Последняя жертва войны

 

Купить в журнале за октябрь 2018 (doc, pdf):

 

На чтение потребуется 25 минут | Цитата | Скачать в полном объёме: doc, fb2, rtf, txt, pdf

 

 

 

 

Когда я уезжаю в командировку, матушка обязательно назавтра же звонит мне, чтобы узнать, что и как. И в этот раз случилось то же самое. Но я не знал, что ей сказать, и в безмолвии застыл с трубкой в руке. Казалось, в горле стоял тяжёлый ком. А из трубки доносилось: «Что случилось, почему ты молчишь?». Мать безостановочно засыпала вопросами. Про себя я прошептал: «Тётя Зоя умерла!». Мама повторила несколько раз: «Не слышу тебя, сынок». И как же я донесу ей эту тяжёлую весть? Может быть, рассказать ей по возвращении? Да, точно, расскажу обо всём подробно, как только вернусь домой. Ей сейчас лучше не знать об этом.

– Мама, я сам вам позвоню. Не беспокойтесь!

– Как там Зоя? Долго не задерживайтесь!

– Да, да, конечно. Пока, мам.

– Передай привет Зое.

Успокоил маму, а сам потерял покой. Назавтра я пошёл к могиле тёти Зои, чтобы попрощаться. Не зная, что сказать, я смотрел на две могилы. И тут мысли нахлынули сами собой: издалека доносился рёв паровоза, затем вагоны столкнулись друг о дружку, позже послышались звуки отъезжающего поезда...

 

С началом войны большинство эвакуированных людей с Украины прибыло в наш кишлак – Кумушкан. А Зою апа, то есть тётю Зою, поселили в доме нашей ближайшей соседки Олмосхон-ая. В том году я пошёл в первый класс. Вернувшись из школы, застал маму, которая собралась навестить новых соседей. Я поплёлся за ней. Ведь со вчерашнего вечера мне очень хотелось увидеть гогочущего снежно-белого гуся, звуки которого слышалось на всю округу.

Соседка Олмосхон-ая под сводами виноградных лоз разговаривала с какой-то русской старушкой. Они сидели на ветхом, выцветшем, искривлённом топчане^[1]. Увидев коврик, разосланный на старом кигизе,^[2] мама чуть удивлённо приподняла брови. «Видать, в честь гостей», – подумала она наверняка. Кстати, полосатый коврик, привезённый дядей Тулкуном, расстилали только на свадебные торжества или для гостей, а в остальное время на старый выцветший войлочный кигиз свалянного из бараньей шерсти ничего не стелили. На его краешке есть подгоревшее место размером с ладонь. Обычно под курпачами^[3] его не видно. Мой приятель Икбол прятал в эту дыру выигранные фантики. Он всегда умудрялся садиться именно на то место с маленьким секретом.

Олмосхон-ая, завидев нас, вышла навстречу. Эта женщина, проводившая на войну мужа и двух сыновей, с тех пор заметно согнулась, осунулась. Но она принимала действительность как должное. Потому что понимала, что она не одна такая страдалица. У неё была всегда дежурная фраза: «Чтоб сдохли эти немцы!». До того момента я никогда не видел русских женщин. Я спрятался за маму, немного страшась. В это время старушка рукой поманила меня: «Иди сюда, сыночек». Я не понял её слов, но по жесту смекнул, что она подзывает к себе. Мать подтолкнула меня: «Иди, подойди к ней». Но я засмущался и не сдвинулся с места.

– Невестку вашу не видать, – сказала мама на ломаном русском.

– С тех пор как приехала, заперлась в комнате и плачет не переставая, – ответила Олмосхон-ая вместо старушки. – Мы звали её покушать, не идёт, окаянная. Я даже растерялась.

– Почему? – спросила мать, протягивая соседке узелок с ароматным свежеиспечённым сладким хлебом внутри.

– Может, у нас ей не понравилось?

– Да что вы!

– Так ведь не ест со вчерашнего дня, – сказала в сердцах Олмосхон-ая...

– Проклятые немцы! Всем нарушили покой со своей войной. Бедняжка, наверное, лишилась и мужа, и дома. Поэтому и плачет, – успокаивала мать соседку.

– Ладно если бы только плакала. Она же рыдает горестно во весь голос так, что сердце разрывается. ..

– Наверное, больше всех пострадала она. Да, кстати, я принесла горячие лепёшки. Хорошо было бы, если б она отведала. Может, мне удастся позвать её? – сказала мать, прежде чем присесть на край топчана.

– Ладно, попытайтесь. Может, и послушается вас.

Перед тем как войти в дом, мать обратилась к старушке, спросив о причине горя её невестки.

– Я... я не могу рассказать, – задрожал голос старушки, а из глаз её покатились крупные слезинки. Было заметно её сильное волнение и то, как её сухие, бесцветные губы судорожно задрожали.

– Заходите. Вот если б вы смогли её успокоить. Но боюсь, что вам это не под силу. Вдруг, если она от отчаяния нагрубит вам, пожалуйста, не обижайтесь.

Я последовал за мамой.

 

В комнате возле окна на железной кровати лежала худощавая молодая женщина. Даже с порога было видно, как вздрагивали её тонкие плечи. У её ног стоял с воинственным видом жирный гусь, которого я вчера видел только один раз. Я хотел подойти потрогать его, но мать удержала меня за руку. Наказав мне молча стоять у двери и не двигаться с места, мама тихонько подошла к плачущей женщине. Гусь обеспокоенно загоготал, словно предупреждая хозяйку о приближающейся опасности. Женщина даже не шелохнулась.

– Дочинка, – сказала мать, вспоминая весь свой скудный словарный запас русского языка. – Мы соседи. Горячий хлеб принос. Ставай, дочинка!

Женщина, казалось, ничего не слышала и не шевелилась. Мать очень хотела подойти к ней, но побаивалась гуся, который вот-вот набросится на неё, если что...

– Кыш! – сказала мать, поднимая руку. Вдруг женщина с места крикнула: «Не трогайте его!». Затем добавила: «Выйдите отсюда. Не мешайте мне», – и в сердцах отвернулась к окну. Мать опешила. Она не знала, что дальше делать. Признаться, я не совсем понял, что сказала та женщина, завернувшаяся в большой белый пуховый платок, но было ясно, что что-то не так. Потому что моя мама надолго застыла на месте в странном смятении.

Мне стало жаль её.

– Пошли! – сказал я ей.

Если честно, я был зол на грубость этой незнакомой женщины, которая даже по возрасту не должна была так поступать. Бедная мама, с каким трудом она испекла этот хлеб и в такое голодное для всех трудное время хотела поделиться им по-братски.... Я потянул её за руку. И только тогда она поняла, что звать женщину бесполезно. Мы вернулись назад.

 

– Никого не слушает, – сказала Олмосхон-ая, утешая мою мать.

– Как её зовут? – спросила мать.

– Зоя, – ответила старушка, освобождая ей место возле себя. – Она моя невестка. Ей, двадцать два года. Муж и сын ушли на войну. Остались мы вдвоём.

– Ваш сын погиб на войне? – спросила мать старушку.

– Слав богу, пока жив, – ответила старушка, с умилением глядя на хлеб в маминых руках.

– Может быть, её родители погибли в бомбёжке?

– Нет, они тоже живы.

– Почему же тогда она так убивается? – не унималась мать.

Старушка вдруг заревела как малое дитя, мотая головой. В этот момент она рыдала так горько – не меньше, чем её невестка. И всё же ни слова не сказала о причине их слёз.

– И мне не рассказывают, окаянные, – сказала Олмосхон-ая, ставя на стол только что срезанные гроздья винограда. Давайте, спросим у них дня через два, когда они придут в себя. Присаживайтесь к столу.

 

Мы вернулись домой, так и не узнав причину горя молодой женщины. Мать и позднее не смогла докопаться до истины. Вскоре старушка ушла на тот свет от страданий и горя, унеся с собой в гроб их тайну. Война закончилась через четыре года, но сколько судеб она покалечила! Начались мирные дни. Радость и веселье вокруг. Но на бледном лице Зои так и не появилась улыбка. Наоборот, теперь она пуще загоревала. Возвращаться на Родину тоже не торопилась. Оказывается, она всё-таки проговорилась соседке, что не может вернуться туда. На что я был удивлён не меньше матери. Ведь теперь я был подростком, кое-что понимающим. На самом деле из-за проклятой войны мы все раньше времени повзрослели...

После окончания школы я уехал в Ташкент на учёбу. Но, к сожалению, не смог поступить в университет. На следующий год был призван на военную службу. Попал на службу в украинский город Харьков. Услышав об этом, и тётя Зоя стала передавать мне приветы. Оказывается, она родилась именно в этом городе. Но за возлюбленным, родом из Крыма, она переехала туда после замужества. Как-то раз, через месяц, я должен был получить увольнение. И тогда у меня появилась идея пригласить сюда маму и тётю Зою. Хотел с ними погулять здесь два-три дня, а потом вернуться вместе домой. Но из письма я узнал, что, услышав о моём предложении, тётя Зоя залилась горькими слезами. Она сказала моей матери: «Как же я вернусь в деревню? Что я скажу всем? Нет, никогда не смогу туда поехать!». Я разозлился не на шутку. Мне сильно захотелось разведать её тайну. Странно, как она живёт с этим столько лет? И никому ни слова!

После военной службы я сдал документы на исторический факультет университета. После пяти лет учёбы меня оставили работать на факультете. Вскоре начал учиться в аспирантуре. Я мечтал стать кандидатом наук. В период службы в армии я в совершенстве изучил и украинский, и крымско-татарский языки. Может быть, по этой причине меня пригласили на работу в МИД. Перед отъездом в командировку на Украину в составе разных делегаций я обязательно заезжал в родной кишлак Кумушкан, чтобы получить благословение родителей. Каждый раз тётя Зоя, узнав об очередной моей поездке, подолгу провожала меня со слезами.

– Давайте я вас тоже заберу, – сказал я однажды. Тётя Зоя не согласилась. Со слезами она пошла обратно. Но в следующий раз она дала мне адрес своей деревни, которая находилась на окраине города. «Наверное, наш дом давно уже разбомбили. И, пожалуйста, расспросите о малышке по имени Расия». Для того чтобы произнести эти слова, ей, возможно, потребовалась неимоверная сила. Она обливалась потом, дыхание её спёрло, ещё немного и потеряла бы сознание.

Я был ошеломлён. Её голубые глаза, как и тогда, при первой нашей встрече, были полны горечи, слёзы так и катились по щекам. Печальный голос её дрожал, слова еле были слышны. В них была невосполнимая утрата и горечь разлуки. Что же это за история, которую она никак не может забыть? Неужто это такое великое несчастье, которое нельзя вычеркнуть из памяти? А может, это глубокая тоска по родине? Что же это за горе, которое при каждом воспоминании нещадно разрывает сердце?

 

Я выкроил время, чтобы выполнить обещание. Руководитель делегации, узнав о моём незапланированном визите, заподозрил меня. Я решил, что его надо посвятить в эту историю. Кое-как получил его согласие, но сразу понял, что за мной приставили «хвост». Я же сделал вид, что ничего не заметил. Поехал в Зоину деревню. Оказалось, что большинство народу вернулось в свои дома, а в пустующие заселились те, кто потерял свой кров. Видно было, что люди уже обжились, но последствия войны все ещё ощущались. Мне не составило труда найти дом, куда Зоя пришла невесткой. Видимо, половина дома была отстроена заново, так как дом был разделён на две части. Я постучался. Калитку мне открыла полная женщина лет пятидесяти.

Озвучив причину своего визита, я спросил в каком году они здесь поселились.

– Весной сорок шестого, – ответила обеспокоенно женщина, представившаяся Альмирой Рауфовной. Затем вдруг спросила: «А что, хозяева хотят вернуться?»

– Нет, – ответил я. И только после этого она облегчённо вздохнула. В разговоре я расспросил о малышке по имени Расия.

Оказалось, что в полуразрушенный дом Альмира Рауфовна заселилась с двумя детьми. Однажды к ней в дом пришёл какой-то старик, который еле волочил ноги. Увидев незнакомых поселенцев, он с разочарованным лицом молча пошёл обратно. Но Альмира Рауфовна не растерялась, догнала его, вернула обратно, пригласила в дом, чувствовала, что ему есть что рассказать. В тот день хозяйка напоила гостя водкой. После глубокого похмелья у старика развязался язык. Он стал рассказывать о том, как после массового отъезда населения он остался в деревне один. В поисках еды он бродил из дома в дом. Очередным был вот этот дом, где когда-то жила Зоя. Вместо еды он натолкнулся здесь на завёрнутого в пелёнки ребёнка, который спокойно лежал на кровати возле окна. Он тихо подкрался к нему: ребёнок не подавал признаков жизни. Совесть не позволила ему оставить мёртвого ребёнка просто так. К сожалению, кладбище находилось в соседней деревушке. Обессиленный, он не сможет его донести туда. Скорее всего, он доберётся до ближайшего холма и там же схоронит его в глубокой яме, размышлял он. Назавтра еле живой старик смог лишь начертить на маленькой дощечке: «Расия – трёхмесячный ребёнок». Затем он нашёл кусочек чёрствого хлеба, подкрепившись им, пошёл и закрепил надписанную дощечку над маленькой могилкой. Так он еле дотянул до окончания войны в голоде и холоде. Зашёл, услышав, что в этом доме живут люди. В тот день он вручил Альмире Рауфовне свидетельство о рождении, которое он нашёл в пелёнках той малышки. Попросил, чтобы отдали, если вернутся хозяева дома. В сердцах он крепко выругался, проклинал непутёвую мать, оставившую ребёнка на произвол судьбы. Старик вскоре умер.

 

Возвращаясь назад, я, кажется, понял тайну большого горя тёти Зои. Получается, она сознательно оставила беспомощного ребёнка умирать в мучениях! Но как? В голове даже не укладывалось! Это какой же надо быть матерью, чтобы вот так оставить крохотного младенца, родимую кровинушку? Неужто она поступила так из корыстных целей? Подумала, что устроит жизнь на новом месте, вновь выйдет замуж, а ребёнка посчитала для себя обузой? Мне не хотелось в это верить. При этой мысли я глубоко возненавидел тётю Зою. Сделала дело, а сама в слёзы? Что, этим она хотела снискать к себе жалость людей? Но в то же время у меня мелькнула мысль: а может, я ошибаюсь? Потому что, будучи вдовой, Зоя не вышла замуж. Никогда я не видел её смеющейся. Даже после окончания войны она не торопилась обратно домой на родину.

Что же я, учёный-невежда, изучая всемирную историю, прошлое и настоящее, религию и культуру народов, не смог понять, что творится в душе простой женщины, живущей с нами бок о бок?! Или же я, обидевшись на её грубость в отношении моей матери, не поинтересовался её судьбой? Может быть... Так ведь она и сама в какой-то мере виновата: нелюдимая, скрытная, никого к себе не подпускала.

Да, казалось, только теперь я понял причину большого горя этой женщины. Видимо, она не смогла простить себя за свой нечеловеческий поступок. По этой же причине она не может вернуться на родину. Неужели так оно и есть?

 

Увидев меня, тётя Зоя кинулась мне на шею. Она долго не отпускала меня из объятий и также долго и горько рыдала. Мне показалось, что слёзы её неискренни. При этой мысли я постарался освободиться из её крепких рук. Почувствовав это, она разрыдалась ещё пуще. Затем она с дрожью в голосе проговорила:

– Это не то, что ты думаешь.

– А что?! – вырвалось у меня.

Мать не понимала, что происходило между нами. Она забеспокоилась из-за того, что я веду себя грубо с этой бедной женщиной. Наконец тётя Зоя успокоилась.

– Какую же весть ты принёс? – спросила женщина, поспешно поправляя воротник моего пиджака, который она сильно помяла меж пальцев.

– А может, сначала вы расскажете?

– Нет, сначала ты.

В этом году стояла ранняя осень. Воздух был прохладным. Но несмотря на это, мы оставались на улице под виноградником. Мать завела нас в дом.

Я подробно рассказал обо всём, что узнал во время командировки. Когда рассказ дошёл до старика, который зашёл в дом в поисках еды, слёзы наполнили глаза тёти Зои. Она не сдержалась и разразилась горькими слезами в момент, когда в рассказе я дошёл до мёртвого ребёнка на кровати возле окна. Она затряслась от отчаянных рыданий в объятиях моей матери. Мать все ещё не понимала, что происходит. Её руки, покрытые морщинами, теперь гладили дрожащие плечи и поседевшие волосы тёти Зои. Она не могла найти слов, которые смогли бы успокоить эту женщину. Ответ она искала в моих глазах. Когда же я рассказывал о том, как старик выкопал могилку на холме близ деревушки, тётя Зоя на мгновенье замолкла, приподняла голову и скороговоркой благословила Всевышнего за то, что тот не оставил ребёнка на съедение бродячим собакам. Затем спросила:

– Ты видел своими глазами могилку Расии?

– Да. На ней даже сохранилась дощечка с именем девочки. А вот это её документ.

Увидев свидетельство о рождении своего ребёнка, Зоя застыла на несколько мгновений. Затем, придя в себя, она дрожащими руками бережно взяла его и приложила к лицу. Вся её история как старая кинолента пробежала перед глазами. Она вспомнила её от начала до конца.

 

 

*   *   *

 

...Недобрая весть, которую с раннего утра распространяли по деревне, переходила из дома в дом. Председатель колхоза и однорукий майор лет пятидесяти заставляли ещё пуще паниковать людей, которые и так жили в страхе от скорого нашествия фашистов.

– Срочно всем на вокзал в течение часа! Поезд отходит ровно в шесть! Берите с собой только самое необходимое. Слышите? Только документы и съестные припасы на два-три дня!

– А постель нужна? – спросил кто-то в суете.

– Нельзя. Собирайтесь, на вокзале народу много. Если не успеете на шестичасовой, отстанете от поезда. Немцы совсем близко! Пошевеливайтесь!

Голоса «глашатаев» теперь слышались во дворе Зоиного дома.

– Можно, я возьму с собой гуся? – спросила Зоя, указав на животное, которое повсюду следовало за ней. Ведь скоро и дочка подрастёт....

– Ты в своём уме? Ещё неизвестно, найдётся ли место для тебя и твоего ребёнка! Убери его! Что ты стоишь как вкопанная?! Собирай шмотки старушки!

Громкоголосый майор теперь вовсю колотил соседские окна.

– Что вы возитесь в доме?! Бегите на вокзал!

Зоя заметалась. Надела на свекровь тёплый джемпер, накинула ей на голову тёплый платок, обмотала его концы вокруг её туловища. Даже не забыла обуть в валенки.

– Вы бегите! Я сейчас соберу Расию, догоню вас! Вставайте!

Перед тем как выйти, старушка попросила не забыть прихватить и её лекарства.

– Конечно, обязательно возьму. Следуйте за людьми!

Зоя кинулась в дом, за ней – гусь неровной походкой. Под старым сервантом она достала документы, завёрнутые в несколько слоев пожелтевшей газеты. Наспех раскрыла их: вроде все на месте. Теперь осталось разбудить ребёнка, одеть его. В беготне она отыскала тёплую одежду ребёнка, одела его, остальные вещи бросила в общий большой узел, который она набросит на плечи. Теперь и гусь заметался, казалось, и он понял, что приближается какая-то беда. Он начал гоготать совсем не так, как обычно. Не отставал от Зои, ходил за ней по пятам. Она в спальню – он за ней, она в сени – он туда же. Зоя искала свою одежду, меж тем изредка бросала взгляды на гуся. Постепенно ей становилось жаль оставлять его одного. А что если она оставит ему вчерашнюю еду? Положит ещё полбуханки. Как-нибудь он день продержится... Нет, его вообще нельзя оставлять. Ведь фашисты зарежут его... В суете она даже представила себе эту картину и вздрогнула. Нет, не сможет она оставить его жестоким фашистам. Как-нибудь донесёт его до вокзала, а там видно будет. В этот момент у неё появилась идея завернуть гуся в пелёнки, как ребёнка. А чтобы в пути он не издавал звуки, она завяжет ему клюв верёвкой. А в поезде уже никому до него не будет дела. Зоя, обрадовавшись своей находчивости, разорвала старое одеяло пополам. Она подумала, что если одинаково завернёт и ребёнка, и гуся, то будет казаться, что у нее двойня, и люди обязательно помогут ей взобраться на поезд без очереди. Она энергичными движениями завернула в одеяло сначала гуся. Тот, видимо, понял, что уезжает с хозяйкой, и не стал сопротивляться. В шкафу с белой ситцевой занавеской вместо стекла она обнаружила тёплый зимний платок. Нашла ещё один такой же. Повязала гуся так, что он не мог двигаться. Теперь очередь дошла и до ребёнка. Завернула и его в одеяло, а посередине повязала оборванным платком. Чтобы в поезде не искать документов ребёнка, когда потребуют, она засунула метрику прямо в пелёнки. Теперь надо взять еду на дорогу.

– Ты готова, Зоя?!

Во дворе паническим голосом кричал председатель колхоза.

– Бегу! – ответила она, и накинула на плечи большой узел.

– Чего ты тянешь? Все уже ушли!

– Всё, я готова!

 

Прихватив ребёнка и гуся, она вылетела на улицу. Мимо пробежала соседка, волоча за собой пятилетнего сына. Ни здрасте, ни до свидания. Все в панике. У всех в голове одно – успеть бы до поезда! Зоя только хотела побежать за соседкой, но увидела, как скорыми шагами к ней приближается майор. Сердце ушло в пятки: «Он заметил. Мне конец», – промелькнуло у неё в голове. Конечно же, майор сразу понял, что в одной руке у Зои гусь.

– Всё равно сделала по-своему! – крикнул подбежавший майор.

– Так ведь....

– Не надейся, всё равно не пущу в поезд! Мне поручено эвакуировать только людей! Тебе понятно это? Стой, подойди сюда! Который из них твой ребёнок?

Майор пощупал, затем раскрыл пелёнки, увидел гуся с завязанным клювом, вырвал его из Зоиных рук и перекинул через деревянную ограду во двор. Зоя перепугалась не на шутку, она ничего не сказала в ответ рассвирепевшему майору. Что если он принципиально не позволит ей сесть на поезд, и она попадёт с ребёнком в плен к немцам? Не дай бог!

– Ладно, не возьму его с собой. Только дай развязать его!

– Живо! Если не догонишь меня, пеняй на себя! – перебил он испуганную Зою. Не придавая значения грубому отношению военного, Зоя ринулась назад. Ворвавшись в сени, сбросила узел на пол. Ребёнка положила на круглый стол. Побежала во двор, хотела было взять и развязать гуся, но подумала, что тот всё равно от неё не отстанет, и передумала. «Что же делать?» – крутилось у неё в голове. «А что если засунуть гуся в узел? Как-нибудь доберётся до поезда». Решено, но узел увеличился в размерах. «Если тот злой майор заметит это, то мне несдобровать», – подумала она. Гуся он не пожалеет. Пнёт, да так сильно, что покалечит его. Не зная, как поступить, Зоя металась по комнате. Значит, выхода никакого? Теперь придётся распрощаться с гусем, который так привык к ней?!

Она бросила взгляд в окно. Майора не видать. «Если он немного отойдёт, выйду», – подумала она. Тут ребёнок начал всхлипывать от голода. Взяв его на руки, она пошла в спальню. Присев на железную кровать, стала кормить его грудью. Пусть вдоволь пососёт. Успею, добегу. Всё равно поезд не отъедет в шесть, как сказали. Зоя не спеша кормила ребёнка, будто никуда не торопилась. Она ещё молодая, быстро догонит майора. А может даже и перегонит. Теперь дочка была сыта. Зоя положила ребёнка на кровать и подошла к гусю. Задумалась, взяв его на руки.

– Зоя!

Увидев на пороге майора со сжатыми кулачищами, она словно окаменела.

– Бери барахло и вон!!!

Зоя машинально повесила на плечи узел.

– Не хочешь уезжать? Хочешь сдаться немцам? А может, ты их разведчица? Говори! Если так, то я сам тебя пристрелю!

С этими словами майор вытащил пистолет из кобуры.

– Говори, негодная!

От страха Зоя кинулась во двор. Майор заглянул во все комнаты, чтобы убедиться, что никого не осталось в доме. Когда он шагнул в спальню, из окна ворвался лёгкий ветер, сорвавший штору с окна, которая на миг накрыла ребёнка. Так майор не заметил лежащего на кровати ребёнка. Ни души. Майор вернулся назад…

 

Еле живая, Зоя кое-как взобралась на поезд. Прижав ребёнка к груди, она откинулась с облегчением к стенке вагона и вздремнула. От усталости она даже не слышала шум, крик и плач детей вокруг. Она выдохлась, когда бежала к поезду. Боялась обернувшись назад, увидеть майора с налитыми кровью глазами, который целится в неё из пистолета. Поэтому она бежала без оглядки. К счастью, успела! Теперь можно было и отдохнуть. Ребёнок сыт. Наверное, и он устал от такой беготни. Ладно, пусть спит. Зоя проснулась от сильного грохота поезда. Спросила время у рядом сидевшей женщины, которая то и дело причитала, проклиная Гитлера: «Да чтоб ты сдох, Гитлер проклятый, чтоб дом твой сгорел!».

– Уже два часа как едем.

Зоя прислушалась к ребёнку. Он молчал. Она не хотела его будить. Пусть отдыхает, ведь ребёнок ещё! Лишь бы грохот поезда да шум обеспокоенных людей, охи и ахи, капризы детей не напугали её крохотную малышку. Чем больше она поспит, тем лучше. Но прошёл примерно час, а ребёнок всё молчал. Да, иногда покачивание вагона успокаивает детей как колыбель. Но неужто дитя до сих пор не проголодалась? Ну-ка…

Раскрыв пеленки, Зоя окаменела, словно увидела ядовитую змею. Её зрачки расширились. Она задёргала головой. Её хотелось что-то сказать, нет, нет – даже закричать. Но будто большой ком застрял в горле. Она безмолвно раскрыла рот, словно ей воздуха не хватало. Её сердце перестало стучать, ещё когда она начала приподымать краешек одеяльца. Вокруг никому ни до кого не было дела. Кто-то в углу тихо грыз кусок чёрствого хлеба, пряча его меж двух ладоней. Видно, не хотелось привлекать внимание окружающих громким хрустом. Кто-то протягивал охрипшему от жажды ребёнку глоток воды в железной кружке. Ещё кто-то искал потерявшуюся сестрёнку, а кто-то дремал и не хотел открывать слипшихся глаз. И этот момент страшный визг заставил вздрогнуть всех от мала до велика. Внутри Зои будто проснулся сильнейший вулкан, который вот-вот взорвётся с ужасающей силой. Стон, издаваемый из глубины сердца, которое кровью обливалось, накрыл собой все голоса вокруг.

– А-а-а-ааа!!!

Вдохнув глубоко, она заорала во весь голос.

Никто ничего не понимал. Только женщина, сидевшая рядом с Зоей, предположила, что она, возможно лишилась ребёнка и в страхе приподняла край завёрнутого одеяльца. В нём находился... [...]

 

 

Перевод с узбекского Лиры Пиржановой

 

 

 

 

 

 

 

(в начало)

 

 

 

Внимание! Перед вами сокращённая версия текста. Чтобы прочитать в полном объёме этот и все остальные тексты, опубликованные в журнале «Новая Литература» в октябре 2018 года, предлагаем вам поддержать наш проект:

 

 

 

Купить доступ ко всем публикациям журнала «Новая Литература» за октябрь 2018 года в полном объёме за 197 руб.:

Банковская карта:	Яндекс.деньги:	Другие способы:
		Наличные, баланс мобильного, Webmoney, QIWI, PayPal, Western Union, Карта Сбербанка РФ, безналичный платёж
После оплаты кнопкой кликните по ссылке: «Вернуться на сайт магазина»		После оплаты другими способами сообщите нам реквизиты платежа и адрес этой страницы по e-mail: newlit@newlit.ru

Вы получите доступ к каждому произведению октября 2018 г. в отдельном файле в пяти вариантах: doc, fb2, pdf, rtf, txt.