естества. Зарыкали демоны. Забурлила клоака. Восстала смута. Заскакали исполины.

Я опустил глаза, ища в изнеможении покоя, но его не было и не могло больше никогда быть, и стали проникать внутрь меня те истины, что запечатлел на бумаге неизвестный летописец земной жизни: «Ты думал, что живёшь, но ты гнил. Тебе казалось, что строишь дом, но ты строил себе западню. Ты был уверен, что вокруг дома выращиваешь сад, но ты выращивал одно-единственное дерево. Древо страстей, плоды которого – пустоцветы. Ты бесплодная смоковница, одно из плевел, обречённых на сжигание… Твоя душа – трясина, жилище демонов. Ты их дом».