Мы не успели оглянуться…

	Поделиться:

 

 

 

Этот текст в полном объёме в журнале за март 2024:

 

На чтение потребуется 1 час 25 минут | Цитата | Скачать файл | Подписаться на журнал

 

 

 

 

После лекции я сижу у себя в кабинете до самого вечера с молчаливым Алексеем Николаевичем и работаю. Читаю журналы, диссертации, пишу статьи или готовлюсь к следующей лекции. Работаю с перерывами, так как приходится принимать посетителей.

Вот коллега пришёл поговорить о деле.

– Я на минуту, на минуту! Сидите, коллега! Только два слова!

Первым делом мы стараемся показать друг другу, что мы оба необыкновенно вежливы и очень рады видеть друг друга. Я усаживаю его в кресло, а он усаживает меня; при этом мы осторожно поглаживаем друг друга по талиям, касаемся пуговиц, и похоже на то, как будто мы ощупываем друг друга и боимся обжечься. Оба смеёмся, хотя не говорим ничего смешного. Усевшись, наклоняемся друг к другу головами и начинаем говорить вполголоса. Как бы сердечно мы ни были расположены друг к другу, мы не можем не хохотать, если кто из нас сострит, хотя бы и неудачно. Кончив говорить о деле, мой коллега порывисто встаёт и, помахивая шляпой в сторону моей работы, начинает прощаться. Опять щупаем друг друга и смеёмся. И когда наконец я возвращаюсь к своему столу, лицо мое всё ещё продолжает улыбаться, должно быть, по инерции.

Немного погодя приходит студент. Молодой человек приятной наружности. Хорошо и стильно одет. Родители платят за обучение, а в нашем университете это совсем не дёшево. Вот уж год, как мы с ним находимся в натянутых отношениях: он отвратительно отвечает мне на зачёте и экзамене. При этом я поддерживаю демократическую тенденцию нашего факультета не ставить двоек на экзамене. Но про зачёты у нас такой традиции нет. Таких молодцов, которых я, выражаясь на студенческом языке, гоняю, не ставя им зачёт, у меня ежегодно набирается человек семь. И весь последний курс, к которому их «условно» допускает деканат, они ходят ко мне получать этот проваленный в конце четвёртого курса зачёт. Те из них, которые понимают, что не выдерживают зачётного испытания по своей неспособности, обыкновенно несут свой крест терпеливо и не торгуются со мной; торгуются же и ходят ко мне только самодовольные сангвиники, широкие натуры, которым проволочка с зачётом как-то портит аппетит и мешает аккуратно посещать ночные клубы. Первых я «доучиваю» и стараюсь додать им всё, что они пропустили за первые четыре года обучения, а вторых просто гоняю весь пятый дипломный курс.

– Садитесь, – говорю я гостю. – Что скажете?

– Извините, профессор, за беспокойство... – начинает он, заикаясь и не глядя мне в лицо. – Я бы не посмел беспокоить вас, если бы не... Я сдавал зачёт по методологии у вас уже пять раз и... и срезался. Прошу вас, будьте добры, поставьте мне его, потому что...

Аргумент, который все ленивые умом будущие философы приводят в свою пользу, всегда один и тот же: они прекрасно выдержали экзамены и зачёты по всем предметам и срезались только на моём, и это тем более удивительно, что по моему предмету они занимались всегда очень усердно и знают его твёрдо; срезались же они благодаря какому-то непонятному недоразумению.

– Извините, мой друг, – говорю я гостю, – поставить вам зачёт я не могу. Пойдите ещё почитайте лекции и статьи по теме. Не торопитесь, изучайте статьи постранично, смотрите ссылки на литературу, берите эту литературу в библиотеке, читайте её, там тоже смотрите на ссылки, по ходу дела читайте и ту, другую литературу, и тогда вам откроются новые, неизведанные вами доселе умозрительные пространства, и только тогда возвращайтесь к моим статьям и лекциям, и читайте их более вдумчиво, с другой высоты. Тогда вы увидите в них смысл, а не просто красивые слова, которые нужно выучить и рассказать на экзамене. Вот такая ситуация, и королевского пути здесь нет. После этого приходите, там увидим.

Пауза. Мне приходит охота немножко повоспитывать и помучить студента за то, что пиво и клубы он любит больше, чем науку, и я спрашиваю со вздохом:

– Скажите, дорогой мой, вам было скучно на моих лекциях и семинарах?

– Нет, что вы, профессор!..

– А мне было скучно. Знаете, почему? Никакой субъективации от вас я не увидел. Объясню вам. Кроме того, чтобы у человека родилась гениальная мысль, ему нужно иметь драйв, чтобы её высказать. Этот драйв и есть условие существования личности. Личностями не рождаются. Понятно, что есть всякие жёсткие условия раннего созревания личности детские дома и интернаты, казармы и этапы, которых вы лишены, слава богу. Так где же вам, как не в стенах университета, становиться личностью?

Студент понуро молчит, а я продолжаю:

– Но и это ещё не всё. Вам обязательно нужно дождаться, когда ваши коллеги по цеху устроят вам настоящее избиение по поводу вашей гениальной идеи. И нужно выжить при этом избиении, и позволить себе и этот драйв, и свои гениальные мысли в дальнейшей профессиональной жизни. По-моему, самое лучшее, что вы можете теперь сделать – это совсем оставить философский факультет. Если при ваших способностях вам никак не удаётся сдать зачёт по методологии, то, очевидно, у вас нет ни желания, ни призвания, ни мышления, ни драйва.

Лицо сангвиника вытягивается.

– Простите, профессор, – усмехается он, – но это было бы с моей стороны, по меньшей мере, странно. Проучиться пять лет и вдруг... уйти!

– Ну, да! Лучше потерять даром пять лет, чем потом всю жизнь заниматься делом, которого не любишь.

Да он и не будет заниматься философией. Его отец работает в правительстве государства нашего. Он с сынишкой только и ждут не дождутся момента окончания университета, чтобы побыстрее приставить этого балбеса к делу. Но и в правительство надо отправить мыслящего и драйвового человека, раз уж он попал в университет и ко мне в руки. Поэтому я спешу сказать:

– Впрочем, как знаете. Итак, почитайте ещё немножко и приходите.

– Когда? – глухо спрашивает умственный лентяй.

– Когда хотите. Хоть завтра.

И в его добрых глазах я читаю: «Прийти-то можно, но ведь ты, старый чёрт, опять меня прогонишь!».

– Конечно, – говорю я, – вы не станете учёнее, оттого что будете у меня экзаменоваться ещё пятнадцать раз, но это воспитает в вас характер. И на том спасибо.

Наступает молчание. Я поднимаюсь и жду, когда уйдёт гость, а он стоит, смотрит на окно, теребит свой пиджак и думает. Становится скучно.

Голос у него, надо сказать, приятный, сочный, отлично будет звучать на заседаниях правительственных комитетов и комиссий, а доклады для него и референты напишут. Глаза, вроде, умные, насмешливые, лицо благодушное, несколько помятое от частого употребления алкоголя и долгого лежанья на диване; по-видимому, он мог бы рассказать мне много интересного про московские клубы, про бесконечные роскошные тусовки брильянтовой молодёжи, про свои любовные похождения, про «голую вечеринку», про друзей, которых он любит, но, к сожалению, говорить об этом не принято. А я бы охотно послушал.

– Профессор! Даю вам честное слово, что если вы поставите мне зачёт, то я...

Как только дело дошло до «честного слова», я махаю руками и сажусь за стол. Студент думает ещё минуту и говорит уныло:

– До свидания, профессор... Извините.

– До встречи, друг мой. Доброго здоровья.

Он нерешительно уходит и, выйдя из университетского здания, вероятно, опять долго думает; ничего не придумав, кроме «старого чёрта» по моему адресу, он идёт в ближайший ресторан пить пиво или вино и обедать, а потом едет к себе домой спать, чтобы к ночи с новыми силами отправиться в клубы или на тусовки. Мир праху твоему, труженик науки!

Третий визит. Входит молодой сияющий кандидат наук в новом чёрном костюме из магазина, явно не по фигуре, в очках с блестящей золотой оправой. Представляется и рекомендуется. Прошу садиться и спрашиваю, что угодно. Не без волнения молодой жрец науки начинает говорить мне, что в этом году он выдержал экзамены и кандидатскую защиту. Ему хотелось бы поработать у меня, под моим руководством, и я бы премного обязал его, если бы дал ему тему для последующего развития и написания докторской диссертации в будущем.

– Очень рад быть вам полезным, коллега, – говорю я, – но давайте сначала споёмся относительно того, что такое диссертация. Под этим словом подразумевается сочинение, составляющее продукт самостоятельного творчества. Не так ли? Сочинение же, написанное на чужую тему и под чужим руководством, называется иначе...

Кандидат молчит. Я вспыхиваю, вскакиваю с места, начинаю ходить по кабинету.

– Понимаю, что общая ситуация в мировой науке и в философии, в частности, требует актуальности, ну или, назовём это так – востребованности государством с последующей героизацией творца этой работы, всеобщей славы и любви народной. А ведь я должен понять, почему Вы кровно заинтересованы в решении вопроса, какой темой заниматься? Вот вы – философ, а для обычного человека, не имеющего университетского образования, вы, прежде всего, – мыслитель. Поэтому давайте, припомним, что похожая ситуация была в науке в конце XVIII века. И начать нам придётся не с востребованности и последующей славы народной, а с… Фихте. Помните такого?

– Да, мы проходили, кажется, на четвёртом курсе. И сдавали отдельный зачёт по немецкой классической философии.

Я продолжаю ходить по кабинету и понимаю, как мало в итоге осаждается в головах и душах наших студентов. И, кроме нас, здесь виновных нет.

– Поскольку мы с вами не на зачёте, позвольте я вкратце кое-что напомню. Фихте обсуждал вопрос науки того времени предельно субъективированно: «Что сейчас, в нынешней ситуации, в Германии обязан и должен делать учёный? Что учёные должны исповедовать, и как мы – учёные, должны действовать?». Почему он оказал влияние на весь научный мир? Он был искренним, беззаветно смелым, и он не политиканствовал. Он только обсуждал вопрос, что ему, как учёному, делать? Припоминаете? Согласны с этим?

Кандидат наук кивает и делает усилия, пытаясь что-то припомнить, но я чувствую, безуспешно.

– Теперь давайте посмотрим на ситуацию иначе. Представьте, что Фихте начал бы обсуждать эту проблему, так, как делаем это мы – то есть – объективированно: «Уважаемые коллеги! Профессора немецких университетов – отстой и дно вы все! И делаете совсем не то, что нужно». Каков бы был результат этих его выступлений? Характеристика его личности в научной среде была бы однозначная: последний подонок, задвинем его подальше и не будем обращать на него внимания. Как считаете, верно?

– Совершенно верно, профессор.

– Ну так вот, сейчас лекции и труды Фихте находятся в числе классики не только науки, но и культуры Германии. Почему это произошло, не догадываетесь?

– Из-за субъективированного взгляда?

– Да. Но главнее всего то, что Фихте сам для себя эти труды написал, понимаете? В том числе мужественно произнёс и это: «Я, Иоганн Готлиб Фихте – отстой и дно науки». И только по этой причине все немецкие профессора поняли, о чём это он на самом деле там написал. А кроме этого смысла, дальше нас с вами поджидает и главная методологическая проблема. Ведь одно дело просто понять: «как я так могу жить и творить в этой ситуации», – а совсем другое дело – перейти к практическому осмыслению и воплощению, а затем – к последующему выбору своего собственного места в науке, которая, в свою очередь, не где-то на небе, а в конкретной стране находится.

Молодой коллега изо всех сил, судя по его выражению лица, пытается меня понять. Но видно, что он уже близок к последнему издыханию.

– Что это такое для вас может означать? А это постоянные вопросы к себе: «Что я должен делать? За что я беру на себя ответственность? Как я должен себя вести?». И здесь тоже множество подводных камней, которые никак не дают уйти от обсуждения вопроса: «Что должны делать другие?». Поэтому в каждый момент времени надо быть готовым сказать себе: «Что делает другой – это его дело, а я чётко знаю свои границы и уважаю границы других». Поэтому я раскрываю в своём научном труде только то, что делал я, и только с той точки зрения, что мне надо было делать или, наоборот, не надо было делать. Понимаете ли, куда нас привёл Фихте?

Кандидат наук молчит, показывая, что он крайне глубоко обдумывает, что мне ответить, но я вижу, что он попросту боится подать голос, как студент боится что-нибудь не то ляпнуть на экзамене и привести экзаменующего профессора в бешенство.

– Фихте привёл нас к важной категории. Это есть категория самоопределения. И самоопределение ваше находится вне контекста вашего научного исследования, и оно – не научное исследование. Без вашего самоопределения схема любого научного исследования, которое вы проводите, даст вам ложную онтологическую схему; если сказать по-простому: ваша научная работа будет абсолютно научным враньём с использованием красивых терминов и сложных умственных построений. В итоге написана эта работа будет с одной лишь целью – запутать свой разум и разум тех, кто будет ваше исследование использовать в своей работе. Поэтому поймите меня правильно, именно из-за этого я не торгую темами.

Хрустящий, как новая купюра, кандидат философских наук молчит, и только около его скул выступает лёгкая краска. Лицо его выражает глубокое уважение к моей учёности и авторитету, а по глазам его я вижу, что он презирает и мой голос, и мою жалкую фигуру, и нервную жестикуляцию. В своей пламенной речи я представляюсь ему чудаком.

– Отчего вы не хотите быть самостоятельным? Отчего вам так противна свобода?

Говорю я много, а он всё молчит. В конце концов я мало-помалу стихаю и, разумеется, сдаюсь. Кандидат получает от меня тему, звенящую и поющую, как гимн, которой на самом деле грош цена. Дорожная карта этой темы ясна, потому как освещена фонарями диалектического материализма на всём протяжении, как Минское шоссе. За несколько лет он напишет под моим наблюдением никому не нужную докторскую диссертацию, с достоинством выдержит скучный диспут и получит нужную ему учёную степень.

 

 

 

Чтобы прочитать в полном объёме все тексты,
опубликованные в журнале «Новая Литература» в марте 2024 года,
оформите подписку или купите номер:

 

 

 

 

	Поделиться: