В моём аду тишина

 

 

 

Сашка Вайнер нашел нам с Костиком новую работу. В ночной клуб средней паршивости требуются администраторы, причем, по счастливой случайности, сразу два. Сашка знает хозяев многих развлекательных заведений, потому что, как всякий порядочный менеджер, он любит тусовки.

 

Мы приходим на собеседование в назначенное время – днем, когда клуб еще закрыт для посетителей. Над танцполом горит свет, и трудно поверить, что несколько часов назад здесь извивались жаркие пьяные тела. Нас встречает Игорь Анатольевич, директор. Штат клуба слишком мал, у них нет отдела по персоналу, и кадрами директор занимается лично. Ему на вид около сорока. Сальный мужик. Видно, что он западает на молодых официанток, подвыпивших посетительниц и любую доступную шваль. Мы сидим в его прокуренном кабинете. На столе початая бутылка коньяка, в пепельнице тонна окурков, вокруг – бумаги, дешевые авторучки, ластики, скрепки, календари.

 

Игорь Анатольевич пьет кофе, нам не предлагает. Он задает кучу вопросов; иногда мы отвечаем в унисон, иногда перебиваем друг друга. Получить эту работу оказывается проще простого, поскольку зарплата оставляет желать лучшего. Но нас устраивает гибкий график, поэтому мы соглашаемся.

 

– Зато можно заработать на чаевых, – говорит Костик уже в общаге, лениво постукивая на своей дарбуке. – И выпивка для нас бесплатная. Кстати, тебя Эльза вчера искала.

 

– Эльза? – я чуть не задыхаюсь от нахлынувших эмоций, произнеся это имя вслух. – И ты мне не сказал?

 

Я выбегаю из комнаты, несусь по коридору, замираю перед ее дверью и делаю несколько глубоких вдохов, прежде чем постучать в дверь.

 

Она открывает и смотрит на меня с легким недоумением. Она сияет, она горит, за ее спиной расправляются прозрачные крылья, ее глаза сверкают чистыми каплями утренней росы.

 

– Привет.

 

– Ты меня… В общем, мне тут сказали, что ты… Короче, ты меня искала?

 

Она хмурит бровки, покусывает нижнюю губу, которая слегка меньше верхней.

 

– А, ну да. Забыла, кому отдала свои ноты. Думала, может, тебе. Потом вспомнила, что Ольге из четыреста пятой комнаты.

 

– Понятно, – я опускаю голову.

 

Эльза уже собирается закрыть передо мной дверь, но внезапно я решаюсь на поступок.

 

– Слушай. Ты не могла бы… Точнее, мы не могли бы сходить куда-нибудь? Вместе.

 

Мы сидим в «Шоколаднице». Я и Эльза. Эльза и я. Она ест зеленое желе – от пирожного отказалась, потому что, как и все танцовщицы, боится располнеть. Мы пьем кофе, мне до одури хочется курить, но я не осмеливаюсь достать сигареты. Вдруг ей это не понравится? А еще я готов убить себя от невыносимой досады. Не понимаю, почему я не пригласил ее раньше? Она такая смешная, такая нежная, такая сказочная. Она рассказывает о своем детстве и теребит золотой кулон на груди.

 

– А помнишь, раньше были пейджеры? – говорит она и отправляет в рот ложечку зеленой вкуснятины. – Мы с девчонками издевались над операторами. Отправляли друг другу всякую пошлятину и пытались представить, как эти тетки краснеют у своих компьютеров.

 

Я смотрю, как она жует. Влажные розовые губки смыкаются и размыкаются, она облизывает их, опускает ресницы, вздыхает.

 

– Денис, ну почему ты молчишь?

 

Я наслаждаюсь внезапным теплом, которое от прозрачно-ванильного звука ее голоса струится вдоль моего позвоночника.

 

– Хочешь, я покажу тебе одну потрясающую вещь?

 

– Надеюсь, это не то, о чем я подумала?

 

Она хихикает, а я краснею.

 

Мы едем в метро, говорим об учебе, травим старые анекдоты, и мне трудно поверить, что с ней можно вот так запросто разговаривать. Сколько же времени я упустил, наивно полагая, что Эльза никогда бы не обратила на меня внимания. Мои эмоции плещутся с мощью кипящей лавы, и я никак не могу сконцентрироваться и понять, что же я ощущаю на данный момент: растерянность, испуг, или изнуряющее бескомпромиссное счастье. Я поглядываю на ее отражение в темных окнах вагона и даже не пытаюсь сдержать улыбки от осознания того, что это она, самая настоящая Эльза стоит рядом со мной в толпе угрюмых людей, и я могу, будто случайно, коснуться ее руки, если только захочу.

 

Мы приходим в магазин, где со мной все здороваются. А сегодня они еще и шепчутся за моей спиной, или это мне только кажется. Мне, в общем-то, давно наплевать, что они считают меня местным сумасшедшим, но сегодня мне на это наплевать вдвойне. Когда Эльза садится за «Блютнер» красного дерева и начинает играть «Лунную сонату», я понимаю, что готов умереть прямо здесь и сейчас. Девушка моей мечты за инструментом моей мечты. Мечта в квадрате.

 

Эльза играет весьма посредственно, как и положено будущему хореографу. Ритм хромает, Эльза иногда промахивается мимо клавиш. Но я не слушаю. Прикрыв веки, я смотрю на тонкие линии бело-лунного света, которые медленно и плавно, будто волны на закате, трепещут в безмятежной гармонии глубокого бархатно-синего минора. Никогда прежде я не видел музыку так четко и живо, никогда тепло и нежность звука так явно не касалось моего сердца. Эльза заканчивает играть, а я все любуюсь ее тонкими пальцами на кремовых, будто вылепленных из масла, клавишах.

 

– Теперь ты сыграй что-нибудь, – просит она. – Тебе это как-то ближе.

 

Консультант Катя собирает немногочисленных посетителей магазина вокруг нас, и я слышу, как она шепчет кому-то:

 

– Этот парень гений. Его стоит послушать, если вы хотите понять, как действительно звучит инструмент.

 

Я поднимаю глаза и вижу девочку лет двенадцати, которую держит за руку молодая привлекательная мама. Обе улыбаются, глядя на меня. Мама – заинтересованно, девочка – бездумно. Я скидываю куртку, отдаю ее Эльзе, сажусь, нежно, будто лаская, касаюсь таких знакомых уже клавиш, а потом на одном дыхании выдаю Фантазию-экспромт Шопена.

 

Я играю Эльзе, ей одной, впервые не думая о потрясенных взглядах пусть малочисленных, что все же слушателей. Мне хочется, чтобы ее подхватил и нес волшебный, завораживающий, стремительный и трепетный хрустальный вихрь. Чтобы она поверила: это не просто музыка – это любовь. Я едва не начинаю рыдать на самом страстном и тревожном пассаже, оставляю последние силы в финале и несколько секунд молча слушаю аплодисменты, которые сегодня для меня важнее оваций в Большом зале консерватории.

 

И я все еще чувствую прохладу гладких клавиш на кончиках пальцев, когда целую Эльзу у всех на глазах.

 

Когда сбываются мечты, начинаешь верить, что эта жизнь хоть чего-то стоит.