HTM
Номер журнала «Новая Литература» за февраль 2024 г.

Николай Пантелеев

Сотворение духа (книга 2)

Обсудить

Роман

 

Неправильный роман

 

Опубликовано редактором: Игорь Якушко, 15.01.2010
Оглавление

14. День тридцатый. Возвышенный.
15. День тридцать первый. Предгрозовой.
16. День последний. Парадиз.

День тридцать первый. Предгрозовой.


 

 

 

Завтра настанет «день последний» нашего путешествия, он будет по счёту тридцать вторым, поскольку в начале работы над этим романом мне хотелось использовать старую, как «город мастеров», творческую идею о прибавлении к июлю, например, ещё одного дня – дополнительного. Имел ли я на это право?.. Да. Как каждый приобщённый к творчеству имеет – не право, а больше! – обязанность пользоваться всем, что накопили в веках его братья… Пользоваться наследием, приумножать, беречь, создавать наследие своё, плюсуемое к уже состоявшемуся. Словом, дерзать. Позже, от первоначального плана пришлось отказаться в пользу появления у каждого дня имени собственного, что поднимало бы его стоимость в мелькании неразличимых суток, месяцев, лет. Однако, давать каждому дню жизни имя собственное – дело трудное, ведь не всегда они прожиты ярко, в корне отлично от других… Даже здесь, в романе, имена дней весьма условны, они больше похожи на названия глав, на разделы тем, интересующих именно тебя… Поэтому имена собственные у дней – это скорее цель, благие пожелания, мечта об идеале, почти неисполнимая клятва гармонии, невосполнимая грёза о значимости твоего «Я», вера в наличие имени у каждого прожитого тобой мгновенья.

Например, тот Миг, когда на рассвете ты поверил в себя, Секунда, когда тёмное бархатное небо разрезала, словно ножницы, звезда твоей своенравной музы, или же краткое «Ах!», когда решено было создать свой мир, найти громаду Алтаря человеческого духа, поклясться собратьям по поиску совершенства – вернуть долги их бессонных ночей, наполненных ломанием пальцев, найти способ отдать обществу кредиты пустых дней, минут гулкого бесчувствия… В котором, однако, явственно слышно то, что пропускаешь в азарте, вдохновении, визгливой ругани со своим сердцем, когда вообще ничего не разберёшь! А вот в тишине, предшествующей принятию решения, ты слышишь каждый удар сердца, и в каждом ударе – чувствуешь значимость этого удара и создание цепочкой таких ударов непосредственно бытия, то есть осмысленного волеизъявления… Но – как добавить суткам ещё по часу, месяцу – по дню, году – по одному недостающему месяцу для завершения мысли о счастье в полном объёме?.. Как и где, в конце концов, заполучить это дополнительное, крайне необходимое время?.. Причём, вовсе не из жадности, или желания наполнить его навязанной тем же многоликим обществом сатирической суетой по перемещению материальных, прежде всего, ценностей! А в связи с вящей обязанностью ловить натянутой кожей лучи раскалённого солнца, в связи с необходимостью набора взбесившимися лёгкими невидимой духовной энергии, щедро развеянной по юдоли премудрой матерью – природой, жестокой ко всему добровольно слабому, нежизнеспособному.

Значит, чтобы давать дням имена, нужно постоянно двигаться вверх, бросать насиженное внизу, искать миру более достойное содержание, не забывая о своей форме… Нужно стремиться положить судьбу на лопатки, если ты сейчас в силе, или попытаться договориться с ней, если на время ослаб… Нужно, в конце концов, идти. Муза моя на это согласна, вернее, – была вынуждена согласиться, чтобы не потерять меня и смысл жизни, заключённый в движении. И вот мы – идём! Мы бежим звания «мухомор», меняем свойства, стыдимся быть дряхлыми и не стесняемся назвать себя новыми звёздами. В движении, мы строим наш мир из песка, но он не крохотный – метр на метр, он больше мира существующего, потому что вобрал его… Идём, идём! Через минуты, годы, века, тысячелетия, внезапно опять скатываемся до мгновений, секунд, штрихов, осколков времени. Они сейчас лежат у нас под ногами битым стеклом, о которое мы почти не режемся, и рассыпавшимися бриллиантами, ослепительным белым песком, кристаллами антрацита – чёрными, как ночь, или будоражащим светом, тьмой, позабывшей проснуться, то есть – всем и ничем…

Идём, идём… Ноги превратились в шатуны для решения определённых размытостью жизни задач, ноги иногда мелькают, будто спицы, не оставляющие теней. Ноги задают вопросы: идём – куда, зачем, почему?.. Им отвечает голова – раскалённая, мятежная, зовущая: идём, чтобы однажды прийти, дойти, найти… Что?! Алтарь, себя, счастье… Когда?! Завтра, через столетия стези или через тысячелетия откатов назад, в эпоху неолита, вылезшую на срезанных рёбрах дороги, ведущей вверх… Идём, идём… Через пустыни, горные пики, арктические широты, августовские ливни, идём через «не могу», ибо только дорога знает – что ты можешь, что ты ищешь. Дорога подружит тебя с теорией, рассорит с практикой, наполнит содержанием твою форму, имеющую зыбкие очертания в начале пути. Идём, идём… Всегда веселы, всегда с музыкой болтающейся внутри, всегда у всех на виду, подставляющиеся суду, дождю, сомнениям. Быть может, идём давно автоматически, без глубокого анализа, идём – чтобы дойти, даже не отвечая ногам и прочим ясно: куда?! Грозы в ночи режут глаза, раскаты грома таранят уши, волосы встают дыбом от предвкушения победы над бурей, от ощущения, что можно, наконец, найти! Вспышки света зажигают под ногами стекло, и внезапная слепота уничтожает впереди последние намёки на тропу или дорогу. Идём, идём… На ощупь.

Чьи-то сильные руки толкают в спину: иди, не оглядывайся, не думай о последствиях, не трусь, потому что ты, быть может, последний рыцарь нового пути, и если ты сломаешься, то следующие за тобой, предположим, отстанут на десятилетия, которых жаль. Хорошо, пусть я рыцарь, но вот моя муза, мой оруженосец, она в доспехах неорганична, она иногда куксится, просится домой, сетует на кипящую кровь… Приходится идти на хитрости, врать, что горизонт – вот он, что до привала «каких-то полчаса», что вечером добудем чуток шнапса, отпразднуем очередной «День имени смелых»… Муза моя на секунду останавливается, но вскоре опять лезет за своим безумным рыцарем в буераки, проклиная и уважая себя. Движение по бездорожью «учит быть смелым», и это лучше, чем родиться смелым, ибо, возможностью болезненного обучения, даёт шанс каждому, а не только героям от природы. Им-то легко, но где они!.. Где результат пионеров тела, где победа над человеческими пороками первопроходцев духа?! Вот это! На книжных полках, в нотах, граните?.. Это лишь неясные тени, авансы, выделенные на будущую «сверхценность» человека.

Я лично сильно сомневаюсь, что сегодняшней действительностью, без разницы, тут – там, можно гордиться, что она даёт повод обмениваться чувством собственного достоинства в толпе или кучке приобщённых. Поэтому мы с моей музой всегда одни! Идём, идём… Конечно же, одни иносказательно. Ведь рядом движется много незримых, под ногами следы их крови, оставленные на кусках стекла… И эти разбросанные повсюду кляксы, в совокупности, маркируют тропу, указывают её размытые границы. Каково было им… Да, не всё ли равно, если ты уже идёшь! Тебя не должно волновать – дошли ли они, тебе главное: прийти самому и там, на вершине, обнять брата, армию друзей или ледяное одиночество победы. Поэтому, ещё до смерти, мы умираем в пути… либо выползаем из точки очередного сна, встаём и делаем всё-таки несколько шагов – буквально, плевков собой – вперёд!.. Но вдруг наступает второе, сто тридцать второе дыхание, и мы почти парим, метафорически: идём, идём… Бежим мысли, что после нас останется повсеместное позорище «того, что есть», и значит мы ищем «то, что может быть». Бежим стыда унаследовать своим потом-кам немой вопль: мы могли, но не сумели!.. Мы хотели, но не смогли!.. Мы готовились к полёту весьма тщательно, основательно, до первого сала на боках и… крылья наши побила моль, перья вылезли, они висят лишь на остатках ткани под названием «привычка». Идём, идём…

Не летим, а так хотелось бы… Где тот утёс, с которого прыгнуть не страшно, где те восходящие потоки высокой культуры, поэзии будней, что подхватят тебя, унесут в облака, откуда только и увидишь «потаённое» для наших вечно приземлённых современников!.. Чтобы крикнуть туда… вниз… нечто ободряющее, возвышенное, свободное: эй, люди, не бойтесь! Будущее ваше и ваших чад – прекрасно, лишь не развращайте детей сытостью, сами не обрастайте тиной, не оскорбляйте «дурью определённого момента», стыдитесь чистых взглядов потомков в вас и делайте путь вперёд чище, выше, светлее, чёрт возьми! Идите, летите, двигайтесь, и не сегодня – завтра вы будете стоять вон на том холме с грандиозным памятником «всем нам» наверху. Оттуда вы увидите новый горизонт, за ним ещё, ещё, ещё… А что будет дальше – даже отсюда, с небес, не видно… В жизни так: чем тяжелей матери даётся ребёнок, тем требовательней позже она к нему. Напротив, всё, что приходит легко, без боли, без нерва – воспринимается как игрушка. Но человечеству это не грозит, поскольку его «беременность будущим» была драматической, роды из настоящего – тяжёлыми. Вот почему кровь всех совместно рожавших будущее – святая. Это почва нашего с вами гуманизма, потомки, и у нас к вам тоже есть серьёзные претензии: если вы там, в своём неясном далёко, «скурвитесь», опроститесь или разложитесь на составляющие, то наш позор и героизм получит равное оправдание, а это поэтически неверно.

Вам может быть, местами, стыдно за нас, а нам за вас – нет. Поэтому, мы верим в вас и идём к вам. Идём, идём… Через боязнь первой точки и точки последней, после которой только и можно будет сказать: всё, мне больше «не идти» – и тут же умереть… Нет, не тут же! – за секунду до смерти, успеть пожать руку будущему, убедиться что оно – прекрасно и тихо уйти – не идти… А чтобы остаться преданными движению мы, возможно, отправим вперёд три томика наших исканий, три сборника своих вопросов и три строчки ваших ответов… Слова, к примеру, канут в песок, но мы на вас, дорогие читатели, допустим, братья, с моей смешливой музой не в обиде, ведь жили мы всё же не для вас – слишком велика эта ответственность «жить для других» – мы жили для себя, стараясь держать в поле зрения всех вас. И тебя!.. Старались жить – быть лучше, и «Сотворение духа» косвенное тому доказательство. Так или иначе, но мы – шли. И сейчас, оч. надеюсь, идём. Идём, идём… В пути мы оставляем на битом стекле слова «ничего», в дополнение к прочим, и свои капли крови – вдруг кому-то отметки эти пригодятся, чтобы не заплутать в себе. Вдруг кто-то, отложив в сторону наш роман, скажет: нет, я не мухомор, я боец бескрайней Армии вдохновения, слышишь ты, глупость – бездарь – нищета духа – стадность, иду «на вы»! Вдохновения в битве, брат…

Оглядываясь назад, замечу: мы бросали открытый вызов «этому миру» и не ждём в ближайшее время от него слов благодарности. Мы сроили «свой мир» для себя, рассматривая его как подарок всем – так что награда уже у нас в кармане! Мы жутко богатые на хорошее, на оптимизм, на мимические морщины, рождённые улыбкой, и поэтому не будем против, если в нашем мире поселитесь вы… Или вы. Не бойтесь: тесно не будет! Этот мир немал, но готовых жить в нём – один, другой пассионарий на квадратный километр мысли, как в Арктике. Главная проблема нашего с вами будущего: наличие огромных ресурсов свободного времени, не обеспеченных золотым запасами духа, и данный «программный продукт», надеюсь, – это своеобразный вклад в высокое сознание, наступающее по всему фронту на старую систему «основных инстинктов», командовавших доселе человеком. Так что, располагайтесь в нашем «прекрасном и яростном мире» как дома, а мы с моей музой – идём! Идём, идём…

 

АЛТАРЬ ЧЕЛОВЕЧЕСКОГО ДУХА

Вначале, для того чтобы обозначить принцип построения и архитектонику Алтаря, требуется внести терминологическую ясность: что значит «алтарь» и как понимать словосочетание «человеческий дух», естественно, в авторской, далёкой от идеала, интерпретации. Алтарь, в нашем случае, – место поклонения и, своего рода, наглядное отражение заслуг той или иной личности в истории культуры и искусства. Другие варианты приложения человеческих сил: власть, наука, политика, экономика, образование, религия, милитаризм, спорт, досуг и многое другое, здесь сознательно не рассматриваются. Одновременно, наш Алтарь – это жертвенный памятник тысячам творческих проявлений, составляющих его наследуемый массив, и напоминание о миллионах безвестных созидателей, принёсших на общее дело хотя бы горсть раствора. Теперь желательно уточнить смысл слова «человеческий». Дело в том, что человек – это как бы животное, которое путём невероятных усилий стремится оторваться от своей элементарной природы. Основой такого позыва служит понимание, что инстинкты есть «внечеловеческая» форма разума, тогда как «человеческая» – взвешенное, интеллектуальное сопротивление условным и безусловным рефлексам в их губительных формах. Однако, наши сегодняшние реалии таковы, что надо признать: «человеческое» – это скорее прилагательное перспективы, будущего, когда мечта о всеобщем братстве станет реальностью. И поэтому труд по формированию обширного комплекса «человеческого» – является заявкой на право внести свой кирпич в общее дело построения из неприглядного «сегодня» сияющего интеллектом «завтра».

Наконец «дух». Почему я сознательно обозначил круг тех, кто работает над созданием Алтаря только сферами культуры и искусства? Да потому что дух, в высшем понимании, – это развитое до творческого сознание, соединяющее произвол воли и диктат разума. Вы скажите, что были ещё герои несколько иного духа: первопроходцы, богатыри, либо народные заступники, но заметим, больше разбойничьего плана, и некие мудрые воители широких масс, выдающиеся учёные, работающие на ниве цивилизации. Нет, братья, дух – приложимо к ним – это, чаще всего, производное корысти, за которой прячется обычная жадность, неуёмное честолюбие, болезненный эгоизм или разухабистая глупость… Не верьте сказкам и кино, пусть им верят дети. До поры. Хотя, я вот так, кроваво, не против: пусть мастеровитые ренегаты из бывших «наших» ставят свои памятники представителям «метода граблей», но несколько, всё же, в сторонке от нашего Алтаря. Почему-то не сомневаюсь, что их артефакты, сработанные из исторической глины, с трудом переживут ещё несколько поколений и развалятся, как тот колосс, в недалёком будущем. Произойдёт это, поскольку воспитывать на примерах обычно понимаемого героизма в наступающие времена, думаю, станет не нужно: диалектически отпадёт необходимость штамповать кинематических рубак, умеющим вот так ловко перегрызать глотки ближним… Люди поумнеют, не сомневайтесь, и повернутся, наконец, жадным до хорошего лицом к подлинным героям духа, истово, упрямо работающим над собой – для всех.

Метафорически, Алтарь человеческого духа напоминает знаменитый собор Гауди в Барселоне, только он раз в десять больше, также – недостроен, как творение великого испанца, пластичен, открыт для домысливания. Континентальные фигуры увековечены бронзовыми скульптурами на фасаде и фронтоне. Те, кто внёс более скромный вклад в копилку «человеческого», – каждый золотым кирпичом, на внешней которого выбито его имя, названия наиболее значимых произведений. Золото и бронза, таким образом, в здании Алтаря сбалансированы стоимостью объёма памяти. Особой чести удостоены шедевры, поэтому у Брамса, Чехова и Формана, например, кроме «именного» кирпича, имеются кирпичики «незаменимых вещей». Если Авиценна, Данте, Шекспир, Рембрандт, Бетховен, Гюго, Вагнер, Толстой, Пикассо, Тагор, Хачатурян, и немногие другие – фигуры, то Ван-Вэй, Рудаки, Боккаччо, Уитмен, Стивенсон, Модильяни, Фолкнер, Куросава, Бродский – кирпичики. Один, два, три – кто больше… От Огиньского остался лишь один полонез, но звание «человек» без этой мелодии будет неполным. Три минуты – и ты в вечности, впрочем, чтобы они появились на свет, нужна вся твоя жизнь. Но сами по себе, как бы хороши они не были, кирпичи держаться не будут, и здание без связки может рухнуть от первого толчка социальной почвы. Поэтому между золотом видны сантиметровые серебряные швы, и во многих местах на них можно разобрать имена: Алкамен, Цицерон, Мазаччо, Вересаев, Брехт, Капоте, Ежи Лец, Этторе Скола, Маккартни, Полунин. Опять же, сугубо к примеру, без обид, что касается имён… На самом деле, их много, десятки тысяч, и если стать напротив Алтаря в каком-нибудь одном месте, пытаясь охватить то, что очерчено рамкой взгляда, – уйдёт целый час времени или больше, для слишком чувствительных особей…

Поскольку здание Алтаря проектировалось и строилось оч. давно, то нашим современникам законно отведено место по периферии и даже снизу… Ими памятник прирастает, они охраняют его сердцевину от ветров господствующих низких тенденций, палящего зноя цивилизации и холодов внезапной перемены морали. Вверху – на фасаде и фронтоне – остались места для скульптур, то есть для титанов, но немного, так как звание «творец» неумолимо мельчает в духе времени. Снизу эти ниши едва угадываются, как резерв команды гениев, которые неотвратимо вознесут человека до испепеляющей чистоты перистых облаков. Однако «на периферии сбоку» работают в основном немногочисленные вольные верхолазы – те, кто осенен смелостью и талантом говорить «о простом – сложно», только на собственном языке, почти непонятном подавляющей «массе». Тем же, кто потом и кровью, через попытки говорить «о сложном – просто», пробивает свою тропинку в вечность, кто должен ежесекундно доказывать право на след во времени, право на крик о душе, приходится буквально втискивать «порции раствора» и вбивать кирпичи в основание храма. Вернее, даже не в основание, а в то-о-онкую щель между высотным зданием духа и его фундаментом естественной эволюции из низкого. Этим они, борясь со злом, невольно, ослабляют здание на определённое время, но его проектной прочности хватит, чтобы выдержать любые частные посягательства на общую целостность. Фундамент храма облицован каменными панно с символами всех мерзких понятий, подавляемых развитым сознанием. Среди них: жадность, невежество, чванство, насилие, глупость, разбой, хамство, безнаказанность, зависть и далее через запятую…

Увы… – или, как знать, ура! – творческий труд сегодня перестал быть чем-то исключительным, художник повсеместно всасывается в банальную жизнь с её мелкими обывательскими мотивами, и суммарное выражение его усилий – произведений уже превышает физиологические потребности социума в проявлениях духа. Поэтому невыносимо тяжело «пристроить» свой кирпич: приходится с помощью рычагов знаний, пассионарности, воли поднимать творения всех предшествующих поколений художников. Но есть и благоприятные факторы – вернее, они случаются. Подлинные шедевры, от заинтересованного внимания, от дыхания рядом с ними, – взмывают вверх, как Парфенон, и создают особую тягу душ к культуре в целом… Тогда кто-то из счастливчиков, густо обступивших здание со своими пока не золотыми кирпичами – версиями будущей жизни, может без особых усилий установить их на штатное место, где они, будто по мановению волшебной палочки, сразу обретают цвет и блеск благородного металла. Однако, когда наступит этот самый «момент»?.. Сколько его ждать?.. И как дождаться, не сломавшись?.. Фортуна… Так или иначе, но здание растёт, уже теснит небо, захватывает свободные территории рядом. Пусть медленно, трудно, мучительно больно, но оно прирастает во всех направлениях… Если завтра появится компьютерный гений с задатками творца, который сумеет превратить «железо» в рабочий инструмент созидания гармонии, то можете не сомневаться: место для его кирпичика, несомненно, отыщется. Алтарь человеческого духа веротерпим, он принимает любую новацию с любой стороны света, лишь бы качественно расти, развиваться в движении к идеалу, к тому самому Человеку, который должен звучать гордо. Хотя бы, по идее, по классику…

Но вот вам идеологический тупик: что делать с личностями вроде Фомы Аквинского, Бл. Августина, Шестова, Бердяева, Ганди, сочетавшими в себе напускную религиозность и свободное от догм мышление? С одной стороны они, безусловно, старались сделать понятие «человек» чище, модифицировать его, но, в силу обстоятельств, шли к этой цели через консервативные идеи, вроде бога. И что делать с остальными нашими строителями, принимавшими эту идею некритически, как основание собственной судьбы, либо мира? И вообще, разве нельзя, ни с кем не ссорясь, смириться с версией божественного миросоздания, при «убожестве» его результата от полюса до полюса?!.. Думаю, что нельзя. Нет проку от этой идеи, поймите вы, нет! То есть да, конечно, кое-кого на первичных стадиях сознания «бог» делает «как бы лучше», но высокое сознание отвергает эту принижающую пользу. И не потому, что бог якобы создал «ужасный мир», и не хочет, сообразно своему могуществу, сделать его одномоментно «прекрасным», лишённым страданий, насилия, бед… Нет, высокое сознание исходит как раз из дурной организации жизни и несовершенства мира человека, при его божественной потенции. В данном случае прилагательное «божественной» следует понимать только как высшую форму сравнения. Здесь допустимо держаться традиции.

Поэтому, поколебавшись, всё же давайте оставим место на Алтаре человеческого духа для тех, кто употреблял слово – паразит «бог» автоматически, как предчувствие мысли, но не её достаточное основание… И Даньке Андрееву, если не скульптуру, то полноценный барельеф посвятим. А те, кто везде и всюду, суесловно, в ответ на вдохновение талдычат: бог! – или по поводу и без, в ответ на запой, на бытовую глупость, лажу: дьявол! – пусть сами о себе позаботятся… Найдут где-нибудь в сторонке пародийное капище удобной ограниченности и кладут на него дары, либо свои забитые богом, как ватой, головы. То есть, подобного рода некритических пессимистов, любителей разбрасывать во вне навоз религиозной благости – причём, без самоанализа! – мы к себе пока, до наступления эры всеобщего единения, не принимаем… Фейс – контроль, извините! Кстати, среди подлинных творцов, если считать потаённые, заповеданные от публики мысли, их и не было вовсе. Кажется, говорят, почти…

Не церковь решает – какими нам быть! Это привилегия творца, духоборца, но и он, по сути, не решает, а… – как бы это поточнее сказать – рыщет. Можно ли вот этого человека: соседа, например, по даче «взять за основу»? Потом, потом, – это идёт поиск – добавить ему немного ума, культуры, проницательности… и что мы в сумме получим? Практически цель. Эврика!.. Так размышляет, допустим, художник, потом смотрит в зеркало, думает: а что мне самому мешает «быть лучше»? Потом забывает эти терзания на год, на десятилетия, на секунду… и вдруг озаряется в мечте об идеале светом вдохновения! А далее будет произведение: роман, картина, реквием, скульптура – он явит миру очередную интерпретацию мечты, очередной отпечаток следов личности автора на мокром песке времени. Но увидеть его смогут не все, поскольку люди слишком заняты поглощением сущего, состоянием прямой кишки, а на голову им соответственно наср… Не до головы, когда сын – алкаш, жить невыносимо, а дождь апатии хлещет за воротник, мля!.. Но ведь это и есть следствие «безголовья»! – кричим мы… Нет, не слышат, бегают в сторонке от этой полноводной, волнующейся реки, а она, ясно, забывает о них и фактом отсутствия – вялит, добавляет трещин, обезвоживает. Вскоре наша неспокойная, порой штормящая, волшебная река смоет очередной гениальный след творца, и на некоторое время мир потеряет ориентиры, ведь о «старых» кумирах – кто из «условно новых» вспомнит…

А вот дудки! Есть такая «вечная память» – это творец, который взялся помнить это за всех, взялся держать в поле зрения всех своих братьев – тех, кто ему помогал найти в себе невидимый отпечаток гениального. Найти и воспроизвести в материале: тонко, грубо, громко, зримо, чтобы придать только идее зыбкую вещественность. Не случайно, поэтому Алтарь человеческого духа – сооружение незаконченное, местами зияющее конструктивной наготой, болтами идейных натяжек, скрепами допущений, методологическими времянками, либо скованное наручниками строительных лесов... Верно, пустоты есть – это то, что бегом, в азарте, не думая, проскочили наши предшественники, но даже в них втолкнуть кирпич невероятно трудно, особенно если это какая-нибудь высокая чепуха вроде любовной лирики или клятв на верность отчизне… Ещё труднее встать бронзовым ангелом на самом верху, поднять руки, сделать небо ближе. И всё-таки здание растёт, здание прирастает годовыми кольцами, словно дерево, здание «являет пример» саморазвития, как и его родители… А смысл! Есть ли смысл? – волнуясь, заинтересованно спросите вы.

Конечно! Мы ведь уже осознали, что в состоянии порвать со своим животным прошлым, что в круге понятия «очеловеченность» жить гораздо чище, заманчивее, веселее… Любая победа над собой любого человека доставляет ему удовлетворение – физическое, либо моральное. Значит, в преодолении себя, в самосовершенствовании заложен наш эволюционный, генетический код, недоступный для других животных. Он, в свой время, заставил наших немытых пращуров устыдиться звериного в себе и первым протянуть руку обидчику, либо – тому, кто слабее. С этого, думаю, и началось духовное восхождение человека в себе – к себе. А дальше процесс принял те формы, что мы имеем сегодня… Первый – чаще всего, именно творец! – являет нам пример осознанного движения, и общество следует за ним. Следует, переругиваясь, ленно, неохотно – да, но следует. Искусство – это биологическое оружие с отложенным сроком действия. Человек не в состоянии адекватно воспринять ушедшего вперёд творца своего поколения и догоняет тех, кто «недавно – давно» растворился в вечности. Поэтому этого творца через поколение – другое он догоняет детьми, общим уровнем среднего. Тогда биологическое оружие начинает действовать: заражает основания душ его потомков «хорошим», делает их гуманнее, веротерпимее, чище, одушевлённее, ярче.

Но это «наше оружие» не единственное, способное вызвать на Земле эпидемию или пандемию. Есть ещё жестокость, бесчеловечность, хамство, распущенность, произвол низкого… Они, как чума, захватывают целые континенты, расы, социальные слои. Однако любое насилие – а низкое всегда есть насилие! – с его запредельными нагрузками на психику рано или поздно приводит к тому, что в обществе начинают расти антитела равнодушия к продолжению кровопускания, например, или иного гибельного упрямства. В этот-то момент ослабленного и анемичного человека настигает – заражает уставшее ждать искусство. Оно неволит его – а, если не его, так его же детей! – даёт пример, и в результате, шаг за шагом, вырывает из плена патологически заразной глупости. Лечит, одним лишь словом. Оздоровляет силой индивидуализма, развёрнутого на всех, примером неустанного движения, показанного как панацея всем. Так вот Алтарь человеческого духа – это, прежде всего, зримый и неосязаемый символ Примера того, как творческий праздник художника, поначалу вроде бы частный, становится истинно всеобщим. Более того, бесконечно растянутым во времени, в поколениях «людей обычных», то есть обывателей. Они здесь, именно «антипример» того, как их личный праздник – краткий, экзальтированный, пьяный – нужен только им самим, а если учесть чем обычно кончается такой праздник… то таковым его и вовсе считать не стоит. Это не праздники, не дни рождения в себе нового, свежего… а резиновые какие-то, сумеречные, дебелые поминки по себе.

Тут следует заметить, что очертания нашего общего храма могут быть парадоксально индивидуальными: тут всё зависит от угла и силы зрения, фантазии, мечты… Более того, человек самостоятельный, сильный никому не позволит навязывать себе – каким быть его личному алтарю, «храму примера». Он создаст этот проект сам, впрочем, учитывая, что персоналии, как таковые, их место на Алтаре, факт «стояния» – дело не личное, а общее. Так что, меняйте частности, но не посягайте на основу, на общее для любого творца: гуманизм, всеохватность, стойкость, мудрость таланта, спокойную истовость как пропуск в вечность. Оттолкнувшись от скульптурного замысла Гауди – к нему и вернёмся. Свой храм Примера я вижу грандиозным сооружением, стоящим на высоком холме, среди раскидистого, постоянно цветущего – о плодах пока говорить рано! – Сада идей. Свободная площадка вокруг храма достаточно просторна, она позволяет достраивать храм бесконечно во времени, без опасения занять чужую территорию, либо место. Признаюсь: хотелось бы увидеть сооружение готовым, завершённым, конечно, но это – всего лишь мечты…

Вокруг храма возится над собой немало творческого люда, претендующего на звание «строитель» – Алтаря ли, своего ли мира, одинаково. Они различны по стартовым позициям, творческой воле, дару, характеру, таланту. Много таких, кто лишь претендует на своё персональное место, но вряд ли попадёт на скрижали. Впрочем, они не грустят – быть подсобным рабочим на таком объекте: передвигать леса содержания, мешать раствор формы, поднимать в небеса скульптуры, помогать свободолюбивым каменщикам, тоже великая честь… Возможно, потом их имена появятся на неприметной стене здания «списком». Пусть так, лишь бы иметь право быть непосредственным – но никак, не посредственным! – прилагательным в формировании великого существительного «человек», лишь бы находиться среди тех, кто пришёл в этот мир не просто жрать, срать, извините, трахаться, плодиться и т. д. – это для таланта – слишком мало! Это узко, многократно повторимо и поэтому – скучно, неинтересно, неприкольно, а делать из себя, сгустка физиологии, имярек личность – интересно, захватывающе, благородно. Остальное, категорически, нет.

Строить – вот что привлекает! Жаль, что мало счастливчиков попадает на высотные работы. Отсюда, с отметки в несколько сот метров, Земля кажется такой сказочно красивой… проблемы исчезают, облака плывут где-то выше, рядом и ниже, там же «ходят» тучи. Ходят, ходят, ходят… посерьёзневшие от намерений разродиться чем-то значимым, посеревшие от натуги устроить праздник дождя, радуги, запаха мокрого асфальта. Этим нерешительные тучи похожи на статистических творцов, служащих похлёбки… Наверху бывает холодно, ветрено, неуютно, но бронзовые титаны держат удар, смотрят вдаль как часовые счастья и верят в смену караула. Строители, между делом, тоже оглядывают дали: нет ли там, в туманном будущем, дельного пополнения? Но до земли так далеко… что ничего толком не различишь, особенно во времена социальных ненастий и бурь, которые всё никак не проходят и не проходят, чёрт… Одинокое сострадание – участь всех, кто выше себя и уровня «просто жизни», потому что они небо – жители, сироты, отщепенцы…

Поверьте, Алтарь человеческого духа – не фантазия полоумного творца! Храм существует… Правда, никто точно не знает, где он находится. Западники говорят: на Западе, остальные уверены, что – на Востоке, на Севере, на Юге. И загадка его местонахождения – это проблема всех нас, слепых в очевидном. Ведь даже гениальные творцы, чаще, выбредают к храму с завязанными «страхом себя» глазами. То есть, они интуитивно стремятся к Примеру, но сначала двигаются незряче, робко, спотыкаясь. Поэтому карты движения к храму, маршруты, которые они предлагают миру, субъективны, неточны, умозрительно иносказательны. Сложившийся творец – парадоксально или закономерно! – не в состоянии сказать простым людям: храм там… или вот здесь, и идти надо так-то и так… Через тернии. Никто не помнит своих первых шагов к очеловеченности в себе, а результат их жизни – скажем, Микеланджело или Ван Гога – попросту подавляет уровнем взятых на себя обязательств и перегрузок, отпугивая слабых, конституционно колеблющихся, пожизненно серых. Однако, в теории, если соединить усилия всех, кто знает о храме, кто его рыщет, то импульсивно – они неумолимо двинутся в одном направлении, причём вместе, вдруг, и выведут к нему всё человечество. Волна творцов и их помощников из разряда «учителей», как цунами, проложит к Алтарю широкую дорогу сквозь Сад идей, который к тому времени даст потрясающе вкусные плоды. И остальные, кому знание о храме пока неведомо, тоже соблазнятся идти к сиянию Примера, к его плодам.

Не спорю, «жить» у храма или на холме надгробий рядом – откуда здание смотрится особенно грациозно! – не стоит, но надо твёрдо понять, что Алтарь – реальность, что сюда можно в здравом уме добраться, и поэтому иметь право прийти сюда для мгновений радостного молчания в любой момент. Вернуться, прикоснуться к золоту примера, самому стать Человеком и уже из этого звания, как из себя, никогда не выходить… Затем и нужен этот царапающий звёздное небо храм, чтобы каждую секунду помнить взглядом, мыслью, всем своим существом – зачем приходим мы на эту безгрешную, если порой без нас, Землю…

 

НОЧЬ ПЕРЕД БОЕМ

Одноактная пьеса для драматического кружка.

Действующие лица: Томмазо Кампанелла – гений духа, Фридрих Ницше – гений мысли, Франц Кафка – гений гуманизма, Автор – творец без имени. Самое лучшее у всех – впереди…

 

Тридцать первое марта. Прозрачная безветренная ночь. Вблизи Алтаря человеческого духа, на полянке Сада идей, подчёркнутый громадной луной, горит костёр. Его утихающее пламя не перебивает вид на широкую долину, растворяющуюся где-то в сирой низменности «слишком человеческого». Неподалёку, то тут – то там, горят ещё костры, собравшие вокруг себя «своих». Сегодня – одних своих, завтра – совсем других, по закону творческой ротации. В стороне от костра стоит крошечный шатёр для сна и непредвиденных сюрпризов погоды. Томмазо, Фридрих, Франц возлежат на циновках вокруг походного «стола», беседуют, пьют вино. Автор как добродушный хозяин успевает участвовать в разговоре и жарить шашлык. Природа в округе безмолвствует, говорит человек…

 

К а м п а н е л л а (обращаясь к Автору). И всё-таки мы не до конца понимаем – зачем тебе понадобились?..

А в т о р. Я решил устроить небольшой праздник по ряду уважительных причин… Завтра у нас непростой день – попытка преображения, и перед боем необходимо побыть с близкими людьми, а кто вас ближе? Вы, по факту, мой внематериальный отец, то есть – человек, участвовавший в зарождении моей души. Ницше – это для меня пример служения мысли, своеобразная философская «первая любовь», к тому же – человек установивший миру планку мышления на ближайшие века. Ну, а Франца я вообще считаю младшим братом. Причём, братом не в переносном лёгком смысле, а непосредственно – родственником, которого необходимо защищать от напастей или распоясавшихся хамов.

К а ф к а. Спасибо, конечно, но нуждаюсь ли я, при своей видимой хрупкости, в защите – даже, как вы говорите, родственной?

А в т о р. Нуждаетесь. Современники считают вас нытиком, пессимистом и часто за это пытаются лягнуть. Мода не в счёт…

К а ф к а. А вдруг они правы, и мои книги пахнут тленом?

А в т о р. Для меня вы, прежде всего, – ярый защитник гуманизма, такой же пример как Ницше, но открывший миру небывалый уровень понимания права на жизнь самой последней твари. А когда говоришь о слабых, приходится говорить без улыбки – ведь их пока бьют.

К а ф к а. Я достаточно скромен, хотя и амбициозен. Вот совсем уж не думал об уровнях, когда писал свои случайно назидательные сказки.

Н и ц ш е. Отчасти присоединяюсь, но я напротив – прямо и нагло – считал себя событием в общественной мысли. Одновременно, я конечно не думал, что мои прозрения понадобятся так скоро. Мне казалось – их в будущем раскопают, как некогда клинопись, и только тогда признают, что я был обыкновенным космическим богом…

К а м п а н е л л а. Я ошибался по-другому: думал, что одно – два поколения и «Город Солнца» будет построен, а за ним другие… Я думал, что стоит только подарить людям мечту и они захотят измениться. Но вот прошло четыре столетия, а мой город всё также где-то в тумане… Хотя, сегодняшние города, допускаю, можно назвать городами будущего.

К а ф к а. Хорошо, хотя бы я не имел особых иллюзий относительно людей меня окружавших и их предполагаемых потомков. Однако – верю, что идеи Томмазо, в их большей практической части, обязательно будут реализованы. Вот только вопрос – когда?

А в т о р. Человечество развивается, но оно никак не поймёт простую вещь: если «можно» жить лучше, то так и следует жить. Опять скажут – на это нужно время. Увы, да! Потому как даже несколько очень хороших слов не в состоянии сами по себе что-то изменить. Единичный творец, если так можно сказать, неспособен увидеть, как его идея – провоцируя поиск «метода», либо соединяя теорию с практикой, – реализуется. Такого рода видение доступно только поколениям творцов, можно сказать Армии спасения гармонии… То есть некой протяжённой и широкой цепочке, по которой передаются кирпичи для строительства Алтаря человеческого духа. Иначе говоря, Алтаря творческого оптимизма, который утверждает: если можно лучше – то так должно. Алтарь для того и существует, чтобы с него смотреть через годы и века – туда, где ты нужен. Поэтому он так высок… Одновременно Алтарь, и всё что стоит за ним, – необозримо многообразны своими частями, допускающими любые творческие приложения к доброму, хорошему. Поэтому он столь широк, величественен… Самим фактом существования он как бы передаёт по наследству оптимизм веры в то, что возможное – необходимо.

Н и ц ш е (подливая вино себе и Кампанелле). Прозит! Мне, кстати, ваша сегодняшняя действительность, Автор, понравилась. Она бодрит и отрезвляет, внося, пусть не превосходную, но определённость. А то мы там у себя думали, думали – как будет?.. Но вот «оно» – ни то и не другое, а нечто среднее. Это, добавлю, закон: ряд амплитуд в середине дают зыбкое равновесие, так как острые края всплесков – временем отсекаются…

А в т о р (обращаясь к зрителю). Дело в том, что прежде, чем привести сюда гениев, я организовал для них небольшую экскурсию по одному из близлежащих городов, а заодно рассказал – чем занимались люди, как, жили в то время, когда их уже не было. Не было, иносказательно, ведь они, в своё время, пришли в этот мир навсегда… Посещение Алтаря стало заключительным эпизодом дня, а этот ночной пир, предваряющий новую творческую эру, – его логичной кульминацией.

К а ф к а. Люди принципиально не изменились: те же пустые лица бюргеров, самодовольные – буржуа, настороженные – молодёжи, презрительная взаимонеприязнь… Очень много раненых суетой, перебеганием.

К а м п а н е л л а. Перебеганием?..

К а ф к а. Ну да, созданием вихря за спиной без всякой разумной цели, но чаще даже сонным перекатыванием с боку на бок…

Н и ц ш е. Так почему же, Франц, вы их защищали, как доложил нам Автор? Что это – мягкость характера, или попытка действовать словно бы внутреннее мягкое лекарство?.. Но для человека, очевидно, при нравственном радикулите, приземлённости, это лекарство – разбавленное водой, сиропом, чувством, призывом к апатичному состраданию – малопригодно. Даже не самые умные люди, в этом случае, лечатся горем, плетью, раной – то есть мощной перцовой мазью, жгущей снаружи.

К а ф к а. Все средства хороши, если они действительно «показаны» больному, и потом я не совсем уверен в правильности вашего диагноза, Фридрих. Хотя согласен, что иногда следует «прижечь»… Но, допустим, творец знает: да, необходимо действовать жёстче, а как это сделать без изменения характера своего отношения к действительности? Ведь художник, в этом случае, теряет именно «свой взгляд» – самое ценное, что в нём есть. И этот «другой» художник, засевший в тебе, уже не сможет быть раскован, он скатится до умозрительных схем, лишится интуиции…

Н и ц ш е. Действуй интуитивно, то есть – наиболее правильно. Так я однажды высказался, поэтому соглашусь с вами, что навязывание своему сознанию любого искусственного порыва – убыточно.

К а м п а н е л л а. Друзья, это верно только для носителей творческого сознания, но вот сознание общественное, потому и называется общественным, что вбирает весь опыт личного во имя пользы общего. Попутно, «общее» может пользоваться «личным» как указкой, ибо нельзя жить, питаясь только собой, своими желаниями, без опыта мысли, ведь желания всякого «я» необъятны, невыразимы в качестве общей цели. Вывод прост: надо обобществить желания, стремясь сделать их проще…

Н и ц ш е. Или примитивнее?

К а м п а н е л л а. Или примитивнее… Этим, замечу, мы становимся ближе к замыслу Природы, а жизнь – чище и здоровее. То, что сегодня показал нам наш добродушный хозяин, доказывает: бесконечное усовершенствование даже обычной метлы, может привести к тому, что этой метлой, как некой выдающейся вещью, стыдно и неудобно будет пользоваться по назначению. Полагаю, что сложнее – не всегда лучше.

К а ф к а. Я думаю, Томмазо, что вы, таким образом, отстаиваете довольно жёсткие аскетические принципы своего «Города Солнца». Но они до сей поры не подошли человечеству именно потому, что консервировали определённую степень притязаний к жизни и тормозили движение массы вперёд к заманчивому комфорту.

К а м п а н е л л а. Скорее к обманчивому. Кстати, вперёд или назад?

К а ф к а. Как бы назад, но всё-таки вперёд – таков неоднозначный путь человека… Лень всегда толкала его в спину, и поэтому толпа плевала в мудрецов, призывающих к движению внутри себя. Они слушали, словно ту раковину, низкое в себе и шли к развращению…

А в т о р. Друзья, шашлык готов!

 

Здесь на домысливание и фантазию постановщика в действие можно включить вставания, маленькие отлучки, возгласы одобрения, эксцентрику, перегруппировку участников спектакля вокруг «стола». Автор, пока идёт изготовка, мечет мясо в миски, режет овощи, убирает лишнее…

 

Н и ц ш е. Ну что, я разливаю?..

К а м п а н е л л а. Да, разливай давай, мы’слитель!

К а ф к а. Я почти пьян, наверное, мне уже хватит, а впрочем…

А в т о р (в зрительный зал). Наконец-то и я могу расслабиться, хотя, чтобы с этими матёрыми зубрами на равных участвовать в беседе, – напротив следует «как следует» собраться… Тавтологическая шутка.

К а м п а н е л л а. Тогда ещё раз за встречу! Пусть мы друг другу подходим как вода костру, но я такой именно встрече рад.

Н и ц ш е. А мне кажется, мы спелись… Прозит!

 

Квартет воодушевлённо чокается и на некоторое время искренне увлекается шашлыком. От соседних костров доносятся обрывки диалогов…

 

Н и ц ш е (снова разливает, чокается с каждым). Прозит, прозит, прозит… Вернёмся к нашей беседе. Я считаю, что без личности, либо узкого круга особенных личностей, – можно сказать, избранных – общество не удержать. Право и знание, которое, Томмазо, у вас конституционно принадлежит всем жителям «Города Солнца», может принадлежать только единице, ибо так легче с ними управляться и вообще сформулировать требования к жизни. А ваш проект с неким самоуправлением – лишь мечта о хороших, ответственных людях. В обычной жизни обычных людей где-то вверху нужен необычный человек, чтобы непосредственно собой олицетворять конституцию, крайние степени общественного разброса…

К а ф к а. Мне жаль и не жаль, Фридрих, что вы не видели – во что превратились подобные воззрения в начале двадцатого века. Мировая война, революция в России наглядно доказали абсурдность любого диктата в условиях доступности информации о всеобщности бытия. Движение цивилизации к комфорту тела без обретения им феномена развитого сознания, то есть души, – крайне порочно. Идеи национализации, обобществления ответственности, которые выдвинул Томмазо, наиболее перспективны с точки зрения движения человечества к всеобщему счастью.

А в т о р. Я, несмотря на лишнюю рюмашку, либо благодаря ей… позволю себе реплику, на которую в вашей компании не имею права. Почти ве-е-ек прошёл, как оформился идеал Кафки, включающий часть взглядов Кампанеллы и сильные стороны учения Ницше, но человечество только – только подошло к мысли, что без высокого сознания и гуманизма ему не достичь подвижного, затрагивающего каждого, покоя. Более того, было ещё одно доказательство от обратного – вторая мировая война. Она показала, что на сегодня между нами больше различий инстинктивного характера, чем поиска объединяющего сознательного.

К а м п а н е л л а. Да, ты рассказывал нам об этом, наш радушный хозяин. Жизнь человеческая как ничего не стоила – так ничего и не стоит, и тут не в указах дело. Её можно оценить хоть в тысячу золотых монет, но дороже она от этого не станет. Ценность сосуду придаёт содержание, а не форма его стенок. Повторюсь: цивилизация, развращающие блага – то и дело заводят мир в тупик, поскольку избыточно возносят форму всего, забывая о соответствующем содержании каждого…

Н и ц ш е (посмеиваясь). А мой сосуд сейчас неплохо наполнен – и тем, чем надо… Я и вам подолью, пожалуй, квинтэссенции истины вот из этого прекрасного формой кувшина, с соответствующим ему содержанием. (Разливает) Ну что, за сказанное?! Пьём до дна!..

 

Кафка перестаёт сопротивляться количеству наливаемого, ещё надеясь урегулировать «соотношение формы и содержания» количеством выпитого. Автору это кажется труднодостижимым, ибо свой путь он ищет не рядом «с реагированием», а неподалёку от «предусмотрительности», ещё на стадии зарождения желаний, чтобы позже, когда они уже родятся, не давить их как собственных детей… Уважая присутствующих, он не принимает чью-либо сторону. Понять его можно: в своё время он «пользовался» каждым из них в надежде сделать «своё», которым некий, пока ещё безвестный пассионарий тоже воспользуется. Так, по его мнению, устанавливается преемственность в духовной культуре: каждый персонально здесь мало что значит, а вместе – и на протяжении времени – составляют силу. Да такую, что с ней вряд ли поспорит «сильная личность» Ницше или «национализированный разум» Кампанеллы. А для тех, кто жаждет что-то собой представлять в реальной жизни, нужно иметь перед глазами достойный пример. Не раз пройти через пытки и истязания как Кампанелла, провес-ти полжизни в темницах, гореть, писать, участвовать в восстаниях против тирании, симулировать сумасшествие, читать и думать без меры, прожить, тем не менее, долгую жизнь, умереть мудрецом и оставить после себя «Город Солнца», который одним только названием дарит мечту – надежду на спасение в сияющей гармонии… Нужно как мученик познания Ницше пройти витиеватый путь поэта, вечного ученика, чудаковатого учителя, странника, постоянно конфликтующего с господствующей моралью, богом, друзьями. Нужно на десять лет отдать себя в аренду душевной болезни, чтобы в конце пути бросить под ноги презираемой толпе несколько мыслей, позволяющих толпе перестать ощущать себя чем-то слипшимся. И понять, что серое – это лишь производное самоуничтожения множества цветовых точек, уменьшенных ничтожностью задач. Которым, соответственно, для того чтобы стать различимыми, необходимо разъединиться и – творческим поиском, анализом, знанием – многократно вырасти в объёме. Нужно как хрупкий Кафка несгибаемо отдать тысячи своих ночей за сборник произведений, легко умещающийся на ладони. Но в сборник этот надобно вложить столько!.. добра, всепонимания, боли, гуманизма, любви, пророчества, что не снилось зализанному до неприличия Христу…

Эти слова, на усмотрение постановщика пьесы, можно отдать как Автору, так и голосу за сценой, пока герои, почти не пьянея, пьют, закусывают, переговариваются и любуются неожиданно ярким звёздным небом, украшенным потрясающе рельефной Луной или точками костров, едва мерцающих среди деревьев цветущего Сада идей… Весна. До урожая, кажется, ещё далеко, и нам нечем пока похвастать, кроме крепкой завязи… Сердце, отпустившее Франца на время, разомлело, стало тише биться, и он переводит разговор на «более лёгкие» темы.

 

К а ф к а. Мне кажется, что мы мучаемся в тюрьме вечных вопросов оттого, что мы – люди. Это высшее звание и наказание в виде ответственности за всё происходящее вокруг нас. Животное не может мучиться этими вопросами, как не может страдать от одиночества, потому что это привилегия прямой речи, души… Именно она задаёт вечные вопросы зеркалу, но зеркало наше чаще безмолвно, или говорит нашими же устами. Диалога нет, а значит – и эмоциональной окраски. Поэтому каждому из нас необходим ещё кто-то… Например, Томмазо – жители распрекрасной Солярии. Фридриху – Заратустра, три десятка его фанатично преданных поклонников по всему свету. Мне необходимо несколько капель сомнения в душе у каждого, кто в этот момент пытается обидеть другого, более слабого. Эти капли – слёзы Грегора Замзы… А нашему хозяину, наверное, нужны мы все как вместилище всего нашего «неодиночества», или кто-то другой, кто ещё не родился, и кто, допускаю, вовсе не родится на свет. Одиночество – вот что делает нас людьми, и это парадокс…

Н и ц ш е. Вино меня здорово прихватило – я смягчился, но всё равно останусь на более радикальной пристрастной позиции. Знак неравенства между человеком и животным – я согласен – феномен души. Но он, в первую очередь, собственность очень сильного морального человека, то есть – ничтожно малого числа людей.

К а ф к а. Вы забыли, коллега Фридрих, интонационно поставить запятую между силой и моралью…

Н и ц ш е. А по-моему, это одно и тоже.

А в т о р (провокационно). И поэтому, слабого – толкни?

Н и ц ш е. Не буду вступать с вами в полемику. И потом, в зависимости от настроения, я этой сентенции придаю разное значение. Сегодня мне почему-то хочется, чтобы её смысл понимался как – подтолкни, помоги взойти на ступеньку… Хлебушек, будьте добры, передайте!

А в т о р. Пожалуйста. Ответ, признаюсь, исчерпывающий… А вам не кажется странным, друзья, что мы – люди, отстоящие друг от друга на эпохи, говорим, тем не менее, на одном языке и об одном и том же? Кампанелла – о том, каким мир должен быть, как он должен выглядеть. Ницше – о том, как к этому подойти из-нут-ри, как сделать первые самостоятельные шаги… А Кафка – о том, во имя чего нам необходимо соединять внешнее и внутреннее, поднимая мораль над этикой.

К а ф к а. Не вижу в этом ничего удивительного – это естественно, это начало начал. Об этом говорили ещё в Афинской школе, но более чисто что ли… Мы, однако, каждый последовательно, увидели как цивилизация извращает любое явление – поначалу даже, безусловно, положительное, будь то религия или электрический ток. Поэтому наш взгляд можно уже назвать «грязным» – то есть, отделённым от благодушных теорий древних греков рядом бесчеловечных кровавых экспериментов. И прав, в этой ситуации, только художник, творчески подыскивающий новые ответы и лекарства на застарелые болячки, вроде жадности, невежества, скотства, простите. Он пытается переливом «маленького хорошего» нейтрализовать диктат «большого плохого». Иногда это ему удаётся…

К а м п а н е л л а (протяжно вздыхает). Мне не удалось… И не то что нейтра… – тьфу! – накрыть, но и сделать добро привлекательным хотя бы для одного, как вы говорите, эксперимента, а по-нашему – опыта.

Н и ц ш е (подливает ему вина). Ваш труд, мученичество и жизнь не прошли даром, а имя уже несколько веков сияет золотом на Алтаре человеческого духа, причём, в самом центре.

К а м п а н е л л а. Это случайность, да к тому же – малоутешительная. Вино это, мне кажется, и то её крепче… Как вы говорите – прозит!

 

Автор варит чёрный кофе. На фоне прозрачной смоляной плёнки неба в разных сторонах света почти одновременно с шумом падают три крупных звезды. Гении задумывают три одинаковых желания. Если среди зрителей есть творцы, то они думают о том же… Актёрская техника не передаёт особенностей жизненной силы героев – то есть, витальности – она сокрыта, в расчёте на домысливание… Самый активный сейчас – Фридрих, но больше – плотью, поэтому спорить ему уже почти нечем, да и не хочется. Однако он жаждет подвижного покоя, похожего на интересный сон в колеблющейся на воде лодке, плывущей по воле сияющих волн от Большой Медведицы – к Малой…

 

Н и ц ш е. Действительно, мы как дураки прикованы к своей галере поиска в частном общего… Что не жить как все, не прятаться за пустой повседневностью от этих проклятых вечных вопросов? Что не искать в толпе себе подобных компанию, а не одиночество? Дался нам этот Платон с его школой!.. Что не построить дом, не смастерить кровать, не сделать на ней детей, не пойти подоить корову, чтобы их покормить… А потом – после всего этого бессмысленного труда – не выпить бы густого парного молочка с корочкой хлеба, или чего покрепче… да и не завалиться спать на ту же кровать?!.. Кто, за что, приковал нас к мысли, слову, мечте о совершенстве… Кто, когда, и почему мы этого не заметили?..

А в т о р. Здесь в округе много таких. Видите там – там десятки костров, и это лишь малая их доля… У каждого костра также собралась своя компания, она говорит о том же, что и мы. Я уверен.

К а ф к а. Интересно, а нет ли среди них, случайно, Платона, Данте, Спинозы или Флобера?..

Н и ц ш е. Ну вот опять Платон! Хотя… я бы отдал любую из своих книг, кроме «Заратустры», за час общения с ним…

А в т о р. По моим достоверным сведениям, Платона сегодня в саду нет, но вон наверху, на фасаде Алтаря справа светится мощная фигура, наполовину освещённая луной – видите? Это он в своей раздвоенности…

Н и ц ш е. Где, где… где?!

К а м п а н е л л а. Ну… я так далеко вообще ничего не разбираю, но тоже не прочь бы поспорить с Телезием, Аристотелем…

А в т о р. А с Блаженным Августином?

К а м п а н е л л а. Охотно! Хотя не разделяю большей части его воззрений. Но это фигура… Там наверху её не видно?

А в т о р. Нет, не видно даже очертаний, поскольку мы видим Алтарь глазами художественной мечты, а не этических обобщений. Она – с другой стороны, но иносказательно – всё равно на «нашей стороне»… Друзья, если вы устали и хотите лечь спать, то милости прошу в шатёр!

К а ф к а. А что будет утром?..

А в т о р. По замыслу, вы проснётесь – каждый в своём времени и в самые прекрасные минуты жизни, когда все неприятности останутся позади. Кроме одной, самой маленькой и самой последней…

Н и ц ш е. Неужели такое возможно?

А в т о р. В Саду идей возможно всё…

Н и ц ш е. Но мы уже не встретимся?

А в т о р (кивает в сторону Алтаря). Вы все – обязательно. Там…

Н и ц ш е. А сам ты попасть туда не хочешь?

А в т о р. Хочу, но что с того?.. Это дело времени разводить людей по нишам – тут насильно мил не будешь… Я доволен тем, что являюсь как бы сталкером, заинтересованным проводником, и вожу сюда людей, чтобы подарить им глоток свежего воздуха.

Н и ц ш е. Судя по тому, что зовут тебя «Автор», ты пишешь. О чём?

А в т о р. Об этом судить ещё рано, но в целом – обо всём: о духе, Алтаре, творце, «просто людях» и феноменах, вроде вас.

Н и ц ш е. Значит, имеешь право надеяться на встречу с нами там…

А в т о р. Хорошо бы… так как одного дня для общения мало.

К а ф к а. Когда я говорил об одиночестве, то забыл закончить свою мысль. Человек творческий, по условию, не может быть один, потому что творчество – это способ говорить и быть услышанным… То есть, стать человеческим существом, обладающим говорящей душой – а другой её и не бывает! Стать сущностью, сочетающей сострадание к боли другого и разумный эгоизм, спасающий «я» от растворения в других «я»…

К а м п а н е л л а. Вот именно. Ты, наш добрый хозяин, не оставил нам выбора. Конечно, мы бы не прочь ещё пообщаться, выпить винца, но ведь это уже отказ от себя. Нужна золотая середина, и мы, пожалуй, пойдём спать, чтобы проснуться в… Я совершенно точно знаю где. И поэтому сейчас уйду, чтобы позже искать всех вас где-то рядом…

 

Слова эти поддерживают Ницше и Кафка. После этого пир надолго превращается в братание, и пока Автор прибирается, слуги всеобщей нравственной мечты целуются, пьют на посошок, насилу укладываются спать в шатре, чтобы проснуться в мечте личной, на которую каждый имеет право… Автор их не удерживает, но и не торопит, а когда они уходят, остаётся у костра сторожить Луну… Ему рано «ложиться спать», чтобы просыпаться в личной мечте, потому что во всех деталях он её ещё не создал. Пока же Автор смотрит, как Марс и Венера, неподалёку от «пояса Ориона», затеяли потешную возню… В шатре слышны негромкие споры. Очищенные, что редко случается в жизни, от бытового, случайного – будь то любовное увлечение, конфликт с соседом или следующая глупость властей. Но сегодня тот самый день, вернее, уже – следующий… Практически, утром гости смолкают, засыпают, чтобы нетерпеливо проснуться, возможно, уже минут через десять, с первыми лучами солнца. Воздух теряет синюю мглу в тенях, восток алеет надеждой. От многочисленных костров в округе остались лишь редкие змейки дыма, растворяющиеся метрах в пятидесяти над землёй. Автор думает, что так и человек, отрываясь от своей хищной природы, растворяется, как в небесной душе, в чём-то более чистом, высоком… Но додумать эту мысль до конца ему толком не удаётся, ведь глаза и мозг слипаются – значит, пора ложиться спать… Хотя бы на несколько часов, дабы получить вящую возможность вставать позже других, и когда они заведено пойдут «на работу – на обед – с работы» упрямо двигаться против течения «всех остальных», ибо это противоречие нужно для пользы именно всех остальных.

Напоследок Автор видит, как возгорается солнечным светом высокий шпиль Алтаря и крохотные фигурки титанов на фронтоне… Сочный в испарине рассвет уже царствует над миром, Садом идей, над Землёй самой земной мечты… Автор смотрит на это сказочное великолепие «как в последний раз», пусть даже подобных моментов в судьбе будут тысячи, и заглядывает в шатёр… Там никого нет, ибо все, кому положено, уже проснулись и тихо разлетелись из обобществленной мечты в личную, где непременно будут себя мучить светлым одиночеством, которое как раз и решает – человек ты, или нет… По счастью, страдать «им» предстоит недолго, поскольку первое апреля уже наступило, значит, вскоре грянет преображение. Останутся позади ни к чему не обязывающие разговоры, и надо будет делать шаг вперёд, а потом ещё и ещё, ведь творчество – это всегда сознательный шаг в неизвестность…

 

 

 


Оглавление

14. День тридцатый. Возвышенный.
15. День тридцать первый. Предгрозовой.
16. День последний. Парадиз.
508 читателей получили ссылку для скачивания номера журнала «Новая Литература» за 2024.02 на 28.03.2024, 19:50 мск.

 

Подписаться на журнал!
Литературно-художественный журнал "Новая Литература" - www.newlit.ru

Нас уже 30 тысяч. Присоединяйтесь!

 

Канал 'Новая Литература' на yandex.ru Канал 'Новая Литература' на telegram.org Канал 'Новая Литература 2' на telegram.org Клуб 'Новая Литература' на facebook.com Клуб 'Новая Литература' на livejournal.com Клуб 'Новая Литература' на my.mail.ru Клуб 'Новая Литература' на odnoklassniki.ru Клуб 'Новая Литература' на twitter.com Клуб 'Новая Литература' на vk.com Клуб 'Новая Литература 2' на vk.com
Миссия журнала – распространение русского языка через развитие художественной литературы.



Литературные конкурсы


15 000 ₽ за Грязный реализм



Биографии исторических знаменитостей и наших влиятельных современников:

Алиса Александровна Лобанова: «Мне хочется нести в этот мир только добро»

Только для статусных персон




Отзывы о журнале «Новая Литература»:

24.03.2024
Журналу «Новая Литература» я признателен за то, что много лет назад ваше издание опубликовало мою повесть «Мужской процесс». С этого и началось её прочтение в широкой литературной аудитории .Очень хотелось бы, чтобы журнал «Новая Литература» помог и другим начинающим авторам поверить в себя и уверенно пойти дальше по пути профессионального литературного творчества.
Виктор Егоров

24.03.2024
Мне очень понравился журнал. Я его рекомендую всем своим друзьям. Спасибо!
Анна Лиске

08.03.2024
С нарастающим интересом я ознакомился с номерами журнала НЛ за январь и за февраль 2024 г. О журнале НЛ у меня сложилось исключительно благоприятное впечатление – редакторский коллектив явно талантлив.
Евгений Петрович Парамонов



Номер журнала «Новая Литература» за февраль 2024 года

 


Поддержите журнал «Новая Литература»!
Copyright © 2001—2024 журнал «Новая Литература», newlit@newlit.ru
18+. Свидетельство о регистрации СМИ: Эл №ФС77-82520 от 30.12.2021
Телефон, whatsapp, telegram: +7 960 732 0000 (с 8.00 до 18.00 мск.)
Вакансии | Отзывы | Опубликовать

Поддержите «Новую Литературу»!