Страсти по Ницше

 

 

– Ну а впрочем, если вы уж так настаиваете, – вдруг сказал Ницше, немного подумав, – если кто действительно и повлиял на немцев, так этот старый соблазнитель – Рихард Вагнер. При произнесении этого имени Ницше будто передернуло, как если бы он вспомнил что-то очень неприятное из его прошлого.

«Нет, это не зависть, – подумал Марк, – такие мощные умы не способны завидовать». К тому же Марк где-то читал, что они были большими друзьями, восторгались друг другом. И это всё, невзирая на огромную разницу в их возрасте – Вагнер был намного старше.

«Нет, здесь что-то другое», – думал про себя Марк и продолжал слушать.

– Я не спорю – он был величайшим композитором и новатором своего времени, – продолжал Ницше. – Но именно он развратил немцев. Его упадочная философия нанесла огромный вред. Он воспел смерть, тогда когда надо было воспевать жизнь: чтобы розы цвели, им нужна живая почва. Все достойное, высокое, духовное в немецком народе сладко умирало под душистые звуки любви, эротики и смерти этого чародея.

– «Я б умереть хотел душистою весною», – процитировал Марк, улыбаясь. Он вдруг вспомнил русского декадента поэта Надсона.

– Да-да, – оживленно отреагировал Ницше, – именно это привело немцев к истерии. Люди не понимают, что становление бытия имеет бесконечное число вариантов. И то, что мы выбираем мыслями и страстями, то и становится.

– Значит, по-вашему, – переспросил Марк, – этот упадочный романтизм – тоска по потустороннему миру, смерти ради любви, и есть причина духовной болезни немецкой нации и возникновения нацизма. Я вас правильно понял?

– Абсолютно правильно, – сказал Ницше. – Когда нация лишена положительных целей, она саморазрушается, проявляя волю к последнему, что осталось в её власти – к собственному уничтожению. И она скорее проявит к этому волю, нежели не проявит ее вообще. Ибо воля к власти и есть то самое дерево жизни, на котором сидят все истины и зреют плоды добра и зла. Кстати, это также и есть причина возникновения вашего русского коммунизма, родного брата нацизма.

 

 

– Ну а как быть с сестрой? – спросил Марк.

– С какой сестрой? – удивился Ницше.

– С демократией, ведь фашизм родился вместе с коммунизмом и демократией – в их противоречии.

– Демократия создавалась вдали от Европы высокими умами, друг мой, – продолжал Ницше. – Аристократизм настроений витал в воздухе ещё в те времена. Но теперь и демократия поражена бактерией отребья, и болезнь эта распространяется. Скоро вы сами всё увидите.

– Но где же выход? – спросил Марк.

– Выход? – В правде... То, что лживо, должно выметаться из избы, а не возводиться в высокую мораль ради моды, как это сделал гений Вагнер. Он шел за вкусами толпы и времени. Если это было бы, скажем, время людоедов или идиотов, он и это довёл бы до божественных высот. Я, так же как и Вагнер, был сыном этого времени. Хочу сказать, декадент. Только я понял это, только я защищался от этого, философ во мне защищался от этого. И высшее, что я изведал в жизни, было выздоровление. Вагнер принадлежал лишь к числу моих болезней. Вагнер резюмирует современность, ничего не поделаешь, надо сначала было стать вагнерианцем. Друг мой, послушайте! – Ложь есть та моль, которая съедает всё, и нечего даже дискутировать на тему, что есть ложь и что есть истина. Каждый в сердце своем знает, где находится правда.

– И где же она? – спросил Марк.

– Она, прежде всего, там, мой друг, где музыка не становится искусством лгать.

– Ах этот старый чародей! – всплеснул вдруг руками восхищённый Ницше. – Как угодливо говорил он каждой трусости современной души чарующими звуками девичьего голоса. Как покорял толпу, портил вкус, делая их ум дряблым и усталым. А его публика, все эти бледные, вечно женственные рогатые зигфриды, жеманные невротики. И какая во всем утонченность в соединении красоты и болезни.

Ницше был очень взволнован и увлечен своими воспоминаниями. Видно было, что он много пережил в связи с Рихардом Вагнером.

– Итак, нацизм, господин Марк, – заключил он, немного поостыв, – родился именно тогда, когда ложь стала почвой сначала для гениев, а потом и для всей нации.

 

Декаданс, в котором я обвиняю Рихарда Вагнера, был самой влиятельной формой выражения того времени, и в частности рейха.

И в этом-то и была угроза цивилизации. Самая серьезная из всех, с которой когда-либо доводилось сталкиваться человечеству.

Вагнер – это симптом угасающей жизни. Вагнер – это диагноз.

 

– Да! – вздохнул Марк. – Выходит гений и злодейство – совместны?

– Еще как, – добавил Ницше.

«Вдохновитель нацизма, антисемит», – ухмыльнулся про себя Марк.

– А я всё-таки люблю музыку Вагнера, – сказал он вслух, – и это есть правда моего сердца.

Но Ницше, казалось, уже его не слушал.