Сотворение духа (книга 2)

 

Неправильный роман

 

 

 

 

Вы бывали в городе, где всё наоборот? Нет, нет… вы меня не поняли – наоборот по-настоящему, а не так, как в обычных наших городах, где «всё» – через одно известное место, но не наоборот, строго говоря. А мы с Люсей в него случайно попали, и даже название этого города звучит наоборот: До’рог. Машины здесь ездят задом наперёд, вода не бежит из кранов, а ими засасывается, днём люди спят, ночью работают, в магазины попадают через окна, дверьми пользуются как форточками… Театры дают представления сразу в гардеробе, а выставки вешалок – по легенде театр, вроде, с них-то и начинается! – проводят без помпы в зрительных залах. Поначалу, странно всё это, но удивляешься диковинкам недолго, а потом лишь принимаешь жизнь такой, какой она есть… В кафе без стеснения проходишь через обеденный зал, где готовят пищу, и харчуешься на кухне среди старинного кафеля, паутины по углам, гулкого шумового сопровождения, среди десятков нелепых едоков, застывших кто – как над своими холодными тарелками. Именно! Пищу здесь не разогревают, а очень даже наоборот – охлаждают, мороженое подают некрасиво оттаявшим. Чай холодный, хлеб чёрствый, студень плывёт, манная каша берётся коркой, и ничего – народ доволен, ведь почти всё неприятное здесь воспринимается как обратное, иначе говоря – приятное, а злое как доброе.

То есть фишка До’рога состоит в перевороте понятий, а поскольку жизнь большинства представителей рода человеческого, усреднено, на две трети состоит из страданий, то местные жители, напротив, чаще сладко хохочут, чем горько плачут. Кроме того, постоянное нахождение внутри своеобразного аттракциона, где автоматически скучать некогда, где каждое действие заставляет мышцы и сознание шевелиться, всесторонне закаляет население. Вот вам и прямая выгода от вроде бы нелепицы… Например, тот же транспорт, двигающийся задом, – вроде дурь, но только на первый взгляд, потому что водители к езде относятся с крайней осторожностью, лишний раз за руль не торопятся, паркуются деликатно. В результате аварийность на дорогах низкая, пешеход – хозяин жизни, нет достающих нас пробок. Соответственно, «проблемы в питании», кажущиеся таковыми, вынуждают население меньше есть, отчего выглядит оно почти прекрасно, без пяти минут подтянуто, местами элегантно. Одевается опять же, не по погоде, легко – и значит, двигается бодро, перебежками, веселится, презрев обстоятельства места действия, везде и на каждом углу.

Порадовало нас и то, что наперекор всеобщей эпидемии высотного строительства на нашей планете, здесь строят низко, плотно, уделяя много внимания озеленению, пытаясь каждый клочок свободной земли превратить в сад или огород. Согласитесь, на фоне того, как даже бывшие сады и поля у нас готовы использовать под строительные пустыри, выглядит До’рог очень пикантно и по-домашнему. Особенно летом, когда нам с Люсей довелось тут быть, потому что отовсюду на нас сыпались яблоки, груши, сливы и прочие, несколько девальвированные изобилием, фрукты. Аналогичным образом, ожиревшие овощи – пялятся на тебя без стыда, занимают палисадники, ползут по фасадам или свисают с оград. Народ же к этому привык и только, знай себе, деловито собирает дармовой урожай, чтобы продать его там, где он представляет бо’льшую ценность. Отсюда и относительное благополучие аскетичного местного населения, которое к фруктам и овощам относится умеренно, хотя не прочь с их помощью набить кошелёк, ибо деньги здесь тоже никто не отменял.

Словом, живут «дорогжане» на противоходе, на нём же средства к существованию добывают, и живут, как я понял, оч. неплохо, поскольку вокруг города «соседи» дружно идут в одном известном потребительском направлении. Быт тут умеренный, публичный, «без занавесок», поэтому для разведчика До’рог – это сущий клад: всё открыто взору, в пику остальному миру. Телевизор, скажем, здесь «не смотрят»! Да, он есть в каждом доме и «тарелки» на крышах можно найти, но человека упёршегося взглядом в экран встретишь редко. Больше сидят вполоборота, безлично болтают, истории в лицах травят и, шевеля усами, лишь иногда на экран оглядываются. То есть, фактически, телевизор «не смотрят»… В домах я не заметил ничего лишнего, так как жители здесь не в дом тащат, а стараются больше нести как раз из дому, согласно закону о сообщающихся сосудах. Мол, больше имеешь – хуже спишь. Поэтому и спрос в магазинах не стимулируют – напротив, искусственно гасят разного рода «Часами тишины», «Днями без ажиотажа» или вовсе «Месячниками высоких цен». Откровенной рекламы «за», собственно, здесь нет.

Поверхностно пообщавшись с населением, мы узнали, что жизнью они довольны, а постоянные улыбки, хотя и стимулируют рост мимических морщин, но зато уж больно здоровью способствуют. Заметьте, если даже в «нашем мире» прожженный старый мухомор – мухоморищщще! – слегка засмеётся, чуть улыбнётся, то буквально на глазах сбрасывает лет десять… Кроме того, аскетизм и умеренность трат значительно пополняют доходную часть бюджета как индивидуума, его семьи, так и общества в целом. Свободные средства местные жители – здесь они не оригинальны – тратят на затейливый досуг, активный отдых, путешествия, где лишний раз убеждаются – что живут, будто в раю, без суеты, без обжорства. Грустят при рождении нового и улыбаются, прощаясь со старым. Не знаю, врали они или нет, но и профессии у них в До’роге какие-то удивительные: обвальщик шоколада, например, рубщик макарон, скульптор по мармеладу, слесарь – массажист, метатель бубликов, боцман – массовик, заклинатель погоды, учитель – ученик… Производства так же не уступают в экзотике: Завод умственных удобрений, Фабрика пошива вкусных головных уборов, Ателье по наращиванию закатов и раскрашиванию радуг, Строительный трест «Дорхрустальстроймалина», Фотокинопохоронное бюро…

Углубляясь в особенности быта города, где всё наоборот, мы узнали, что в школах здесь учат только тому, чего не следует делать, как в жизни, так и в отдельных школьных дисциплинах, «как и что» не надо рисовать, чего не нужно писать ни в тетради, ни на стене, почему лучше не уметь правильно считать, чем зло хамить в общественном транспорте, дома, на работе. Хотя, считать тоже надо уметь, но не так сильно, чтобы не знать – считать для чего: для обмана ближнего или обмена с ним хорошим?.. Спорт в До’роге любопытен: им, при повальном нравственном здоровье, занимаются – когда все, когда единицы, но никто, заметьте, не пытается своими занятиями развеселить остальных и получить за это пропахшие допинговым потом тридцать сребреников. Население вполне эгоистично – и в общем-то правильно! – занимаясь скажем на тренажёре, на турнике, на шведской стенке, ни о ком другом, кроме себя, не думает… Впрочем думает, конечно, и о своих близких, и о коллегах по службе, которым ясно приятнее жить и работать рядом с упругим огурчиком, чем с мятым помидорищем, если держаться овощных ассоциаций.

О мастерах культуры в До’роге и говорить нечего – они душой с народом: постоянно выдумывают для него новые частицы «не», чтобы лепить их ко всем понятиям, которые в обычной жизни до неузнаваемости извратила цивилизация. Так «массовое» здесь «не искусство». А творчество просто рассеяно между всеми членами общества, и каждый, когда не лень, берёт его себе – сколько сможет, занимаясь разнообразными поделками в свободное от насущного время. Причём, плоды этих трудов не гибнут тут же рядом с автором, захламляя его квартиру, а дарятся друзьям, близким, обычным прохожим. «Перелив» идёт на экспорт под видом сувенирной продукции, которую охотно берут соседи – приобретатели, не ведающие покуда о губительном оттенке слов «дай», «мне», «побольше». Художников – профессионалов, таким образом, среди дорогжан немного, потому что искусством, так или иначе, занимаются и кормятся, все. А исключения в живописи здесь, например, занимаются тонкачеством, теориями «обратной перспективы, контрмазка, усиления цветного чёрным». Пяток истых музыкантов ищут методы борьбы со всеми видами виртуозности, которые, по их мнению, только отталкивают «жадный до прекрасного» народ от желания самому взять в руки саксофон, гармонь, скрипку.

Местная система правопорядка и наказаний очень любопытна: копы напоминают клоунов: берут своё не суровостью, а весельем, не охраняют правопорядок, а напротив – делят его на всех, стараясь быть нестрогими и справедливыми. Своих кабинетов копы не видят, а попросту толкаются в рабочее время по самым людным местам, бодрят народ, убеждают всяко распоясавшихся не ругаться, не хамить, не засматриваться на личное, на общественное имущество. Прямо скажу – не в обиду всему остальному населению Земли – копов здесь… правильно, любят! Невероятно, но факт. Соответственно обстановке, крохотная тюрьма, в которой больше приезжих, чем местных, не переполнена, а отбывающие наказание в ней «не сидят», а натурально «стоят» в узких вертикальных пеналах – камерах. Ночью камеры принимают горизонтальное положение, и заключённые уже только лежат, не имея сладкой возможности «сидеть», и после нескольких дней такой «неотсидки» даже деморализованный упырь задумается о своём дальнейшем поведении… Чудеса, да и только!.. Впрочем, чудеса бывают и в обычной нашей жизни, поэтому чтобы раздышаться от плотного отчёта о городе, где всё наоборот, предлагаю вам небольшой рассказ, а к самому интересному – медицине и власти в нём – вернуться чуть позже…

 

ПРИВАЛ. ПРЕОБРАЖЕНИЕ

Как-то шёл я по улице и увидел такой образчик социальной рекламы – наглядной агитации, как хотите… Известный артист, чуть небритый, печальный, укоризненно смотрит на прохожих. Снизу надпись: «Касается меня… касается тебя… касается каждого…» и что-то там ещё на тему СПИДа с приглашением по телефону или через «сеть» глубже проникнуть в тему. Увольте!.. С обратной стороны грудастая телеведущая «заглядывает», условно говоря, в душу: касается тебя… Второй раз – увольте!.. А чуть позже мне на глаза попалась ещё одна агитка с воплем, посвящённым наркотикам, типа: одумайся!.. остановись!.. и проч. Третий раз – увольте-с!.. Как-то до сих пор жил без этой «дури», поэтому «останавливаться» нет смысла, и я пилю себе дальше… Попутно, делаю правильный вывод о неправильности самого типа мышления определённых кругов – что это за оскорбляющие обобщения, так вас и эдак!.. И ещё одно попутное замечание: как известно, объявления пишутся для дураков, но не менее хорошо известно, что они, по ряду причин, их не читают… Что же до «определённых кругов» – то уж слишком они активно «борются» со СПИДом и наркоманией, будто не замечая более серьёзных проблем современного общества. Мне кажется, таким образом, усердствуют некие не тонущие в воде, согласно меткой поговорке, медийные, либо заевшиеся буржуа.

Это их крайности и детишки липнут через одного к пороку, разврату, деликатесной сытости, гибнут зачастую на взлёте, что кажется «взрослым» очень уж актуальным для остального населения. Поэтому – касается каждого! – ни больше, не меньше. А мне кажется, алкоголизм, от пивного до суррогатного – опаснее, «геймеризм» с его неподвижностью, либо в азартных формах – гораздо опаснее! Или вот, скажем, худое здравоохранение, уничтожение человеком природы, мстящей природными катаклизмами, пища, отравленная консервантами и всевозможными «стабилизаторами», – не страшны, не касаются каждого?! Травматизм, смертность на дорогах, агрессивное курение, обжорство, лежачий образ жизни, мышления – не опасны для всех, не лезут в дом к каждому? Они, я думаю, в совокупности, безусловно страшнее пресловутого СПИДа и наркомании, а каждая, из названных выше позиций, даёт не менее богатый урожай семейных трагедий, социальных драм, нелепых смертей… Но дело в том, что «мой список» – это, условно говоря, собственность «низов», и «верхов», имеющих возможность кричать о наболевшем, он как бы «не касается». Так или иначе, но серьёзной борьбы с болезнями верхов, как и низов, – нет, а лезущая в глаза показуха – это лишь очередное обезьянничание, попытка импортировать без анализа проблемы «загнивающего запада».

Ну, да не о том речь… Ещё большую опасность для общества, на мой взгляд, представляет само общество в своей социальной пассивности и безыдейности. Массовый человек проживает до боли бессмысленную, краткую жизнь, умирает, либо доживает в муках от неумения своевременно и правильно чиститься – то есть, преображаться, то есть – системно не захламляться. Моя позиция по этому вопросу ясна, она не раз заявлялась ещё в «Азбуке сотворения» – это, так называемый, «комплекс мухомора». Тот же массовый человек буквально веками не может вырваться из круга удручающих его сознание хронических проблем, и оттого живёт «как получается, как выходит» – в основном, пассивно, однообразно, пусто… Несколько оправдывает и бодрит его, в этой ситуации, только естественная смена поколений, в которой ему мерещится «смысл жизни» – дети это святое! – и надежда выразить свои жизненные претензии, чаяния в чадах. Или вот хвалили и лизали во все мыслимые места одного президента, а когда пришёл «новый», и все стразу начинают взахлёб мечтать: ну, вот теперь-то мы, Вани, Гансы, Джоны, и заживём, зажиреем!.. А что ж при «прошлом» не жилось?! И этот оптимистический ор идёт по кругу, до дури, до боли, до волдырей на языке – неизбывно, вовеки веков: наши дети обязаны жить лучше нассс!.. Многоточие. Да ты что! А сам-то как – не тянешь на «лучше»?.. Ведь человеку для счастья иногда только надо, слегка перекусив и выпив винишка, растянуться на приятной изумрудной травке, да ловить собой щекотку улыбающегося солнышка…

Единственно жаль, что счастье это будет недолговечным, как у котов, и случайным, как мелкий выигрыш в лотерею. Поэтому подпорки общественного равновесия, вызывающие ужас количеством, постоянно трещат, не давая самому обществу уверовать в наступление «стабильно хорошего». Не верят люди, по большому счёту, ни в нового президента, ни в ближнего, не верят в возможность преображения себя. Верят в детей, которые в себя не верят, но верят в своих будущих детей, которые не верят… и так далее по кругу абсурдного. На этом фоне примеры многих людей «от искусства» как людей публичных – не вдохновляют, хотя именно на публике они вопиют о любви, царстве света, идеалах, счастье, преображении и проч. Но в реальной жизни эти «певцы» больше похожи на заевшихся мухоморов, либо банальных буржуа без внятных душевных перспектив: вязнут в постыдных зависимостях, возвышенном разврате – от этого СПИД, иголки, болото и – касается тебя… Словом, они не в состоянии «явить пример», а если и являют, то пример «антипреображения» – деградации. Обыватель же, просматривая жёлтую прессу или аналогичный телеэфир, где богема в центре скандалов, восклицает: так вот ты какой, гусь лапчатый!.. Поделом тебе, звал в облака, а сам мордой в грязь!

Сплюнул я в урну эти сто раз прожёванные мысли и пошёл в направлении излюбленного кафетерия под лёгким прессом мыслей чуть более свежих. Например, о внутреннем преображении, его тайных механизмах, позывах, тормозах. Это ведь не такая уж заоблачная, недостижимая вещь как может показаться на первый взгляд… И вот вам случай, наглядно показывающий доступность перемены участи, к которому, правда, была приложена рука сторонней помощи. Это существенная оговорка: порой человеку не хватает крохотного толчка, чтобы разбудить в себе совесть и вообще человеческое, так как у него нет средств для волшебства, для покупки интереса к себе, к жизни. Любопытная деталь: я знавал немало мужиков «завязавших с алкоголем» после того, как у них появились деньги на более умные занятия. То есть, пьянствовали они «раньше» в силу того, что работали и получали мало, а когда побеждали прозябающую мороку – то бросали ежедневно пить, обретали новый вкус к жизни… Покупали автомобиль, увлекались дачей, охотой, рыбалкой, путешествиями, флиртом и даже – не смейтесь вы! – книгой. Это довольно известный парадокс, поэтому здесь довольно резюме: мужики пили от безысходности – так они её гасили, а когда появлялся выбор, некая гордость за себя, средства для осуществления горящих бытовых нужд и нескромных фантазий – начинали, как они это своеобразно понимали, «нормально жить». Всем бы так, но сейчас мы поговорим не обо всех, а об одном…

Через пять минут после столкновения с описанными плакатами и попутным потоком бессознательного, я, стоя на крыльце «заведения», пил свой кофе, перекуривал, витал в творческих планах… и тут передо мной материализовался словоохотливый бродяга. Ему требовалась толика денег для продолжения своего надрывного минорного праздника. Вид он имел плачевный, опущенный, запах распространял, хоть и прогоркший, но не столь наваристый… Лицо изгоя было засеяно царапинами, по периферии рядом с ушами плавали грязные с красным пятна, вокруг глаз и рта хозяйничали чёрные морщины. Больше живописать его вам я не стану, надеясь на вашу память и фантазию… Возраст бродяги я определил как «приближающийся к пятидесяти», что являлось для него глубокой старостью. Жить, судя по всему, он собирался недолго: ещё одну – две зимы, не больше… Меня он почему-то привлёк негромкой такой, оригинальной лаконичностью слова: характер я имею, братишка, надкусанный… Неплохо, правда? И далее: жил как все – по линейке… завёл некрупный, с коробок спичек, бизнес… тут дефолт ити налетел, что Змей – Горыныч… долги образовались, а это, знаешь, хуже тёщи эхх… был вынужден заниматься остывающим делом… горячился и пил от этого горькую… вместо того, чтобы высоко поднять, я низко опустил… незаострённость личной ответственности… сдуру попал в плен к одноруким бандитам… верёвкой вокруг шеи – новые долги… жена говорила мне разные глупости, а я их делал… сам не знаю, как потерял семью, квартиру, а потом и последний якорь в этом «вашем мире» – дачу, или удачу… и полетел я, что дикий голубь, из родных мест, а то поджарили бы меня кредиторы… теперь вот, перелётный, на юге третий год зимую… впереди чёрный туман, полный упадок интереса ко всему поднимающему… порой водопроводные трубы с голодухи грызу в подвале, где но ночам живу… а случается с братанами пируем красной просроченной икрой, как графы… обычное карьерное падение по жизненной лестнице. Согласитесь, что для человека пишущего бродяга с таким репертуаром – сущий фольклорный клад.

И мой собеседник это как будто понимает – говорит, говорит… но потом будто сглатывает что-то: эх-х-ха… не по делу я что-то языком размахался… да и хотел бы встать, да и уже невмочь… Почти эпос. Я за доставленное удовольствие наградил его рюмашкой. Ещё чуть постояли, перекурили, помолчали, и вдруг я неожиданно для себя делаю бродяге предложение: хочешь, на месяц вернём тебя в прежнюю, дореформенную жизнь?.. В некотором смысле, организуем отпуск после каторги. Подлечим, отполируем, приведём в порядок душу, а потом – сам выбирай – вернуться туда, откуда пришёл, или снова живи «как все» в лучшем смысле этого злополучного рефрена… Бродяга интересуется: а тебе-то, на кой эта морока – с жиру или для самоуспокоения?.. Чувствую, намекает на разного рода бандюков, что ставят за свои грехи «часовни на крови»… Я смеюсь над его предполагаемыми версиями: у меня к тебе практический интерес, нечто среднее между жиром и грехом, дескать, я – фотохудожник, и получил один своеобразный заказ. Поэтому, говорю, если согласишься, то я тебя сфотографирую сейчас, где-то недели через две и в конце опыта. Так я получу своё, а ты – месяц своеобразного санатория – по зиме-то! – с реальным шансом не околеть завтра от холода или ударной дозы боярышника, ещё какой-нибудь дряни… Бродяга стал мешкать, но тут я оперативно вынес ему рюмашку хорошего коньяка, он опрокинул её и махнул рукой: а-а-а… будь, что будет! Этот парадный мундир – он потряс своим живописным рваньём – всегда можно заново пошить!

Не без труда я взял такси, поскольку все водители, будто сговорившись, не хотели везти грязного страдальца, и мы поехали с ним на мою дачу за городом. Обстановка там скромная, брать особо нечего, есть туалет, душ, немного книг, кухонька, телевизор. Дача у меня автономная: в ней можно жить, совсем не выходя на улицу, и к тому же – совершенно случайно! – надёжно запирается снаружи… Когда приехали и осмотрелись, Галатей – будем так звать нашего бродягу – говорит: да это же тюрьма… Я возражаю: а жить, как получается, вернее, как «не получается», – это не тюрьма… а трубы в подвале грызть или бежать за тридевять земель от своего характера – это не тюрьма?! Утих несчастный и, похоже, смирился. Сначала я устроил ему фотосессию, далее загнал в душ, выдал на подменку кое-что из своего вполне сносного «старья», а пока он мылся, я его поганое «оперение» с помощью керосина распрекрасно сжёг за дачей. Потом был скромный пир «по поводу и как говорится»… Засиделись до двух, я уложил его спать на мансарде, сам выпил какой-то протрезвляющей мути, неожиданно вскочил рано утром, будто огурчик, и стал действовать по заранее намеченному плану…

Сначала притащил на дачу нарколога – тот устроил жутко обиженному Галатею комплексную очистку с помощью некого хитрого аппарата, а потом вкатил ему какой-то сверхсовременный аналог «эсперали». Далее, я дал «больному» пару дней на «ломку», приспособление, во время которых он копал грядки и помогал мне с обрезкой фруктовых деревьев. А потом мы поехали с ним в город к спецам: косметологам, диетологам, стоматологам, массажистам и тренерам по лечебной физкультуре. Роль психолога в этом проекте я взял на себя. Завершился день «интенсивной терапии» экскурсией в художественный музей и даже – скромным органным концертом. Следом у Галатея был день отдыха, работы над собой в домашних условиях – он читал занятную книжонку Веллера «Всё о жизни», а на другой день мы несколько часов гуляли с ним по предгорьям вокруг дачи. В подобных чередующихся хлопотах прошло две недели, и я по графику устроил вторую фотосессию – результат вышел поразительный. Когда рядом легли два ключевых снимка «до и после», то возникло ощущение, что двух братьев – близнецов разлучили в детстве, и вышел типичный сказочный сюжет «принц – нищий». Галатей этому, впрочем, сильно не удивился, не обрадовался, а спрятал улыбку куда-то глубоко в складки души, если таковую имел… Следует заметить, что глаза его на втором снимке как-то потухли, тогда как у бродяги они ярко и хитро блестели. Предчувствием воскресения, наверное… Или пьянки.

Любопытно, что с моим подопечным мы особо не сдружились, и разговаривали теперь совсем мало. Он – простой мягкий человек со своим незамысловатым «своеобычным», я же – чуть импульсивный, творческий невротик, амбициозный, неровный, мечтательный. Много ли между нами общего? Учитываем также, что «после сорока» люди вообще плохо сходятся, это притом, что со стороны Галатея ощущалась некая презрительная зависть ко всем удачливым умникам, вроде меня. Я же во время первой и последней с ним пьянки, как любой творческий эгоист, получил всю исчерпывающую информацию и он был мне больше неинтересен – что, видимо, чувствовал… Но главное препятствие нашему сближению состояло в том, что именно я был виной его «целебной трезвости», и поговорить «по душам» мы теперь не могли… Замечу также, что возвращение из животного состояния в человеческое – акт мучительный, требующий, как ломки, так и огромных умственных трат, тяжкого самоистязания. Чему тут особо радоваться? А в целом человеком он оказался неплохим, чутким на хорошее, подвижным, мастеровитым, читающим даже. Правда, после облегчённого Веллера – решил взяться за что-то уж слишком по мне облегчённое, «акунинское». И поскольку книг таких я не держу, то – был вынужден купить немного беллетристики в мягких обложках. А вдруг, и сам когда полистаю для ознакомления с секретами «народного» успеха…

В общей сложности за месяц мне пришлось потратить на него дней десять и некоторую ощутимую сумму наличных – чудеса стоят денег, которую, впрочем, я собирался вернуть… Прошло ещё две недели. Галатей распрямился, подтянулся, вернулся в свой фактический возраст, стал завидно моложавым. К нему даже пытались клеиться одинокие «бальзаковские» тётеньки, попадавшиеся на оздоровительном пути, но он на контакт не шёл, так как к концу «срока» решил вернуться домой, рассчитаться с древними долгами и вести несуетную славянскую жизнь где-то у себя под Владимиром. Результаты последней фотосессии принципиально не отличались от второй, но зато существенно резали глаз рядом с первой: тут и там были два совершенно разных человека. Ощущение возникало будто успешный актёр просто загримировался для роли бродяги в добротном академическом спектакле из жизни социального дна.

Теперь на фото сдержанно улыбался элегантно одетый, средних лет человек – вместо моих обносков мы купили ему скромный демисезонный гардероб, с хорошей стрижкой, розовощёкий, обстоятельный, перспективный. Глаза на третьем снимке у Галатея, увы, совсем потухли, наверное, от некоторого страха перед возвращением… Просматривая снимки, я даже почувствовал секундные угрызения совести за участие в «преображении» одного из неразумных сынов человеческих. Поэтому перед прощальным ужином нарколог по моей просьбе несколько ослабил общий уровень антиалкогольного воздействия, чтобы человек мог всё-таки себе «немного позволить»… Врач минут десять поколдовал с анализами, компьютером и сделал Галатею некий мудрёный укол, возвращающий ему одну из важнейших жизненных функций… Когда мы уходили от доктора, то он тепло попрощался с больным и даже похвалил за пластичность: вот, дескать, побольше бы таких послушных, желающих выздороветь пациентов! На что Галатей не без сарказма процитировал: нет, уж лучше вы к нам!.. Вечер удался на славу, мы выпили винца, поговорили с ним об отвлечённом – так, словно никакого преображения не было вовсе. Утром я посадил его на поезд и больше уже никогда не видел… Мы иногда созваниваемся, Галатей даже выслал мне некоторую сумму денег, хотя договоренности об этом между нами не было… Всё у него складывается неплохо, он стал частью неразличимой издали серой массы, которая называется народом. Чем-то занят, куда-то бежит, чего-то хочет, устаёт, ходит за грибами, нервничает на работе, по выходным спит чуть дольше… Как все.

Художнику это неинтересно, ему нужен бунт, скандал или хотя бы пощёчина – неважно кому, а лучше тому, кто сейчас смотрит на него из зеркала… Хлоп! И щека – красная, и кровь в висках бесится, и кончики пальцев дрожат, и мыслей – половодье… Одним словом, я, через одного знакомого, вместо всех этих СПИДов и наркотиков на некоторое время сумел вставить в рекламные установки «мои» три стадии преображения. Плакат выглядел так: в нижней части на чёрном фоне изображён в фривольной позе опустившийся бродяга, фактически – животное. В средней части на тёмно-сером фоне уже нечто похожее на «человека обыкновенного», тип слегка потёртый, лохматый, небритый. В верней части, где фон становится светло – серым – но всё-таки, уколем, серым! – хорошо одетый, опрятный, человек без вредных привычек смотрит куда-то в будущее, для себя туманное… Таким вышел его взгляд, но в целом – жених, хоть сейчас вставляй розу в петлицу и гуляй серебряную свадьбу. А с тем самым блеском в глазах я поколдовал на компьютере: у бомжа – убрал, в центре оставил невыразительным, каким он и был, а «отличнику» – понятно, добавил ярких искр… Ведь согласно законам искусства, иногда требуется переврать, чтобы правда выглядела убедительнее лжи, или ложь эффектно подчёркивала правду – кто как желает.

Увы, но свою первоначальную идею «истинного преображения» мне пришлось, по здравому размышлению, довольно жёстко замаскировать… Сопровождающий текст рекламировал услуги наркологов, косметологов, диетологов, стоматологов, массажистов и тренеров лечебной физкультуры, которые поставили на ноги нашего знакомца… Вот вам и профит, и возвращение «зря потраченных денег», да ещё и с небольшим наваром, позволившим съездить развлечься в Кисловодск. Так что ничего не пропадает зря – даже добрые дела! – и опыт, поставленный с умом, всегда наградит «руку дающую»… Понял ли кто-нибудь из видевших плакаты мухоморов, что преображение доступно каждому, был ли действенным мой немой крик в отношении неких «падших»?.. Не знаю – обратная связь отсутствовала, но у всех моих рекламодателей доходы выросли процентов на тридцать… Такой вот неожиданный вышел результат.

Хотя, разве этого я добивался… А чего? Да ничего, доказательства уже сто раз доказанного: твоё лицо и жизнь – часть твоего мироощущения порой лёгкого, как свежий ветерок, порой тяжёлого, как душная ночь… Это раз. Смена образа жизни – это ещё не смена мироощущения, а скорее – лишь смена способа взаимообмена с окружающим миром. Два. На сегодняшний день человек не в состоянии контролировать себя в одиночку, ему для вдохновения нужны: прокурор – социум, судья – творец, присяжные – друзья, защитник – семья. Три. Измениться, как наш герой, может и весь мир в совокупности окружающих человека понятий – ему нужно только создать условия для преображения. Четыре. Условия эти давно уже созданы творцом: на то существует множество разных схем, чаще понятно, умозрительных. Пять. Претворение их на практике – дело частное, сугубо индивидуальное, обобщённое лишь солидарным порывом всех. Шесть. Препятствием для соединения личного и обобщённого – то есть, для преображения – служит огромное количество идейной дряни, накопленное человечеством за обозримый эволюционный период. Семь. Поэтому само преображение можно рассматривать как решительный сброс всего враждебного чуду негативного наследия. Восемь. Но тут возникает естественный вопрос: а «чем» образовавшееся голое место заполнить? – вырвать зуб не проблема, но на его месте вряд ли что-то новое вырастет, если только это не ребёнок. Девять. Мне кажется, что это место должен заполнить культурный опыт человечества, творчество, искусство – иначе, мировая душа, растворённая в конкретных душах и находящая, во всех явлениях вокруг, повод для радости, повод засучить рукава, взяться за преображение бренного тела, приютившего частную нетленную душу и всего, что за комфорт бренного тела отвечает. Десять… Пожалуй, этих бесспорных сентенций хватит, ибо всё вышесказанное – это отнюдь не приговор, не брюзжание, не показание к применению, не выхлоп «накопленного», а только приглашение к разговору, к мысли, к улыбке при виде первых лучей рассветного солнца, которое так наглядно, подаёт нам пример преображения всего, и у которого мы учимся, безусловно, менять всё вокруг, в том числе, своё мироощущение…

 

Возвращаясь в До’рог, замечу, что понятия власть и медицина здесь крепко связаны, но не потому, что желание «попасть во власть» можно уже толковать как самый настоящий диагноз. И не потому, что здоровый человек вряд ли думает о медицине, как о причине своего благополучия: он предкам мысленно респекты посылает и собственным умом гордится. Который, соответственно, ему упорно подсказывает, что не власть нужна для счастья, а гибкий контроль за жизнеобменом на основе общественного договора. Причина взаимосвязи власти и медицины в городе, где всё наоборот, забавная: они поменялись местами, как бы это точнее сказать, дислокации. Власть оккупировала главную больницу – дурдом, а психов лечат тут в городских присутственных местах. Причём в До’роге мы застали тот самый заветный, переходный период, когда – вот, руку протяни, и в ней окажется… самоуправление. Не анархия – нет! – а власть закона. Не харизматика, не сильной личности, не группы особо выделенных наглостью лиц – это уже утиль, отдающий каменным веком, а за-ко-на… Но сразу власть сдаваться не захотела, выторговав себе несколько лет на то, чтобы отвыкнуть командовать и разрешать… Вернее, как раз – не разрешать, не пущать, не давать людям спокойно жить, дышать, создавать и передавать по эстафете то или иное наследие. А чтобы власть побыстрее прекратила своё болезненное существование, ей предложили больничную палату, как самое подходящее место…

Тут следует отметить, что прежняя власть в До’роге захватила себе наилучшие места в самом центре, а стандартный набор больниц – запёрла куда-то на гору, куда не каждый больной мог дойти пешком. Там, дескать, воздух чище… А сами сидели, будто сфинксы, где грязнее. И вот глория перевернулась: пришлось съезжать с тёплых мест на периферию, куда и транспорт ходил с перебоями. Теперь дело наладилось, пусть даже задом наперёд. Узнали мы с Люсей про всю эту петрушку случайно: идём по «централ штрассе» – вдруг видим, как к мэрии «скорая помощь» подруливает, и больного не выносят из госучреждения, а совсем наоборот – поспешая, туда вносят. Далее заметили двух курящих мужчин в белых халатах недалеко от входа, потом присмотрелись к начинке – внутри за окнами медики расхаживают, а больные в полосатых пижамах выглядывают – как воробьи в липах напротив разборки ведут насчёт кормов или места под солнцем. Понятно, что к медикам мы деликатно пристроились, лукаво вызвали к себе сочувствие сообщением, что сами мы – приезжие, издалёка, что живём в городе, где, хотя, всё вроде правильно, но погано, через ж… и стали допрос снимать: как, зачем, почему, что за чертовщина?..

Оказалось, что в До’роге когда-то было очень много сумасшедших: толчея, экология, стрессы, эпидемии – и пришлось «дурку» несколько раз переделывать в плане расширения. Аналогичным образом, власть в До’роге бурно росла количественно, постоянно захватывая новые территории для властного безумства. И вот несколько лет назад население города было поставлено перед выбором: массовая «шизофренизация» населения, либо здоровье, полный переход всех тружеников во власть, нищета, либо активная работа над новым лицом города и опять же нравственное здоровье? Поскольку на тот момент жить по-старому было уже невозможно. Тогда и нашёлся один ораторствующий гений, который предложил перевернуть все понятия и образ мышления. Дескать, старые традиции были неплохи, но раз они стали давать сбои – значит, нужно взять на вооружение нечто противоположное, преодолеть губительный кризис вопреки обстоятельствам. Врачи добавили, что памятник этому замечательному человеку по фамилии Вонави, представляющий фигуру бронзового клоуна, стоящего на голове, расположен в городском парке. Жаль, рано ушёл из жизни… ну, в смысле, этого города… потому что срочно требовалось продолжать гастроли. Но цирк уехал, а хорошее настроение осталось, ибо через несколько лет, после уже описанного выздоровления, народ остепенился, подтянулся, власть подсократилась, но главное, что буквально «в разы» – до мировой нормы! – уменьшилось количество душевнобольных.

Когда дурдом серьёзно опустел, а некоторые из чинуш ещё продолжали, буквальных образом, работать в «коридорах власти», поскольку в кабинетах места не было, теснить столами посетителей, класть реляции на фикусы, прятать взятки под ковровыми дорожками, и было принято парадоксальное решение поменять местами больных натурально и больных властью – теперь она находится в просторной больнице, а указанная больница с остатком неизлечимых пациентов переехала в мэрию. «Вот видишь, Люся! – вскричал я, – скажи, сколько раз я говорил тебе, что так и должно быть!.. Ну, скажи, скажи, говорил?! И не спорьте со мной, братья, потому что это удивительно верно… Власть со своими сумасшедшими решениями должна занимать кли-ни-ки, а те, кто по их милости стал больным, вполне законно могут лечиться среди ковров, евроремонта и вообще великолепия тех самых властных коридоров…» Но мой спич оборвали перекуривающие врачи уже известным вам сообщением о том, что власть в До’роге, через год – другой, исчезнет совсем, а её место займёт закон, регулирование частностей, абсолютная прозрачность принятия всех общественно значимых решений – от строительства жилья до работы канализации – и местное, районное, городское именно са-мо-уп-рав-ле-ние. То есть, быстрое решение всех проблем путём Интернет – голосований, постоянных экспресс – опросов общественного мнения, прочих современных мер, что нетрудно игрой воображения здесь дописать.

А пока суд да дело, хронические сумасшедшие, занявшие комфортабельные палаты – кабинеты со спутниковой связью, создают разные там ДурШизНии, Безумсоветы, Набекреньмозгиколлегии, Госудурственные думы, Комиссариаты управления громом и молниями, Сбрендисполкомы, Аминазиновые коллегии и прочие органы конституционного безумства. С явным удовольствием они, кроме знаменитой переброски рек, управляют началом крещенских морозов, плодят ре-ляции относительно ре-гуляции жизни в муравейниках, разрешают аборты на Марсе, утверждают конечность числа «пи», вводят свою валюту в Антарктике, переименовывают Африку в Солярию, назначают Джеки Чана президентом Вселенной… Ну а власть, напротив, всё больше вживается в органичный ей «образ больных», потихоньку редеет, ввиду удалённости от центра, и в связи с обнаруженным, наконец-то, здравым смыслом… Чтобы убедиться в этом мы с Люсей, при поддержке врачей, через красивый коньячок с кофе и шоколадом, совершили экскурс в сумасшедший дом, то бишь в мэрию, а потом отправились уже смотреть – как обустроилась власть. Добираться «на зады» пришлось с приключениями, поскольку неприметное серое здание, с решётками крест накрест, у всех «дорогжан» при упоминании вызывало зубную боль и, чаще всего, ответа на вопрос «как пройти?» мы не получали. А были и попытки дать мне в морду, извиняюсь… Но как-то добрались.

Далее под видом необходимости получения некой липовой справки мы обошли ряд кабинетов – палат, а потом, в полном удовлетворении от горя последних остатков чиновничества, двинулись в сторону городского парка, чтобы возложить цветы к памятнику отцу – вдохновителю здешнего чуда… Тут обошлось без сюрпризов, если не считать того, что к нам с Люсей пристроилась целая делегация из желающих проводить странных приезжих к смешному мемориалу. В итоге цветы возлагала уже небольшая толпа из восторженных поклонников жизни наоборот, как истинного пути к выздоровлению. Мне даже пришлось взять на себя смелость и толкнуть краткую, как взрыв гранаты, речуху по поводу увиденного в До’роге и вообще всего здесь происходящего. Смыслом моего крика стал тезис о том, что это один из немногих городов у нас на пути, который не требует ни революций, ни встрясок. Мол, вы и так живёте при перманентном перевороте понятий, при бесконечном ремонте в доме, так, мол, и так! – резал я параграфом эмоций холодец слов. А далее ловко перешёл к белой зависти «дорогжа’нам» – воспевал, витийствовал, валторнил! Ну, и в конце вовсе стал врать про то, что нам с музой – по причине природной слабости! – вряд ли хватило бы мужества и терпения на то, чтобы здесь жить, а так хотелось бы… бы-бы… Нам, кажется, поверили, и кончилось мероприятие обычными, чуть нетрезвыми проводами нашей творческой пары на вокзал, откуда мы вскоре отправились туда, где белая зависть к мироощущению ближнего не понадобится и где жить не так интересно…

 

СОН. ДЕФИЛЕ НАОБОРОТ

Меня всегда коробило от того, что все эти модные показы, в основном, проходят по одному и тому же бездарному сценарию, представляя на суд заевшейся публике пошлейшее толкование слова «красиво». Если идти от обратного, от безобразного, думалось мне, то дидактический эффект будет гораздо сильнее, хотя, догоняла эту мысль – следующая: зачем он нужен модной тусовке, имеющей с искусством весьма-а-а отдалённое родство?! В подобных резонах не последнюю роль играла моя хулиганская – тире – художническая натура, во всём пытающаяся найти повод для освобождения от ложного, лишнего, то есть – для катарсиса. Дело ещё в том, что я считаю человеческую способность мимикрировать, становиться серым, незаметным – самым большим препятствием на пути к гармонии. Не умей человек свыкаться, принюхиваться, упорно накапливать грязь, терпеть унижения, переносить разного рода скучные неприятности – глядишь, давно поумнел бы до такой степени, что с ним можно было сносно сосуществовать типам, вроде меня. То есть «врагам народа», если за народ считать некую существующую безликую данность. Поэтому – война. Идей, подходов, рефлексий, анализа, реакций, внутренних миров, мифов, ипостасей, одним словом… Идеологическая, и никакой другой, ибо вступать в физическую борьбу со всем миром – значит быть, по условию, побеждённым этим самым миром. А бросить миру идейную перчатку – значит, получить реальные шансы на победу, поскольку идейно мир слаб, как ребёнок недавно научившийся говорить.

Ночь в поезде не задалась: я ворочался, часто просыпался, то мёрз, то маялся от жары – наверное, так платил за обильный ужин «с переливом» в компании идейных сторонников. Наяву мне мерещились наказания за очередную слабость: язва желудка, ишемия, сломанные весы… Тут я падал до обычного мухомора, но потом в полубреду – вдруг взлетал, становился аристократом духа, вновь засыпал в полном раздрае, но больше пялился на большую жизнерадостную луну за окном, похожую на осветительный юпитер. Очередное прояснение сознания пришлось на сон… В скучающей многозначительности я листал гламурный журнал, развалясь в кресле на первом ряду незнакомого демонстрационного зала. Рядом и напротив, сидели элегантно одетые мужчины с красивыми женщинами в нарядах от шикарных кутюрье. Достаточно строгая публика разбавлялась яркими экзотическими фигурами звёзд шоу – бизнеса, ряжеными кто во что горазд. Это немного окрашивало зевотную тусовку едва уловимой рябью праздничного конфетти. Десятки фотографов и видеооператоров толкались за нашими спинами, как я понимаю, обозначая размах предстоящего показа, то есть, играя свиту короля, без которой он – обычный человечек с насморком и перхотью. Цветовое решение слабо освещённого зала укладывалось в сдержанную гамму от благородного чёрного до трагического серого, с включением местами легкомысленного серебристого. Подиум в центре зала отсекался от кулис зеркальным задником в матовых разводах абстрактного характера. Словом, и сам зал, и его начинка, будто бы сошли со страниц журнала, лежащего у меня на коленях. Красивые люди в красивом зале с красивыми как бы мыслями в красивых глазах…

Внезапно зазвучала спокойная инструментальная музыка… Юпитеры, напоминающие Луну, вспыхнули вдоль подиума, на потолке и сразу чуть погасли, словно ожидая приказа о наступлении. Вскоре музыка сменила тональность – в ней стали угадываться элементы маргинальной ритмики. По-идиотски приседая, выделывая пальцами кренделя, из-за кулис появился молодой ведущий в малиновом, клоунском фраке и понёс околесицу про взгляд на мир «другими глазами». Сразу вслед за этим и, под старающиеся быть остроумными комментарии, на подиум выкатилось какое-то безобразное бродяжье отродье: грязные опустившиеся особи обоего пола. Впрочем, в некоторых пол угадать было невозможно. Клошары по одному, как могли, доходили до конца подиума, нелепо разворачивались и, пытаясь сымитировать дефиле, направлялись за сверкающий задник. Необычайный эффект, умноженных зеркалами отходов, усиливал впечатление ирреальности всего происходящего. Запах от несчастных шёл известный, аммиачный-брр – он, смешиваясь с волнами французских парфюмов, придавал шоу неповторимый урбанистический шарм.

Возглавляла шествие безумная костлявая тётка со взбитыми, словно пакля в миксере, седеющими волосами. Одета она была в многослойную рванину, щёгольски обёрнутую рыбацкой сетью с поплавками. Искусанные губы «модели» горели неестественно яркой помадой, как алая роза на сухой коровьей «лепёшке». За ней ковылял обезображенный ожогами тип в насквозь, казалось, просаленном костюме. Самое поразительным на нём был мираж галстука вдоль некогда белой, а теперь охристой до коричневого сорочке. На голове, будто в пику этим изыскам, сидела набок флуоресцентная детская шапка, на плечах болтался соответствующий шарф. Шапка и шарф, я думаю, дополнили ансамбль только на днях, так как казались противоестественно чистыми. Следом одной цепочкой «прошла» четвёрка детей – инвалидов. У первого, с крупной головой и остановившимся взором, правая ручка заметно усохла, второй был ассиметрично горбат, согнувшегося пополам третьего, вёз на ржавой каталке четвёртый – совершенный урод с дёргающейся челюстью, чуть волочащий за собой ногу. Одета четвёрка была в нечто взрослое, болтающееся, изумительно грязное, вышедшее из диккенсовских трущоб. Потом, рисуя костылями восточный орнамент, ковылял в чёрном гипсе на ноге жердяй с вытаращенными глазами, покрытый, как океан, с ног до головы островами экземы. Компанию ему составлял гундосящий в себя карлик, разбрызгивающий вместе со слюной и проклятьями отвергнувшему его миру, столь сильное, наваристое амбре, что публика в зале взволнованно зашевелилась…

 Мерцание вспышек суетящихся репортёров, игра перемигивающихся юпитеров, минорно ухающая музыка, в момент прохода этой яркой пары, казалось, достигли демонического апогея! Я сразу пришёл в экстаз, ощутив на спине целую армию крупных истерических мурашек… В силу этого перехлёста, или чёрт знает почему, но позже в моём сознании остались только эти первые участники шоу, а остальные – плыли по подиуму уже неразличимым мусорным цивилизационным потоком. Перекошенных баб с усами сменяли выцветшие калеки на тележках, фиолетовые пьянчуги с атрофированными мозгами и собачьими глазами, наводящими на раздумья о справедливости теории видов. Далее шли, похожие на клоунов, состарившиеся проститутки в рваных чулках и шляпах, изъеденные смешными болезнями, нервами, тромбами, скукой «нормальной» пенсионной жизни. Затем ползли, прыгали, пятились экс – лидеры большинства социальных слоёв и национальных групп: белые – бывшие то есть, чёрные, косоглазые, косорылые, рябые. Надо честно признать, что на чёрных грязь была меньше заметна… Это эволюционный парадокс, которому у меня, например, нет внятного объяснения. Попробуйте сами…

Если же оценивать зрелище в целом, то сначала большинство зрителей – это было заметно – выворачивало, учитывая жуткий пресс вони, исходивший от моделей, но постепенно все втянулись и с интересом глазели на подиум. Не знаю как они, но я, на уровне анализа, сразу отметил целый ряд обобщающих деталей этого ада. Первое: стилистическое единство, которым обычно так гордятся известные дизайнеры… Вся эта бесконечная цепочка изгоев была заметно и стильно объединена грязью, бьющей через край разномастностью, практически одинаковым запахом давно немытых оболочек. Если, скажем, творец долго вынашивает идею, месяцами потом её воплощает, то не меньше труда и усилий требуется чтобы привести свою божественную потенцию к столь мерзкому опускающему результату. И вместе с тем, результату гениальному, если понимать под гениальностью некую плодовитую неповторимость хотя бы в самоуничтожении, когда к гениальности липнет приставка «анти»… То есть, надо понимать, что за подобного рода регрессией стоит колоссальный труд, несущий на себе печать истинного самозабвения.

Не верите? А вы попробуйте годами ночевать под мусорными баками, питаться объедками, уже не проходящими через зад обожравшегося бюргера, попробуйте пить спиртосодержащий «сливняк» из близлежащих таверен, техническую гадость, разъедающую глаза, незамерзающую жидкость для автомобилей… Помайтесь летом животом рядом с грызущими вам пятки крысами, с облезлыми псами, забетонируйте себе штаны мочевым камнем, вшей распустите по волосам, зубы потеряйте в один вечер из-за того, что не понравитесь какому-нибудь коротко стриженному пьяному идиоту, считающему себя «нормальным членом общества». Или натерпитесь лиха, яда, поджогов, матерной ругани, дерьма на голову от своих тоже не слишком-то миролюбивых, либо злых, как перец чили, соседей по уровню… Рекомендую также попасть под горячую руку садисту – копу, чтобы он умело пересчитал вам рёбра в обезьяннике, пока его коллеги будут решать – повесить на вас для красоты статистики пару трупов, или нет? Потом представьте себе, что о вас думают некогда близкие, как вам «вот такому» посмотрит в глаза давно потерянная, одинокая старушка – мать, «сто лет назад» дрожавшая от радости над розовым куском бекона вашего имени… Вы также взгляните оттуда – «снизу» – на весь этот грёбанный мир буржуазных ценностей, которому ничего не стоит бросить человека на рельсы, сделать из него египетские пирамиды мясного фарша, сжигать, считая эшелонами, в силу того, что один ублюдок родился с аневризмой в голове… Или взгляните, глазами который день голодающего человека, на проблемы мириад засранцев, мучающихся перед обедом одним вопросом: что выбрать – лобстеров или черепаший суп?.. Спросите себя с дисбактериозной голодухи – когда вам так плохо! – почему тонны колбасы, сыров, творога, фруктов закатывают где-то бульдозером? Чтобы удержать на высоком уровне цены, в угоду жирным торгашам, химерическим «государственным интересам», или только потому, что производят их вдвое больше необходимой человеку нормы?! Но почему бы тогда этой массой не накормить реально голодных?..

Добавьте сюда своих аргументов, если они у вас есть, и тогда оттуда «снизу», со дна, попробуйте обосновать начала всех начал, предназначенность человека гармонии, стыкуя свою теорию мироздания с аргументами христианского всепрощения или исламского радикализма. Попробуйте, наконец, будучи куском дерьма, выброшенным обществом за ненадобностью, объяснить самому себе, что вы – производное божественного, жизнетворного – не садистского или дьявольского! – промысла. Попробуйте выжить без руки, ноги или нормальной функции одного из «жизненно важных органов», вот уж в воистину каменных джунглях современного мегаполиса, где опасность на каждом углу, в любом канализационном люке, в хитросплетениях коммуникаций, подвалов, производственных построек! Или усложните задачу тем, что при тех же слагаемых, вы попробуете выжить «внизу» без мозгов, без сострадательного участия ближнего, без малейшей поддержки государства, «наверху» заявляющего, что оно демократическое. Вот только тогда – а сюда легко добавить ещё не одну страницу текста! – можно будет утверждать, что вы – бесподобный кутюрье своей жизни, творящий социальной пассивностью, будто кистью, обобщённый портрет того, «во что» все мы имеем возможность превратиться, если однажды махнём на себя рукой и займёмся вдохновенным самоуничтожением.

Мне показалось, что снобы, наблюдающие это бесподобное зрелище, тоже о чём-то таком догадывались и поэтому во все замазанные шиком глаза таращились на последствия атрофии зачатков души у неких опущенных человекообразных. Быть может, наблюдая «это» сквозь чёрное окно дорогого авто или с высоты пентхауса на сороковом этаже, они имели отдалённое представление о том – как выглядят отходы цивилизации вблизи. И что в грязной массе – плывущей по подиуму, словно те же отходы на ленте транспортёра мусоросжигательного завода, – есть высокая, или даже высочайшая, эстетика разлагающихся в ядерном реакторе изотопов, из которых возникает запредельная температура распада с последующим выделением энергии «элементарного» – в необходимость поиска творческим сознанием нового пути для всей человеческой общности. Пути, признаюсь, очень сложного, но не допускающего на концах своих крыльев столь вопиющего тяжёлого противоречия между низом и верхом, так как подобный груз наводит на мысль о невозможности полёта нашей цивилизации к высокому вообще. Так, по крайней мере, мне показалось, нужно было распорядиться тем материалом, что подбросила в эту назидательную ночь моя фантазия. Вся эта бродяжья беда – поселившая одинаково и в беднейших, и в лопающихся от переедания странах, как и разного рода сумасшедшие, инвалиды, хронически больные, – дана нам для того, чтобы мы, пока здоровые и благополучные, имели перед глазами пример того, во что превращается жизнь, при отсутствии в ней зон самоконтроля, чувства меры, баланса… И чтобы можно было понять, что всякая попытка воткнуть в тело лишнее насущное, по известному закону сообщающихся сосудов, вытесняет из тела душу, и значит, материя не должна вторгаться в те участки, где живёт мысль.

Так думал я в своём, слегка похожем на кошмар, сне, но это было только частью назревавшей истины и поэтому остаток не заставил себя ждать… Поскольку, буржуа довольно стойко перенесли зрелище представителей самого дна – так, видимо, рассуждала моя интуиция – возможно, с самим дном себя всё-таки не соотнося, то покажем этим самодовольным пошлякам – что их самих ждёт в скором времени, если… Далее додумывайте сами. Бродяги внезапно и сразу неведомо куда исчезли со своими атрибутами, а по подиуму теперь ползла гусеница «будущего» всех этих, пропахших «шанелями и гуччи», красавцев и красавиц – их обезображенные пресыщением родители. Толстые безобразные стариканы под руку с подругами, одетые в дорогие шмотки, буквально лопающиеся от избытков жира, изрезанные морщинами жадности, предательств, зависти, подлогов, злодейств, придавленные непосильным грузом золота и алмазов, едва переставляли опухшие ноги в лучах юпитеров. Они были жалки и смешны. Если для бродяг скорая или какая там… смерть была бы избавлением, событием, которого ждёшь, то к мерзкому виду состарившихся буржуа добавлялся пугающий груз, обезображивающий оскал неизбежности смерти, маска Гиппократа в момент, когда вроде только и следует начинать жить… Лощёные зрители, терпеливо перенёсшие мерзких бродяг, на сей раз странным образом зашевелившись, будто ожившие мумии, стали по одному исчезать из зала. Это и понятно: теперь проекции на себя некой футуристической перспективы были прямыми, но терпеть подобное издевательство над своей уверенностью в завтрашнем дне – они не могли.

Ведь лишнее, как и отсутствие самого необходимого, пагубным образом влияет на возможности человеческого организма быть умиротворённым, то есть счастливым. Однако, я был бы не я, если бы остановился в своих провокационных метаниях на столь банальных итогах. Тем более, что учить легко – даже дураки своих детей чему-то учат… Моей же творческой рефлексии не хватало катарсиса в конце представления, а я уже видел, слышал, кожей ощущал сам момент очищения, но до него дело не дошло… Сбой в программе. Тут следует заметить, что непосредственно момент очищения в искусстве происходит во время тех или иных оваций, Если художник очищается в момент создания произведения, зритель же – в момент объединения некой группы восторженных почитателей для выражения знаков благодарности непосредственно творцу, вырвавшему у них слезу через приобщение к творчеству как таковому. Даже фактор сопереживания во время спектакля, контакта с картиной, текстом, музыкой, скульптурой, в этом случае, – дело второе, третье…

Поэтому, вослед исчезнувшим зрителям и монструозным моделям, я сам выскочил на подиум и стал лихо выплясывать перед опешившими репортёрами смесь джиги с брейком. В своём безумном танце я принимал вид – то обожравшегося буржуа, то его недалёкого, лопающегося от пресыщения, седого предка, то благодетельной домохозяйки вынесшей крохи нищему, то вид самого нищего, спящего в обнимку с шелудивым псом, то копа, метелящего бродягу, то вид бродяги, замерзающего в снегу… Своей идиотской выходкой я пытался доказать достаточно очевидные, разумные вещи: что разница между нами всеми – совсем ничтожна. Что заборы, возведённые между собой социальными группами, – легко проницаемы, а границы государств добра и зла, нищеты и богатства, ответственности и временщичества, трудолюбия и лени, охраняются только солнцем, имеющим свой взгляд на то «где, когда и сколько» светить. Но видимо логика противостояния всем и вся, во мне на сей раз была такова, что от своих ремесленных бескрылых коллег я не получил за свой экспромт ничего кроме грязной, как бродяги, ругани и ленивых, как старые миллионщики, угроз дать мне в морду. И на том спасибо…

Последнее, что могу вспомнить из своего сна – это обрывки мыслей, которые слабо шевелились у меня в голове, когда я сидел с недоумённой злой улыбкой на краю подиума в опустевшем зале… Мысли эти были о законности претензий художника на овации – что ни явит миру, даже какую-нибудь пустяшную-тьфу! почеркушку, дай ему гром аплодисментов! Дворник, не меньше нас пекущийся о катарсисе, – прячет взор, горничная, толкущаяся с утра до вечера в отеле, – молчок, бульдозерист, снёсший проеденный крысами квартал трущоб, – помалкивает, врач, коп, водитель – мусорщик, ассенизатор, служащий свалки, учитель, санитар, вносящие свой, не всегда скромный вклад в дело очищения нашей планеты от погани, – по преимуществу, тоже не в публичной претензии. Верно? А этот так и заходится: оцените! Дело, видите ли, очищения душ исполняем – хлопай, чтобы прочиститься! Пожалуйста, хотя руки-то не казённые, но скажи «за что», ведь воз морали и ныне там! Или где?.. Ответь для начала на этот вопрос – там будут и другие… А пока – просыпаемся.