Сотворение духа (книга 2)

 

Неправильный роман

 

 

 

 

В молодости, когда кроме амбиций и чести у нас ничего нет, мы смело заявляем, что «не всё продаётся и не всё покупается»… Зрелость, сытая и самодовольная, хитро шепчет себе в кулак, что «не всё продаётся, но всё покупается». Искушённая старость, щедрая на болячки, утраты, разочарования, считает, что «всё продаётся, но не всё покупается». К примеру, здоровье… Над входом в торговый город – государство Меркуриум ярким золотом по тёмному граниту начертано: «Всё продаётся и всё покупается!» В том числе – амбиции, честь, хорошее настроение, сытость и… здоровье. Местное население резонно полагает, что при хороших-то деньгах – и с совестью легче договориться, и чудесные лекарства купить. Отчасти это верно, хотя прямой зависимости между деньгами и здоровьем пока не установлено. Иное дело, ум. Всякий им обладающий, чаще всего, живёт долго, сытно, смотрит на мир весело, болеет меньше.

Город – государство конституционной торговли находится в сердце центральной Европы, имеет многовековые традиции, историю, респектабельность. Ввиду соседства с воинственными, благородными государствами, которые взяли на себя труд по охране города, жители его с давних пор ничем другим уже, кроме торговли, по преимуществу не занимаются… Купцы Меркуриума продают бесхитростным соседям товары с ощутимой скидкой и ежегодно платят за охрану – то есть, за «крышу» – умеренную дань. Законы в городе оч. гуманные: ни за что, кроме воровства, руки не рубят, власть скромно берёт себе лишь прожиточный минимум, налоги на имущество посильные. Вот и расцвела здесь всеми золотушными цветами радуги беспошлинная торговля, и продаётся тут фактически всё, и практически всё покупается… Центр города состоит из построенных вплотную старинных трёхэтажных домов, увенчанных мансардами, и, по известной традиции, соединённых внизу с магазинами, мясными, прочими лавками, кафе, парикмахерскими, адвокатскими конторами, бюро похоронных услуг. На периферии Меркуриума, в соответствии с новейшими тенденциями отъёма денег и времени у «населения», раскинулись целые кварталы крупных супермаркетов, вернее, торгово – развлекательных комплексов.

Основную часть покупателей в городе торговли составляют многочисленные приезжие, которые съезжаются сюда из разных весей целыми семьями, чтобы во внеурочное время отдохнуть за приятными хлопотами и покупками. А поскольку, ввиду нерасторопности, у соседей цены на все товары существенно выше, то эта своеобразная столица барыша никогда не пустует… Однако и местные жители – все потомственные продавцы, фарцовщики, купчишки, менялы, негоцианты, топ-спекулянты – свой досуг посвящают покупкам. А когда у них кончаются деньги на «возвратные» развлечения, то они на каждом углу поступательно пытаются сбыть «зря купленное», чтобы купить, условно говоря, «необходимое». Таким образом, весь город торговли представляет собой один безразмерный народный магазин. Продавцы и покупатели тут постоянно – незаметно для себя! – меняются ролями, товаром, из-за чего Меркуриум со стороны похож на встревоженный медведем кипящий муравейник, объединённый в качестве идеи бескорыстной любовью к деньгам или вещам. Как и всюду по свету, самые несчастные здесь – пенсионеры. Во-первых: тебя продавцом уже никуда не берут, а во-вторых: покупать тебе практически «не за что» и фактически «некуда». Ведь дома, квартиры, норы стариков забиты товарами, по большей части, плесневелыми, ненужными – отчего утрачивается и самый смысл жизни. Два чемодана одной рукой не взять, но примериться в сотый раз можно! Поэтому, чтобы вернуть себе боевой дух, они вынуждены на многочисленных барахолках сбывать своё надоевшее барахло, чтобы купить чужое, некоторое время возбуждающее. Напротив, местной молодёжи проблемы затоваривания пока не ведомы, в силу чего они – алчущие и жадные – несут на своих плечах основное бремя абсурдного, на мой взгляд, бессмысленного проживания.

Следующим по значимости занятием в Меркуриуме после разнообразной торговли – что не ново! – являются зрелища и отдых, чаще всего, кулинарный. Как я уже докладывал, в городе «золотого тельца» ближе к окраинам высятся многоэтажные вертепы, где после приятных покупок можно всласть поесть, глянуть концертик заезжих трубадуров, покататься на аттракционах или сыграть с судьбой в рулетку. Если в патриархальном «сити» торговля идёт чуть сонно, заторможено, то на окраинах торгуют бурно, изобретательно, с выдумкой. Лавки и магазины в старом городе носят традиционные названия по фамилии владельца, либо профилю товаров: еда, ночные горшки, сувениры, лопаты, грабли, наливной парфюм, золото, табак, гавайские гитары и так далее. Развлекательные же центры, поставившие бизнес на поток, носят звучные недвусмысленные имена: «А вдруг!..», «Не жалко!», «Убей время!», «Почти даром!..», «Зайди на денёк!», «Продаётся всё!..», либо совсем уж радикально: «Круглосуточно – всё!» Кроме указанных способов торговли и барахолок, здесь существует ещё один, альтернативный. То есть – свободный товарообмен на любом удобном или малопригодном пятачке. Торговля на газетах, на небольших и раскидистых рыночках, торговля из будок, картонных коробок, из-за угла, торговля с рук, с плеч, с жухлых воспоминаний, с опухших от стояния ног, с болящих от мигреней мозгов… Торговля в скверах, в парках, в общественных туалетах, в подвалах, в спортзалах, на детских площадках. Да, да, не удивляйтесь!.. Дети – юная поросль города купцов и барыша – получает первые навыки разнообразной спекуляции буквально с пелёнок, с горшка, с детского сада, школы, лицея или гимназии.

Словом, куда здесь ни кинь взор, повсюду – население, продавцы, покупатели, приезжие – отсчитывают купюры ветхие, хрустят «бумажками» новенькими, звенят медью, блестят «никелем»… Рядом, «за углами», на «сырой земле» и столах – что-то бессчётно заворачивают, распаковывают, щупают, трясут, мостят на тележки, в багажники автомобилей, в широкие карманы или буквальным образом «прррут» мощными тренированными руками. А для особо ретивых покупателей – в Меркуриуме существует обширная служба доставки, которая свезёт тебе домой, в номер или на вокзал – хоть иголку, хоть слона, если ты такой чудак на предпоследнюю букву. Хотя, в целом, каждый что-либо купивший почитает за честь нести в своё уютное, доверху набитое хламом гнёздышко, это самое «чтолибо» собственными, подточенными под хватательный рефлекс волосатыми ручками. И ручками жены, детишек, шурина или, не к ночи будь помянутой, тёщщщи… Все и всё здесь несут! Несут и несут, но прежде – покупают, покупают, покупают, а до того – продают, продают, продают… Ну, прям всё! Согласно золотому девизу при въезде в город.

Мы с Люсей попали сюда, откровенно говоря, случайно: ехали вроде мимо, но клюнули на сказки своего купейного попутчика, который заманил нас в город барыша «под» некие диковинные впечатления. А нам, что ни дай, мы всё берём, согласно девизу внутреннему, правда, редко это самое «всё» покупаем, поскольку живём по принципу: что у тебя есть, то тебе и нужно, а остальное – от лукавого. К тому же, собираем мы по юдоли в основном то, за что не будет стыдно на смертном одре – чаще всего, духовное, и соответственно – впечатления. И потом, берём-то мы всё, но не «всё» себе оставляем, и порой целый бесконечный день ложится одной лишь строчкой в краткий конспект бытия. Например: на прилавке лежали, благоухая, несколько голых алюминиевых рыб… или: один из тех, кто до пяти лет ходит с соской, а после пятидесяти – под себя… или: выборы, чтоб в люди выбраться… Понятно, что нам – аскетам, шутам, бессребреникам – Меркуриум активно не понравился. Суетно, хлопотно, будорозно: сотни, тысячи, сотни тысяч целлюлитного люда с миной нарочитой серьёзности занимаются чем-то совершенно тебе непонятным, чуждым, сатирическим. Да и не то плохо, что «занимаются», а то, что «они» «этим» занимаются слишком активно, крикливо, навязчиво… Отдыхать, внимая, мешают: виснут буквально на руках, призывают не проходить мимо, уговаривают «только подержать – взглянуть – понюхать – заценить – попробовать». Хвалят гады свой завалящий товар, как те оглашенные, дорогу перегораживают, ложатся костьми, стоят насмерть на «последнем слове», либо предлагают торговаться до «себе в убыток».

Лавки в старом городе мы осмотрели бегло и только снаружи, даже не пытаясь под фальцет зазывал, допустим нырнуть в «вина»… Да и что в них нырять, если это «их» вящая обязанность нырять в тебя, и как в этой ситуации вести себя нам, предпочитающим пить сразу чистый разбавленный спирт, то есть водку? Короче, глазели в основном на упадочную купеческую архитектуру, толстые витые колонны, на атлантов, оплывших под грузом времени, на гипсовых львов и полногрудых сирен по фронтонам, утопающих во фруктовом, галантерейном, прочем изобилии. Антикварные магазины в Меркуриуме совершенно неинтересны: все товары в них почти новые, не успевшие ещё впитать дух времени или покрыться шрамами бесконечных переездов, склеек, освятиться чердачной пылью, быть от скуки найденными, безвременно забытыми и однажды вновь найденными для продажи. Словом, дрянь, а не товарец, что мне кажется следствием крайней жадности местных жителей и отсутствием нормальной эволюционной ротации, в результате чего, каждое новое поколение не избавляется с улыбкой от заблуждений родителей, а упрямо – или, тупо! – их хранит. Всё остальное и того хуже, на твёрдую двойку. Например, та же уличная, парковая, «скверная» торговля: кроме занятных, порой, физиономий здесь приобретать – то есть, оставлять в архиве – нечего.

Мусор, грязь, бардак, гортанные крики, постоянно что-то жующие, красные гипертонические морды и люди, люди, люди… а точнее сказать – покупатели, покупатели, покупатели… или всё-таки продавцы?! Чёрт их там разберёт, но все – боевые, наступательные, болтливые, глуповатые… Если, конечно, за ум почитать не бытовую лисью хитрость, а власть над собой, низкими инстинктами, стремление жить морально, свободно, чисто, осмысленно. С этой позиции город торговли глуп тотально, как жителями – продавцами, так и гостями – покупателями, поскольку те и другие – лишь часть биоценоза, как мелкий планктон, китами тоннами поглощаемый и ни во что «путнее», вечное не обращающийся. Лишь канализацию напрягающий да позволяющий «промышленно развитым» странам куда-то сбывать последствия неразумно избыточного жизнеобмена. Но это только моё ядовитое мнение, не более, а попутчик нас соблазнил «на Меркуриум» не обычной бардачной торговлей – видали мы с Люсей и такого добра! – а в основном торгово – развлекательными комплексами, где есть ну всё, и с которыми мы раньше не сталкивались – обходили, как ночное кладбище, стороной. Посему отправились мы туда на специальном доставочном транспорте, получив горящую изжогу от центра.

Диковина это вот какая: вплываешь через парадный вход в широкие зеркальные двери как почётный гость в рай, сразу попадаешь под гипноз общего панического приобретательства и бродишь потом неприкаянный почти весь день. А вечером тебя, облепленного покупками – выпотрошенного, как из одного места… простите, изрыгнёт на заднее чёрное крыльцо ада этот безразмерный, всё переваривающий монструозный организм… Причём потоки «свежих» и «вяленых» искусственным образом не пересекаются, чтобы вторые, сытые, с тёмными кругами вокруг глаз – не портили аппетит, пока относительно голодным, первым. Однако завтра сытые вновь станут голодными, и по тем же бесовским кругам пустятся, будто мотыльки на свечу, заведённо атаковать абсурд своего позорного образа жизни. Внутри дворцов, ясно, великолепие, как в крупном казино, тысячи самых разных соблазнов, запахов, приманок, звуков, мышеловок с дармовым сыром, капканов. Дети в этом сверкающем аду сразу «слетают с катушек»: начинают беситься, жрать что попало, требовать новых игр, обижаться, реветь, биться в истерике от ярких эмоций, сигналов и впечатлений. Но и взрослые – зовущиеся так весьма условно! – далеко от детей не уходят: так же с криком носятся взад – вперёд по эскалаторам, лифтам, штурмуют прилавки, пялятся окрест блестящими вначале бусинками глаз и только моргают ими сквозь мутные плёночки усталости в конце сладких райских истязаний. Свежий «материал» и отработанный, прогоркший в толпе различаешь мгновенно: всё-таки физические возможности у простых людей, – особенно, у потребителей! – до почечных колик ограничены… Немало тут и завистников с постоянно ровным, плохим настроением.

Люся поначалу тоже всё порывалась что-то купить, но я твёрдо её осадил: необходимое у нас уже есть, а всё остальное здесь – для других. Давай, говорю ей, просто часик – два безотносительно побродим, а там и сбежим вовремя, чтобы не подхватить случайно какой-нибудь опасной хватательной инфекции. Мы – и не надо спорить! – только разведчики, ловцы зрительных образов, пионеры новых миров… Внушение возымело действие, и, посмеиваясь, наш дуэт инородными физическими телами стал плавать в концентрированном бульоне из сомнительной требухи, совершенно с ним не перемешиваясь. Тут следует заметить вот что: когда верстался список смертных грехов и зефирная «нагорная проповедь», хватательный рефлекс ещё не был признан абсолютным злом. Более того, он почитался за благо, по крайней мере, для сильных мира сего. Попали бы прекраснодушные сочинители моральных сказок на часик сюда, и на один грех или заповедь вроде «не купи всего» в скрижалях стало бы больше… Со стороны такое ощущение, что массовый человек в процессе купли – продажи осуществляет некую низменную страсть по типу «осодомленной похоти», отчего он понятно входит в транс, в раж, в состояние близкое к оргазму. Только делает это он не индивидуально, а широко, массово, самозабвенно по образцу римских оргий или бесстыдных хлыстовских радений: одно сплошное – а-а-а-а-а!.. Совесть же покупателя – приобретателя, в этой ситуации, успокаивается тем, что его грех разделён на сотни – тысячи таких же, как и у него грехов. Ведь во всякой звериной, рукопашной сече участвуют, согласно господствующей теории, не конченные греховодники, а благословенные небесами герои. Однако ошибка подобных наивных заблуждений заключается в том, что большой грех не делится на мелкие, напротив – из сонма мелких грешков создаётся некий планетарный грех, от которого вряд ли можно будет отмыться, либо отмолиться.

Вот примерно такие выводы успел сделать я в диковинном антимире, прежде чем меня не потянуло «стошнить». Люся, по моим наблюдениям, тоже начала деревенеть от жуткого пересола впечатлений. Нас уже не радовали клоуны, охрипшие аниматоры, звонкие духовые оркестры, цирк, ледовое шоу, пантомима, прыжки дурачков на «тарзанке» из под купола торгового центра и полёты вдоль, умноженного на сто, товарного сверхизобилия… Нас не вдохновляли аукционы по продаже воздуха, выставки лубочных картин, воспевающих сумасшедшие скидки, конкурсы по пожиранию блинов, сосисок и поп-корна, бег в мешках с покупками, за ними и от них. Нас не смешила даже бесплатная выпивка в местах продажи особо дорогих товаров, и я стал ощущать только как с каждым ударом сердца по голове меня бьёт одно только слово: дурь… дурь… А от бесконечных ресторанов, бистро, кафе, блинных, пиццерий и прочего развлекающего желудок антуража, несмотря на бесовскую кулинарную изобретательность по извлечению денег обывателя, – и вовсе мутило. Поэтому я ловко подхватил свою чуть опухшую сонную музу, чтобы стремительно бежать с простительным позором из весёлого ада, на сотню – другую кругов, под названием «А вдруг!»… Испытывать судьбу в других торговых комплексах как-то вовсе расхотелось, поэтому в поисках тихого пристанища мы малым ходом отправились на велорикше в сторону старого города, казавшимся отсюда спокойным, будто заброшенный могильник. По мере удаления от гремучих «центров массового помешательства» мозги у нас стало постепенно отпускать, и мы, под лёгкий уклончик, завели приятную беседу с нашим словоохотливым воителем из категории чудаков.

Оказалось, что он – приезжий, что его также тошнит от покупательского ажиотажа, тотального ростовщичества, но где заработать средств, на обучение в университете, как не рядом с грехом? Дерь-мо ведь и день-ги, иносказательно, имеют один корень, они между собой тщательно пере-мешаны, а романтики, создающие прозрачные сиреневые миры, обычно влачат благородное полунищенское существование… Это аксиома, и наш брат – художник, из тех что посубтильней, может только в бессильной злобе «парафинить» обывателя со всеми его смертными грехами и контр – проповедями, но как только заурчит от голода пузо, сам и вприпрыжку, скачет в сторону порока, чтобы стать «как все», набить до сытости кишечник, подразнить совесть… А потом в гордом уединении, сглатывая слёзы, заливая позор вином, вновь катать на холст, папирус, нотный стан очередной проект всеобщего благоденствия, имеющий весьма относительное сцепление с реальной жизнью. Вот отчего смешно выглядят «чего-либо добившиеся» творцы с двойным подбородком, с шариками чёрной икры, застрявшими в усах, распотякивающие о морали, совершенстве, борьбе за идеалы-с, о пресловутых слезах младенцев… Да ну их!

Поскольку в Меркуриуме мы с Люсей, на тот момент, были всего несколько часов, то меня, как и всюду, интересовали детали, мелочи, штрихи, организация жизни: мораль, власть, быт, образование, медицина, законы, полиция, досуг. Нравы города в общих чертах я вам описал, власть в дела торгашей особо не лезет, но имеет на привязи свору цепных псов для устрашения совсем уж распоясавшихся… Это правоохранные, санитарные, жилищные, пожарные, налоговые, профсоюзные комиссии, которые время от времени проводят кукольные рейды в гнездовьях спекуляции. Народ и купчики их страшно боятся, так как «после рейдов» приходится что-то менять в своей жизни, а это неприятно, согласитесь. И тут в моей голове, параллельно плавному движению экипажа, стали хаотично шевелиться, словно бы под прелыми листьями, похожие на червячков, зародыши мстительных демонов… В ходе нашей дальнейшей экскурсии выяснилось, что настоящего творческого сопротивления удручающе сытому бюргерству тут нет: местные художественные силы мутировали в ремесленников и теперь сотрудничают с оккупантами. Приезжие, конечно, не прочь поиздеваться над здешними нравами, но как без зазрения совести, скажите, кусать «руку кормящую»?.. Логично, говорю я, но ведь это же прямой путь к болотной деградации, скуке и смерти – то есть, к смертной скуке…

А вы знаете, возражает наш возница, что город торговли живёт так уже много веков, особо не взлетая, но и не падая – более того, незаметно развиваясь в совершенствовании методов товарообмена… И разве те же торговые центры – это вам не вершина своеобразной эволюции ловкости при отъёме денег или свободного времени у населения? И разве самому этому жалкому населению, для ощущения в жизни смысла, нужно что-то другое? Душа, поэзия, чистая любовь… Членораздельно возразить нашему быстроногому философу мне было нечем, и я увлёкся рассматриванием особенностей здешнего сирого бытия… Пограничная зона между консервативным центром и прогрессивными окраинами казалось безысходной: обычные спальные районы, но и здесь на каждом свободном пятачке топорщились киоски, павильоны, рыночки, где середнячки осуществляли свои жизненные претензии. К тому же, нас притянула сюда самая крупная в городе барахолка антиквариата – день нужно было как-то заканчивать, и лучшего места для получения стойкого отвращения к любым видам торговли мне не виделось… Та самая точка в конце.

Разузнав у нашего проводника, где здесь поблизости находится какая-нибудь богемная пивнушка, и, обменявшись с ним номерами телефонов, мы пустились сбивать свои уже достаточно сбитые каблуки. Ничего особенного, понятно, в этой барахолке не было – то же плесневелое старьё, ни разу не «надёванное», ни разу не расколотое пополам, ни разу не залитое чаем, краской или, на худой конец, спермой… Те же опустившиеся старики и старухи с пустыми дырами вместо глаз, траченный молью, давно не стиранный средневозрастной контингент и барахло, барахло, барахло, с которым они фактически срослись… Словом, хватило нас с Люсей на пол часа, не больше. Мы уже намылились идти «на пиво», но нас остановил своим товаром некий чудак, торговавший «прикольными» подарочными наборами. Например: искусственный член и плавки, дверная ручка, шило и пластмассовая задница, простите, будильник и молоток с резной ручкой, гипс и костыль, острейший ножик, бинт и флакон зелёнки, либо йода – на ваш вкус, зеркало с набором ужасных резиновых масок, надувные мозги «зятя», «тёщи», «невестки», «свекра», «мачехи», прочих и двуручная ржавая пила, а также много ещё чего… Прикольно. Скрытно поснимав это дешёвое чудо, мы, выбравшись из чрева барахолки на относительный простор, поехали заливать счастье пивом. Казалось, что всё самое интересное было позади, но это только казалось… Однако тут пит – стоп, то есть привал. Очень хочется поумничать, надоело описывать.

 

ПРИВАЛ. НЕРАЗБЕРИХА С НОВЫМ ГОДОМ

Сначала несколько слов к истории вопроса. «Давным – давно» в Европе Новый Год справляли первого апреля, то есть – в один из дней, когда по-настоящему оживает природа. Это время – думали наши предки – неплохо стыкуется с точкой смены дат, вех и проч. Весна… Потом кому-то попала вожжа под хвост, и Новый Год вставили в середину зимы – наверное, с «рождествомхристовым» связали… Впрочем, нашлось немало чудаков, которые, как ни в чём не бывало, продолжали «обнуляться» первого апреля. Против консерваторов применялись некие законодательные меры: их притесняли, подвергали остракизму, то есть гоняли, но мы-то с вами понимаем, что такие вещи, как традиции, не меняются в приказном порядке. Это дело естественной эволюции, смены поколений… Законопослушные предки, из тех, что поглупей, с диалектикой не водились и реагировали на отщепенцев просто: высмеивали, давали им тумаков, дразнили «первоапрельскими дураками», называя это розыгрышами. Так хороший весенний праздник неожиданно превратился в «день дурака», увы…

Позже, по легенде, торбу мифологии вокруг первого апреля пристегнули к новым обстоятельствам всё более сытого цивилизационного досуга и даже назвали «днём смеха». В день этот совокупная общественная масса, преимущественно Старого Света, желает хохмить, разыгрывать, смотреть «по ящику про смешное», устраивать за муниципальные деньги массовые гуляния из пугливых стаек бледнолицей молодёжи. Короче, масса желает, чтобы творческие силы ублажали её, веселили, переполняли оптимизмом. И надо сказать, что некие культурные признаки праздник обрёл, практически закрепившись в общественном сознании как день «когда весело». Что это «сознание» делает в остальные дни – пашет, как проклятое, задумчиво грустит, поглядывая вдаль, плачет, дрыхнет, испаряется – науке точно неизвестно. Зато хорошо известно, что само население довольно инертно за пределами «материальных благ», население умеренно талантливо и развращено, при жуткой скупости на усилие в позитиве. Поэтому вокруг Дня Смеха образовался широкий круг творческих пройдох, которые искусством щекотки миллионтонного общественного пуза зарабатывают подслащённые крохи масскульта к своему халдейскому столу.

То есть – обратите внимание! – праздник этот постепенно превратился в артефакт для разнообразного художественного люда, который в этот день может законно валять дурака, паясничать – становиться самим собой, да ещё и за умеренную для кармана обывателя плату. Более того, среди богемной братии, в свою очередь, завелись новые единицы вперёдсмотрящих, придавших обычному календарному дню характер новогоднего праздника, с несвойственной «обычным праздникам» формой самоотчета – заявок на дальнейшие дерзания уже в следующем году. Теперь для продвинутой части демиургов – это день встречи Нового Года по календарю эстетических кутил и творческих невротиков, вне связи с прочим народонаселением. День, когда можно, не задумываясь, врать о планах, а также врать – почему прошлогодние творческие планы не были в полной мере реализованы… Пиры демиургов. Иногда со стучанием по столу лени кулаком благих порывов: хрясь!.. Иногда с написанием коллективных картин абсурдистского толка. Иногда с баней, иногда с бабами… – то бишь, с музами, извиняюсь!.. Иногда, или чаще всего, со злоупотреблением спиртным. Случалось, с мордобоем, как прелюдией братания… да много ещё с чем. Словом, пиррры!.. Впрочем, народ тоже не дурак выпить, но он делает это более масштабно, более самозабвенно, массово, лихо. А главное – дружно, аккурат в привычные «днинезависимостирожденияхристовыпасхи» и прочие, как, например, встреча Нового Года, праздники.

Это и понятно – вместе гулять веселее, так как «твоё» расслабление, оттолкнувшись от зеркал «других», множит не только некую, на этот момент бездумную, довольную репу, но и аналогичные репы сыто пьяных коллег по факту земного существования. И тут вдруг мы сталкиваемся с неожиданным перевёртышем, которому есть «естественно деградационное» объяснение постепенного падения, выхолащивания любых общественных институтов. Наш перевёртыш можно кратко сформулировать так: Новый Год, общепринятый, стал подлинным Днём Дурака. Круто?! Ничуть. Посудите сами: миллионы людей в этот день переносят ворох своих проблем на следующий год в виде тостов, здравиц, колыбельных, панегириков – разве не дураки? Нормальный чел в каждый свой отчётный период должен сполна наделать «отчётных» ошибок, а потом – к концу периода – их исправить, чтобы прийти к «смене вех» чистым от прошлых ошибок и готовым к новым… Соответственно, любые хронически переносимые на будущее планы, прожекты, мечты – попахивают неадекватностью. Далее: подарки. Это игра «мухомора» в «хорошего человека», это его воплощение на один денёк, на одну ночку, высокой нравственной мечты, которой следовать ежедневно – целый геморрой. Подарки эти, с другой стороны, очень смахивают на языческие воздаяния божкам «счастья», «здоровья», «удачи». Опять же, воздаяния разовые, не несущие печать хронической преданности усилию. И вообще, разве не дурь – превращать праздник в работу? Праздник жиз-з-зни! В работу поглощения, служения – пахнущей, будто проклятой, деньгами – тени, равнодушного к состоянию твоего сфинктера, ассенизатора. Дурацким же образом характеризует человека и то, что на одну ночь готовится количество пищи и напитков, которые «подушево» можно растянуть на рабочую неделю.

Обычно, за месяц до Нового Года и этого непонятного «меррикристмаса» начинается торгово – покупательский нездоровый ажиотаж. Сытые и отъевшиеся ищейки «серой массы» в массовом порядке чистят последовательно «галантерею», а чуть позже – «гастрономию», вкупе с кладовыми Бахуса. Лес рубят, ити, щепки летят в дистиллятор, спирт направляется в фильтры, морозильники трещат, холодец дрожит, бутылки красиво покрываются пылью суеты… Слюнки у слабаков начинают течь за неделю до непосредственных событий, печень просится в академический отпуск – съёживается, чтобы потом неестественно и болезненно раздуться. Утверждаю: количество глупости, совершаемой в эти дни, очень даже праздничные для работников торговли и общественного питания, превышает её количество в любой другой сопоставимый период. Разве виновники всей этой дури не являются, буквальным образом, дураками?!

Но вот покупки, треволнения, укладки, прихорашивания, эти нервные звонки – позади… жарки, парки, резки ингредиентов, их смешивание в несовместимых с жизнью количествах – закончены, все сели, притихли. Но, ненадолго. Потому что дальше будет поражающая воображение количеством выпивка, закуска, выпивка и закуска… и так до бесконечности, чтобы к двенадцати ночи уже изрядно истощённая «хорошим» публика вывалила, наконец, в окно, на балкон или чаще – на улицу. Здесь она таки даст волю своим первобытным инстинктам с цивилизационным запашком – попросту «побабахает». В кого они всё палят – в соперников, в начальство, в соседей по больничной палате, в досаду на правительство?! Чёрт его знает, но палят рьяно! – то есть, дают рудиментам звериного, едрёна, волю… Тёмное бархатное небо красиво озаряется разноцветными огнями, уши закладывает. Как тараканы по супертанкеру, носятся ракеты, петарды, осыпаются водопады бенгальских огней. Тысячи тонн продукции наших раскосых друзей создают «на слух» полномасштабную иллюзию сшибки двух ненавистных армий – армий пустозвонства и дури. Воюющие с обеих сторон – дети, несмотря на первые признаки гнилостного брожения, на первые пучки седых волос и мешки под глазами. Ибо взрослеет до вечной молодости только мудрец, а остальные, которым лень расти во все стороны, не взрослеют по-настоящему никогда… Поэтому: дети. А раз эти взрослые есть дети, то и называются они совсем необидно – дураки… Вы вслушайтесь: «Денннь Дурррака». Подлинный. Конституционный. Покуда –непоколебимый… Новый Год. Бом-м-м, бом-м-м! Куранты. Бом-м-м! Ура… ур-р-ра! В голове дыра, да не одна. И по кругу снова – ур-р-ра-а-а…

Сновымгадомсновымсчастьем! Чем вас старое не устраивало?! Или вы вообще привыкли жить без него?.. Желаемуспеховличнойжизниздоровья! Но здоровье-то с трудом приходит, а не с медитативными заклинаниями. Ивамтогожечеговынамдаичегомывам! Тут многие смущаются: что-то жжёт изнутри, но ненадолго. Совесть, жаба или изжога? Навскидку – неясно… Урадаздравствуетбиснапосошокштрафнуюслава! Верно, бросает упырь, но не глория. Отнюдь! После полуночи и семяизвержения салюта большинство «большинства» устраивается под телевизором, чтобы, продолжая жрать и пить, смотреть – то есть, опять же гибельно поглощать! – продукцию сомнительного содержания целого полчища творческих ремесленников. Но на утро от этого, политого прогоркшим маслом, винегрета останутся… нет, не воспоминания, а одна только гудящая в ушах боль, похожая на стон. Разве не дураки? Потом настанет «отходняк», закончится волшебная ночь с её изначально неисполнимыми обещаниями, и опухший массовый человек, щурясь, как шахтёр, выйдет из пыльных, сумрачных вертепов, или «выползет из нор» на грязные улицы, во дворы, после «праздника» ещё более грязные, и поймёт, что чудо преображения не произошло, что смена дат – без внутренних обязательств, усилия, желательно творческого! – лишь пустяшная формальность, и что цена, которую он с глупым упрямством платит за эту простую мысль – слишком, даже непомерно высока, что его в очередной раз облапошили, и что придётся!.. жить всё-таки по-старому, но теперь с уже по-новому растянутым желудком, с уже по-иному выполняющей свои обязанности печенью. При-дёт-ся…

Ну ладно, допустим, мы убедились, что в День Смеха – первого апреля вложено чуть больше здравого смысла, перспективы, ответственности «человека творящего», чем в мухоморский Новый Год «человека поглощающего», в деградировавший праздник, с полным правом претендующий на звание День Дурака. Ну, и что теперь?.. Поменять их местами, декретом закрепить примат совершенства над удручающей сознание действительностью? Что вы предлагаете, в конце концов?! Да ничего я не предлагаю, но предполагаю – это я почти вижу со своего обветренного места вперёдсмотрящего, что вследствие скорого и тотального «поумнения» нашего современника, ледяной панцирь «дури» сморщится до отдельных дней, когда можно будет безнаказанно дурить: отбросив серьёзность, вставать с ног на голову. А в повседневной жизни я вижу эпоху, эру, когда каждый день станет праздником! На этот раз ума, усилия, качества, развития. Я вижу, что День Смеха – первое апреля станет подлинным Новым Годом каждого человеческого существа, которое радостным галопом эмигрирует из разряда прозябающих мухоморов в разряд «людей с большой буквы», творцов, или на худой конец, в разряд просто «хороших людей», не проедающих бесценные дни зря, а ищущих каждому дню имя, значение, скрытый смысл покоя в движении, в мудрости счастья. Так вижу я…

Но вдруг я слишком оторван от бренной земли или, в моём случае, от бытового, заросшего водорослями, моря прозябания? Вдруг меня никто не слышит? Вдруг наш корабль – временно оккупированная дурью планета Земля – летит на айсберг, рифы, мели, на космических пришельцев с рыбьими глазами?.. Не вдруг! Мы летели, летим и будем лететь правильно. Неправильно другое – что слишком медленно в хорошем и непозволительно быстро в плохом. Но это, опять же, пока. По-ка… А дальше – что? Оружие уничтожат, перекуют мечи на орала. Военные станут людьми, просто людьми – невероятно, но факт. Государственные границы исчезнут, а вместе с ними и нации. Что станет с расами, я не вижу – горизонт. Власть растворится в цепочке: управление – самоуправление – личная ответственность… Религии съёжатся прямо на глазах, станут прибежищем кучек снобов, не имеющих созидательной новаторской потенции. Войны вскоре станут только интеллектуальными, либо спортивными с плавным перетеканием в разряд соревнований. Спорт будет подавляюще массовым, то есть – вполне индивидуальным делом единицы. Шоу и реклама в нём, напротив, если захотят выжить, будут служить всем, а не единицам. Земля сдастся зрячему разуму, глупость останется ещё на какое-то время, но уже – как рудимент… Большинство людей, обнаружив в себе зачатки творца, превратят сегодняшнюю мутную действительность в Сияющий мир, в рай – в рукотворный рай, в подвижный возвышенный Парадиз. Еда, мода, Интернет, телевидение перестанут быть удовольствием и станут пищей со своей мерой, но не как сейчас – миром… Наркотические игрушки станут лекарством для исключительно больных. Здоровые люди не будут в них нуждаться, потому что исчезнет «нужда быть больным». Слова: голод, эпидемии, болезни, катастрофы, лишения, энтузиазм, политика, барыш, власть, спекуляция, зло, тюрьмы, полицейский аппарат, пенитенциарная система, растление – сдадут в архив. Хватит! Достали… «Рак победят» изнутри, генетически, потому что он – не напасть, а наказание за инертность, потому что он – лишь обратная сторона нашей всепланетной глупости и изнанка желания сожрать, простите, лишнее. Если не всё… Словом, набор психогенных факторов, превращающих наше существование в пытку, исчезнет. Составляйте списки на списание! Не правда ли, здорово – да…

Теперь о неприятном. Нас… – вернее уже «их» – станет мно-о-ого, возмутительно много – много до неудобства открыто смеяться, и придётся осваивать Космос. Осваивать культурно, цивилизованно, по уму. Но разве это так уж плохо, спросите вы. Худо, ибо на родине всегда лучше. Это как в загранпоездке – вроде бы всё хорошо: чище, глаже, лоснистей, а дома, где «пока так», где гаже, шероховатей – лучше, поскольку не так скользко. Нет этой аэропортовской вокзальной диареи, тревог, воздушных ям или надоедливого стука железнодорожного метронома. К примеру, видишь – вон идёт баба? Ничего, да… Затянута, прибрана, сияет почти, а раздень, грим смой – щи-то и скиснут, потому что и твоя такая же, и вон у того бугая на неё слюнки текут… Примерно также дело обстоит с родиной и космосом, но тут делать нечего – придётся осваивать просторы Вселенной. Скорее всего, нескоро, или, быть может, уже завтра?.. Чёрт его знает, ибо во мраке чёрного неба даже вперёдсмотрящий – шарит.

Но пока суд да дело, мы будем жить, давать праздникам новые имена, а в старые – вкладывать необычные смыслы, мы будем следовать – даже слепые, глухие! – туда, куда нас зовёт со своей, продуваемой холодными ветрами площадки, охрипший и всё же, несгибаемый в упрямстве «достичь большего», фанатично преданный Человеку, ясноглазый, многоликий на проявления хорошего, истинный творец. Демиург. А вот придём все вместе в порт Счастья – попразднуем, да ещё и как! Отметим, «отколбасим по полной» День Смеха, а там, смотришь, наступит долгожданный Новый Год нескончаемой эры разума, милосердия, добра… Я вижу.

 

В пивной, найденной с большим трудом, нас ждал сюрприз: после того как мы с Люсей приняли по кружечке тёмненького, в заведении объявился единственный наш знакомец в Меркуриуме – велосипедный возница. Оказалось, что его компания запланировала провести любопытное мероприятие, можно сказать, творческую акцию или демонстрацию, неважно. А вы не хотите поучаствовать? – неожиданно обратился он к нам, проникнувшись видимо симпатией, либо безалаберным доверием к заезжей чудаческой паре. Ведь вы же сами говорили-де о сопротивлении всяческой дури, без которого творческий разум обречён на деградацию и вымирание… Довольно забористое пиво, на тот момент, уже крепко соединилось с кровью, зарядило её, и поэтому короткое, как удар тока, слово «да» легко выскочило изо рта. После этого, на законных основаниях, я стал прояснять детали, разузнав, что для кворума «революционерам» не хватает кого-либо имеющего навыки владения видеокамерой и ещё одного человека «на роль журналиста». Возможные кандидаты по собственной версии увязли в бытовых проблемах, а может быть – струсили, поэтому «бунтари» и обратились к нам… В ответ на это путанное объяснение я второй раз отрезал: «да!», а моя весёлая муза только сверх меры зарделась, решительно убрав остаточек пива в кружке.

Затея была простой: группа, изображающая комплексную проверочную комиссию кружит по городу на микроавтобусе и одним только своим видом наводит панику на попавшихся «под руку» торгашей. Причём, на всех: на откровенных спекулянтов, запасшихся солидными бумаженциями, на нелегалов с худыми сертификатами, на крупных и мелких, толстых и тонких, круглых, как утреннее солнце, и плоских, как остроты пошляка. Потому что грешки за всяким двуногим – везде и всюду, на всякий день и повсеместно – водятся и водились, не выходили – так планировались, либо случались, не сегодня – так завтра… Своё «светлое дело» наши новые знакомцы делали безвозмездно, впрочем, имея-таки в перспективе некие практические цели: сделать по окончании своих хулиганских выходок весёленький документальный фильм, который даст весомый фестивальный – тусовочный навар. Во всяком случае, рассуждали моджахеды, появится хороший случай поколбаситься или замутить в Интернете какой-либо творческий конкурс, проект, измывающийся над бесконечной человеческой комедией, над бытийной глупостью. И разве этот махровый её рассадник, буквальным неодолимым образом, не тянет руки к тяжёлой лире, которой хочется заехать по засиженному мухами лбу?.. Успокойтесь, возражал я, вот на это меня уговаривать не надо! Тем паче, что мы, ещё с зародышей демонов в первой четверти этой главы, согласны…

Вскоре подошёл упругий раскрасневшийся тип, и вся наша честная «бэд-компани» – пятеро мужичков и две музы – отправилась «на дело». Роль водителя исполнял наш велознакомец, остальные уже в салоне авто с тонированными стёклами переоделась в соответствии с ремарками автора этой абсурдистской пьесы. Первой задачей, как выяснилось по ходу, было не напороться на настоящую комиссию или коповский наряд из особо рьяных. Пришлось прибегнуть к услугам GPS – навигатора, радиостанции правоохранительных органов и некоторое время поколесить по городу в поисках подходящего места для атаки. Наконец оно было найдено: один из многочисленных заплёванных семечковой лузгой рыночков, сочетающих «товар на газетах», ящичные «прилавки», хлеб с гуталином вперемежку, ржавые ларьки и «элитные бутики» неких пластмассовых драгоценностей. Мы дружною гурьбою вывалили из салона чуть поодаль от рынка, всем своим грозным видом изображая неприступную многозначительность, и принялись солидно топтаться на месте. Водитель поднял капот, пустив вверх тревожную струю бурого пара, актёр в форме налоговика взялся что-то доказывать «санитарной врачихе» в белом халате. Упругий тип в коповской личине стал ловко жонглировать бумагами перед длинным носом строго одетого «клерка». Моя Люся игралась микрофоном, направляя его в сторону набольшего шума, я снимал представление на видеокамеру, «пожарник» в сторонке замерял рулеткой ширину проезжей части и ветра, высоту бордюра и неба, записывая отчёт в блокнот.

Со стороны мы – ни дать ни взять! – строгая комиссия, прибывшая в некую глубинку для наведения конституционного «порядка». А слово это, как известно, более других коварных слов провоцирует нас на хаотичные действия, уничтожительные и созидательные, одновременно, что, чаще всего, приводит к ещё большему беспорядку, чем был до «наведения». То есть, к полному бардаку. И это вам не умничанье, не игра слов, не теория – это, если кто не знает, наша с вами каждодневная житейская практика… Через минуту торжище, рядом с которым мы остановились, стало напоминать ковёр жёлтых осенних листьев перекатывающихся от настырного ветра. Это притом, что каких-либо активных действий наша «комиссия» не предпринимала – просто мы торчали как инородные тела среди суеты, паники, громкого шёпота, перебежек, среди визжащих жалюзи, звонков «крышующим», вышестоящим и проч. «Налоговик» теперь пикировался с «пожарником», «врачиха» допекала «копа», «клерк» кому-то настойчиво названивал по мобиле, обещая «скрутить голову» и «вставить пистон» в известное место, поочерёдно. Водила продолжал открывать и закрывать капот, заводить авто, потом глушить или с умным видом заглядывать под днище. Люся совала микрофон между группами, ловила бытовой шум от драпающих торгашей, крики, звуки зловеще рычащей машины. Я плавно водил камерой из стороны в сторону, иногда пытаясь поспеть за микрофоном, но не всегда, так как «видео» не терпит суеты.

Всё! Ничего, кроме многозначительности мы не изображали, ничего не предпринимали, и видимо именно эта суровая неопределённость производила в округе страшный фурор… Ларьки закрывались, торговые ряды редели, мешочники взлетали, как перелётные птицы, продавцы бутиков элитной пластмассы растворялись в воздухе, будто стекло в воде. Но обозначилась и беда: из разных концов этого условного района к нам стали подкрадываться обиженные барышом покупатели, чтобы изложить претензии к жизни, либо взгляды на происхождение рода человеческого. Вскоре местность вокруг нас окончательно обезлюдела, и только из-за углов домов, а также из «прищеленных» окон в нашу сторону посверкивали мутные кристаллы спекулянтских глаз, да группа несчастных, составивших «свинью», брала приступом мою совершенно обалдевшую от публичности Люсю. Они трясли перед её подвижным носом товаром с дырками, с опрелостями, жаловались на вылезшие меха, на негодный гуталин, на тараканов в колбасе, на солнечную активность, на треснувшую обувь, на несправедливость к ним судьбы – индейки, что доконало мою, внезапно и свирепо, расчихавшуюся музу. Тут пришлось вмешаться мне, скомандовать: «Стоп, снято! Всем спасибо!», вырвать Люсю из цепких лап ябедников и спрятаться за тёмной дверью уже стоящего «на парах» авто. Через секунду вся наша «компашка» давилась смехом по лавкам, пока гримуборная и театр на колёсах неслась по адресам новой беды, чтобы положить на хрустящий хлеб действительности шоколадное масло впечатлений.

Переехав в целях конспирации на другой конец города, машина стала кружить по очередному району, охваченному торговой лихорадкой, в поисках стоящего куска целины для полировки творческого плуга. Кстати, я поинтересовался у коллег по счастью приобщения к креативному взгляду на действительность: а что реально грозит всем нам в случае обнаружения властями подобного хулиганства? Да собственно ничего, был ответ, кроме посильного штрафа и высылки участников акции из города «блошиного» или «жёлтого» дьявола, на выбор. Ни то, ни другое меня не испугало, однако я смекнул, что власть в Меркуриуме не настолько глупа, чтобы давать над собой безнаказанно, свободно смеяться… Следовательно, она всё же по-своему болеет за свой народ, печётся о его праве покупать и продавать «всё!», «не всё!». Далее я поинтересовался: сколько же часов подобных безобразий уже снято?.. Десятка три, отвечал упругий тип, и, если даже откинуть неизбежный брак, повторы, то материала наберётся на малый сатирический сериал. Подожди, внезапно проснулись мои весёлые «коллеги», а сам-то ты отснял что-нибудь стоящее? Обижаете! – гордо рассмеялся я – ведь у меня «аграмадный» опыт собирания улик для окончательного планетарного суда над всемогущим, но трухлявым мухомором. Кроме прочего, «в душе» я остаюсь фотохудожником, которому ничего не стоит взять в рамку «нужное», замереть, нажать на спусковой и вовремя остановиться, чтобы приторочить добычу к ягдташу.

Словом, на ходу мы обменялись лестными «автокомплиментами» и вскоре снова принялись гладить здешнего обывателя против шерсти, щекотать его вздрагивающее, в розовых пятнышках брюшко, вызывая отвращение к собственной довольно-таки гадкой, трусливой натуре. После третьего «представления» выяснилось, что власти всё же узнали о провокационной вылазке и отправили за нами погоню… Выручила радиосвязь на частотах беды: мы вовремя обнаружили копов, сумели раствориться в старом городе, убрать машину с актёрским реквизитом в неприметный гараж, чтобы направиться пить своё законно заработанное пиво в уже знакомой богемной гадюшне… Здесь к нам примкнуло ещё несколько пассионарных обалдуев, и где-то уже через час сечи изрядно захмелевшие бунтари выходили на космический уровень соотношения между грязью и красотой, искусством и приспособлением, общим и, растворённым в нём, частным. Под шумок я перекатал себе на «флэшку» несколько эпизодов борьбы с господствующими в Меркуриуме тенденциями и, буквально «с корнями» вырвав из-за стола хохочущую Люсю, по-английски сбежал с этого затянувшегося пира. Будя! Ребята здесь нам попались неплохие, но слишком молодые, многого в борьбе как таковой не понимающие…

Дело в том, что я считаю творческий процесс металлургическим производством с непрерывным круглосуточным циклом работы, а эти юнцы горазды только совершать комариные наскоки на дрянь, остальное время прекрасно в этой дряни растворяясь, кормясь от неё, фактически – ею питаясь. Ну да я их и не слишком осуждаю… Вдруг поумнеют, повзрослеют, вдруг дрянью до отвращения «траванутся» и вкус к постоянной творческой пище приобретут, поймут, что волшебная палочка таланта, как и душа, «трудиться обязана» всегда. Последнее слово мысленно допустимо выделить крупными буквами, и поэтому сегодня, к примеру, быть осторожнее с пивом, чтобы завтра не иметь гудящую голову и опухшие ноги, а иметь вящую возможность и потребность двигаться по режущей ступни дороге противостояния всяческой дури с предельно чистой душой, похожей, если ночью повезёт, на завтрашнее свежее утро, которое мы с Люсей встретим на выезде из Меркуриума, уже в пути…

 

СОН. ФОРМЕННОЕ НАДУВАТЕЛЬСТВО

Что это был за город, в какой стране – ни сразу, ни позже – я так и не понял, но сильно поразило то, что всё здесь казалось сильно преувеличенным. Если это был человек, то обязательно толстый, причём толстыми представлялись все, если это был автобус или автомобиль, то и они – казались странно раздутыми с боков. Но автобус, допустим, может в час пик раздуться, а дома в центре и на окраинах этого совсем крохотного городка – им-то, с нынешними мини – семьями, напоминающими фигуру из трёх пальцев, чего лопаться? Нет, там они молча тужатся, дуются – смотри вот-вот треснут! Я остановился на том, что архитектура здесь своя какая-то особенная, и пошёл удивляться дальше, маскируя свою разведывательную колбасню мнимой журналистикой. На груди у меня болтается визитка и фотоаппарат, взгляд уверенный, цепкий, походка наступательная, как во фламенко. Толстые, ватно переступающие прохожие, на меня прицельного внимания не обращают – идут как-то даже бодро, но головы опустив, а я выгляжу среди них занесённым ветром иностранцем, лоховитым и безобидным. Хожу, никому не мешаю, пересекаю город с севера на юг, по диагонали, вдоль, поперёк, вкривь да наискось.

И вдруг по особым приметам выясняю, что «город толстых», как я его внутренне окрестил, вдобавок ещё и портовый! Что такое «портовый» мне втолковывать не следует, поскольку я и сам вырос в таком городе. Кроме раннего взросления, особого приморского воспитания, шикарных шмоток, запаха дальних стран в квартирах, это ещё и набережная… Выходишь на неё – слева и справа стоят величественные сухогрузы, нефтеналивники, на пирсах методично артачатся краны, стайки мелких посудин шныряют по акватории, качаются у причалов, подают приятельские гудки. Прямо – уютный морвокзальчик, пассажирские теплоходики, кафешки, водный стадион, а за ними простор до южного мола, и дальше – до горизонта, за небо… Чайки, сколько хватает глаз, танцуют зажигательную джигу, облака кивают друг другу курчавыми головами и синь такая, что бритвой режет глаза. Парочки обжимаются, целуются… Старушки прячутся от них под зонты, смущаются, ворчат: возможности-то упущены… Рыбаки тут и там дёргают серебряную чуларку. Такой мне мерещилась идиллия, рядом с которой я вознамерился дать отдохнуть гудящим от впечатлений ногам.

«Путь к причалу» лежал через оплывшие скверы, опухшие улочки, через раздувшийся, будто утопленник, «Приморский бульвар», как гласила табличка на, словно лоснящемся от жира, доме. Вскоре за углом – если «углом» можно назвать свальцованный полукруг – показался некий адский муравейник, называющийся портом. От моей благостной идиллии не осталось и следа: море буквально кипело десятками бочкообразных посудин, не умеющих между собой договориться и занимающих, с точки зрения нормы, слишком много места. А поэтому – лающих сиренами, постоянно сталкивающихся, бестолково суетящихся… Ни о каком горизонте или просторе речи не шло: в районе воображаемой Полярной звезды, сходились практически в сабельном поединке, мешающие друг другу числом, стрелы кранов, обременённых грузами и тяжестью, воспринимаемой душой, как суета сует. С трудом разыскав свободную лавочку, я решил, пусть, при отсутствии подобающей эстетической пищи, но всё же, глазея на то, что есть, немного посидеть. А напротив, между тем, преосуществлялось неохватное моим аскетическим рассудком чудо – чудо раздувания «просто бытия» до состояния, когда уже «просто быть» становилось невмоготу, когда всюду становилось тесно, душно, неприкольно.

Здесь следует заметить, что во время моих каучуковых скитаний по удивившему меня городу, я не имел с «ним» непосредственных контактов: не касался литых ручек дверей – самих домов, не хватался за ограды, не сталкивался нечаянно с жителями, не пользовался услугами транспорта или харчевен. Словом я город буквально и метафорически «не трогал». И вот решил, наконец, присесть… Но в это самое время «касания», я подпрыгнул с лавки, казавшейся капитальной, как ошпаренный. Она оказалась… надувной! Я осторожно пощупал её руками, убедившись в том, что она – мягкая, тёплая, гостеприимная, даже слишком… А ведь комфорт развращает, усыпляет и в результате – убивает. Об этом я всегда помню, потому что аскетизм это не мораль, а способ существования девяносто девяти и девяносто «с чем-то там» сотых процента биологического населения нашей планеты. За исключением, увы, человека… Кстати, со второй попытки лавка мой вес, крякнув, удержала, как «держали» и другие лавки избыточный вес своих угнетателей, то есть жителей города своего имени. Перед моим взором всё так же надрывался порт, народ стадами перемещался с места на место – мне в этом виделись слоны. Я чувствовал себя здесь совершенно чужим, и кончики пальцев стали неприятно покалывать, сигнализируя об избыточном давлении, сужающихся сосудах, тягостных обстоятельствах организма, сна или сознания.

Теперь-то я понимаю, что дело было в лишней кружке забористого пива во время «пира победителей», избытке солёных разностей на столе, коварстве ячменного солода, особенностях моего пищеварения и неудобной позе во сне, ограничивающей свободу говорить открыто… Но тогда, не понимая себя, я взялся анализировать обстоятельства вовне, я мирился с надувной лавкой, на которой сиделось слишком удобно, и с этим миром, в котором было до боли мало места для души. Мне вдруг стала даже мерещиться цифра компромисса – процентов «сорок», и я принялся её мысленно отнимать от всего вокруг. От людей, зданий, машин, от судов в порту, тучных каких-то деревьев, тех же лавок, сумок домохозяек… И вы знаете, «в теории» всё становилось на свои места, а мир вокруг начинал принимать черты вдумчивого совершенства, отдалённо напоминающего мой личный идеал. Этот мир чуть было не поплыл у меня перед глазами… я принялся дремать, но что-то инородное во мне – комок упрямства, комок физиологии, комок «чужого» – вновь бросил в разведку.

Почему-то после лавки с её сюрпризом я решил потрогать ещё какие-нибудь предметы – не надуты ли? И вы правы: всё на моём пути оказалось надувным… Причалы, грузы, кнехты, надувной газетный киоск, надувной фонарь уличного освещения, дома рядом с бульваром и сам бульвар, серый памятник некому властному массовику – затейнику, надувные урны для мусора, автомобили и конечно же – люди! Проще говоря, всё здесь, на территории моего сна: строения и деяния, неодушевлённые предметы и живые существа, было сильно – насильно увеличено давлением изнутри, или извне… Сразу не разберёшь. Вот в чём причина ощущения чрезмерности всего! И от этого внезапного прозрения, либо оттого, что я спасительно перевернулся в постели, разом освободившись от чего-то сомнительного внутри, мне вдруг стало легче, приятнее, объяснимее жить в краткой умственной реальности под названием «сон»…

А поскольку мне теперь стало легко, вольготно, то я как пассионарный творческий невротик начал естественно думать – как поделиться своей радостью «облегчения» со всеми остальными? И сразу вслед за этим обнаружил, что у каждого предмета или существа в этом городишке где-нибудь на тыльной стороне обязательно торчит особая «пимпочка», как у надувного матраца, чтобы подкачивать или сдувать его при необходимости. Сразу возникла идея… помочь данному миру обрести соразмерные себе формы. Надо заметить, что я без идей плохо себя чувствую: маюсь, ломаю голову, тревожусь, а поскольку навязчивость – это и есть воля невротика, то я сразу перешёл к действию. Начал отвязываться от идей – с жилых домов, общественных и торговых зданий: принялся стравливать из них лишний воздух, мигом поняв, что тот же «воздух» появился теперь между строениями. Солнце в этот осенний багряный момент проникло в ранее запертые дворы, на детские площадки, заглянуло в магазинчики, в аптеки, в обветшавшие было школы бальных танцев, ударило наотмашь по чахлым газонам и паутинным углам. Баммм!.. Несерьёзное, плачущее радостными слезами светило тут же принялось жарить, довольных жизнью пенсионеров, похожих на котов, оккупировавших светящиеся обрезы скверов и бульваров. Оно бесновалось в глазах прохожих, оно закрывало белые для себя пятна бытия ослепительными брызгами оптимизма, оно вырвалось, наконец, на оперативный простор.

 Первые опыты с домами воодушевили, и я попутно занялся толстыми автобусами, раздутыми грузовиками, пухлыми легковушками: настигал их на остановках, в пробках, на светофорах, незаметно сбрасывая давление, – тут, там и дальше! Через некоторое время проезжая часть стала действительно проезжей, повсюду и везде, а не стоячей, запорной, позорной… Далее, когда уже окончательно осмелел, я занялся людьми: в толпе или, пользуясь толчеёй у входа в магазины, понемногу выпускал лишнее, чтобы горожане делались ближе к скульптурным эталонам. И тут, признаюсь, с одним дядей вышла неприятность… Кто-то нечаянно толкнул меня под локоть, я упустил тонко свистящий шланг, разорвал с пациентом дистанцию и чуть не «потерял его», как говорят врачи. Дядечка начал на глазах худеть, перешёл нижний порог нормы, позеленел на манер дистрофика, всё ещё продолжая по инерции двигаться вперёд, но уже неуверенно, виляя, спотыкаясь… Тут, однако, я поймал его заветную «пуповину» и, соврав жертве своего эксперимента, что-то там про очень грязную спину, усердно пыхтя, вернул его к относительному идеалу. Он поблагодарил меня вычурным афоризмом, порозовел и почему-то сразу бросился покупать цветы, чтобы пойти на неожиданно вызревшее свидание со старой знакомой – ну, в смысле, той самой набравшей силу «ягодкой»!

Когда результаты моих усилий по «сдуванию» города стали меня удовлетворять, я вновь, хулиганя, то есть – работая «над образом нашего современника», двинулся к порту, чтобы и его «привести в порядок», как любят говорить в пошлых фильмах… На причале я всучил пузырь ядрёного рома толстому капитану круглой лоцманской посудины, уговорив его покататься между судов по акватории порта. «Подсдул», понятно, самого «волка», двух его пухлых помощников – эти бедолаги и в трюм уже едва пролазили! Ну, а пока мои новые приятели прикладывались к литровой бутылке, горланили песни о суровой моряцкой доле, плясали «яблочко», я делал своё: приводил округлую форму предметов в соответствие с их прямым содержанием «в себе счастья», с назначением «красиво жить», не мешая жить остальным. Дело это мне до боли знакомое… Ждать в случае с судами, понятно, приходилось дольше, но не так долго, чтобы не досмотреть свой протяжённый, насыщенный сон до конца.

Через час порт заметно разъяснился: вода перестала кипеть от перегрузок, суда прижались к пирсам и причалам, краны заметно глазу, рационально собрались, разошлись, вода в гавани стала голубой, ибо в неё заглянуло отвыкшее от простора небо… Я попрощался с моряками и выбрел на знакомую лавочку, с помощью которой мне открылась надутая, мешающая ходьбе, будто крупный водяной мозоль, тайна этого маленького городка. Возможно, как «места» даже неплохого, чуть просоленного морскими бризами, но занявшего под себя и свою начинку слишком много места, отчего в нём уже невыносимо было жить. Так и в реальной жизни: смотришь на иного толстяка или обжору – таскает он с собой ведро или более излишков, а стравить их – ему не под силу. Не под желание, не под решимость, в конце концов. Это оттого, что в человеке диаметр входного и выходного отверстия находятся в жуткой диспропорции. Посмотрите вокруг, или в зеркало!.. А что удовольствие – штука обоюдоострая, вам любой наркозависимый человек докажет не словами – так судьбой… Но не будем о грустном. Моя сдутая теперь до скелета целесообразности лавочка оказалась, правда, довольно жёсткой, но я – как истинный стоик, бытовой минималист и «бегунок» – этому ничуть не удивился, этим не огорчился и сел, млея, глазеть на расступившийся в стороны порт с его никогда не засыпающей жизнью. Между телодвижениями кранов, на этот раз, нависала грандиозная краюха неба, сверху её прошили белыми нитками реактивные самолёты, а снизу – клевали ненасытные чайки… По периферии небо вздыбилось тучами, они казались мне огромными, раздутыми, но именно им «это» я, улыбаясь, простил. Тёплый бриз с моря высушил до клейкости мои ресницы, и они стали настойчиво слипаться, даже аскетическая лавка меня не спасла…

Проснулся я в привычном мире с его своеобычным порядком и до поры мутными очертаниями. Мозг мой постепенно остывал от горячих иллюзий… Светало, но в небе ещё ярко горела золотая Венера. К чему можно было «пришпилить» свою надувную аллегорию я пока не знал… Рядом умиротворённо сопела в две крохотные розовые дырочки моя верная муза, которая достаточно сдулась за последнее время, после длительного периода лёгкого переедания. В редкие минуты самокритики её тоже доставал вопрос пропорций между входящим и выходящим, между желаемым и доступным, ибо вопрос формы, зависящей от принимаемого нами содержания, – это скорее штука тонкая, соразмерная, чем толстая, раздувшаяся… Одним словом, муза моя заметно похудела, записалась в активистки умеренно здорового образа жизни, но остался у неё, впрочем, мешающий глазу животик, поскольку поздняя античность в новолунье, как прежде, не даёт мне покоя. Я осторожно щупаю то занятное место, где талия у неё становится спиной, или даже чуть ниже… – нет ли там заветной «пимпочки», так просто решающей почти все, с трудом нам дающиеся, парадоксальные вопросы гармонии…