Сотворение духа (книга 2)

 

Неправильный роман

 

 

 

 

К науке у меня отношение двоякое и предвзятое: я считаю, что она, на девяносто процентов, – производное обычной жадности. Современная наука – верная служанка государственных интересов, барыша, далёких от идей всеобщего счастья. Одновременно, активно двигаясь вперёд, она делает нашу жизнь удобнее, цивилизованнее. После того как революционным научным открытием наиграются прямолинейные военные, оно, в порядке живой очереди, попадает в лапы предпринимательства и бизнеса, чтобы через товары или услуги быть опосредованным в обществе. Учёные, даже, отдалённо напоминают творцов, для которых практическая польза, либо эффект неожиданности, однако, стоит выше моральных факторов… Это их умелым ручкам и пытливым умам мы обязаны ядерному, химическому, бактериологическому, нейтронному, психотропному и прочему, включая обычное, смертоносному оружию. Адвокат бы здесь добавил: а также – аспирину, электричеству, автомобилю, телевидению, нейлону, мобильной связи, биотехнологиям, Интернету, томографам, освоению космического пространства… Но прокурор на это возразит: «они», что же, собираются на Марсе сады развести? Нет, их цель, после разграбления Земли, заняться бандитизмом, для начала, в Солнечной системе. Резонно! – воскликнет художник, но не судья, и станет напряжённо думать.

Не то плохо, что наука качается на весах сиюминутной, либо перспективной выгоды и во многом ещё средневекового мышления, а то, что она не ставит перед собой как задачу, прежде всего, – гуманизм, а затем уже и всё остальное… Правда, и художников тире официантов по миру немало, и внятных целей у них нет – только виртуозная хронофагия. Но ведь это там – внизу, рядом с примитивными инстинктами, властью денег, слепой корыстью, а искусство в целом всё-таки стойко бьётся за высокое, умное, творческое общежитие для всех и для каждого. Оно не отрицает потребности тела, но видит их здание построенным на прочном надёжном фундаменте духа. Добавим, что чистая, разумная, здоровая, умеренная жизнь сделает не столь актуальными многие «научные достижения», так как люди, в этом случае, будут меньше болеть, самоуничтожаться, захламляться «благами цивилизации», чтобы оставить у себя в душе больший простор для творческого развития… Так что искусство и наука – своего рода, фанатичные оппоненты, но их целью является не уничтожение идейного противника, а привнесение в способ его мышления всего лучшего, что есть у соперничающей стороны. Науке не грех бы поучиться у искусства дальновидной, всеохватной культуре, иносказательности, а ему, в свою очередь, следует быть точнее, доказательнее, отвечать за слова, доводить до конца любое начинание, им затеянное.

Обязанность искусства – терзать всех сомнениями, разрабатывать мировоззренческие плацдармы для движения той же науки в правильном, то есть отрицающим все формы насилия, направлении. Терзать всегда и никогда не оставлять в покое!.. Тормошить глухих и предупреждать слепых!... Упрямо идти к свету Сияющего мира, тащить общество за собой и корректировать прогнозами науку, без которой, ясно, со средневековым – в большинстве случаев! – мышлением, мы бы жили, вдобавок, очень даже «средневеково»… Потому что наука, к добру или нет, заставляет нас – совсем ещё маленьких детей, занятных, беспомощных – надевать одежду богатырских размеров и вести себя вполне «по-взрослому».

 

ОРУЖИЕ ИЛИ ОРУДИЕ…

Сейчас я расскажу вам нечто такое, от чего меня до сих пор знобит при воспоминании, поэтому отведите подальше от текста больных, стариков и детей! Вообще-то, впечатлений у меня на небольшой романчик, но лапидарно попробую обойтись рассказом. Дело вот в чём: недавно мне удалось побывать на любопытном сверхсекретном объекте в известной высокоразвитой стране. Так как организатор этой своеобразной экскурсии – мой хороший знакомый – взял с меня слово, что я не буду разглашать конкретику, то я её и не разглашаю. На сам объект я попал довольно просто: под прикрытием группы инспекторов – экспертов, друг друга не знавших и что-то там «по вводной» собиравшихся проверять… Один из них заболел, а поскольку, между нами имелось едва уловимое внешнее сходство, то довести его до приемлемого в наше лукавое время – оказалось делом плёвым. К счастью, от меня не требовалось блистать знаниями, или выдавать себя за крутого спеца – нужно было только вовремя надувать губы, изображая немногословного мелкого клерка от психологии… По результатам проверки мы должны были подписать наукообразный документ, позволяющий и в дальнейшем тратить «чёрте на что» деньги чайникообразных налогоплательщиков. Сделать умное лицо я могу, молчать с грехом пополам жизнь научила, а «подписывать или не подписывать» для меня не вопрос: я и так мараю бумагу пачками.

Итак, в один прекрасный день, через утомительный перелёт, я оказался на военной базе где-то к северу от экватора, что ли… Туда же прибыли остальные члены группы, и мы на микроавтобусе, с тонированными до черноты стёклами, поехали непосредственно на место. Мне показалось, что путь наш лежал в пустыне… впрочем, это уже конкретика, а о ней – ни слова. Через час, практически к вечеру, мы прибыли на объект, представляющий собой череду одноэтажных строений, среди жиденького кустарника, окружённых высоким глухим забором. Инспекция намечалась на утро, и нас сразу разместили в гостиничном блоке, с условием не покидать его, так как ночью территория охраняется собаками. Помывшись с дороги и поужинав в скромном на разносолы буфетике, я отправился в свой крохотный номер терзать телевизионный пульт при поддержке пары банок пива. Остальные члены группы: трое угрюмых умников и вызывающе некрасивая дамочка – напротив, неожиданно сдружившись, остались вместе болеть за какую-то континентальную спортивную дребедень. Вот это слово «болеть» я с детства презираю, потому что слышу в нём только диагноз. Для меня его смысл – пытка почище веры в чудеса Христовы. Не скажу, что я никогда не бывал на стадионах, но ходил туда, чаще, чтобы пообщаться с друзьями и спиной к полю хлопнуть тяжёлого спиртного. А в телевизионных репортажах с разно спортивных арен меня больше всего интересуют оговорки глуповатых комментаторов, приколы, ляпы и сатирически задыхающиеся интервью спортсменов, из которых можно понять, что человек ещё очень, очень эволюционно зелен.

Короче, уединившись в номере, я некоторое время пытался смотреть, если верить анонсу, «захватывающий фильм» про сто раз измочаленный взглядом остров Пасхи. Дались им эти изваяния – стоят себе и стоят!.. Неужели не ясно, что видимая иррациональность методов борьбы со скукой по-своему прагматична и грубо делится всего на два способа: разрушать, либо созидать. Ну а чтобы никто не смог разрушить то, что построил ты, это самое «это» должно быть циклопических размеров – так, думаю, рассуждали встарь. И воздвигали нетленные безделицы, подчиняясь логике активной хронофагии – «чтобы было». А эти сюда ещё и космос приплетают… хотя я, например, не верю, что где-нибудь ещё есть столько идиотов на один квадратный метр, сколько – у нас на Земле… Словом, в моём сознании некоторое время продолжались споры со всем миром. Озлясь, я даже выпил вторую банку пива, перекурил, почистил зубы и уснул. Ночью, на основе дебатов о потребительстве и активной жизненной позиции, меня стали атаковать сны, где было полно уродцев, оплывших баб, выжатых до скелета работяг, гибридов человека с макакой. Утром я встал рано, размялся, принял холодный душ, позавтракал дорожным запасом и уселся читать нравоучительное историческое враньё, попутно витая в мыслях о предстоящем дне. А надо заметить, что я имел самое приблизительное понятие о том, чем занимаются в этой шарашке. Мой знакомец, зная, что я – художественно рефлектирующий разведчик, провокационно намекнул мне на опыты с психологическим оружием, на эксперименты по изменению видовых признаков человека, и тем соблазнил.

Вскоре гостиничка зашевелилась: кроме нашей группы там жило ещё десятка три постояльцев, а через полчаса, собрав, нас повели в административный корпус для инструктажа. Тут выяснилось, что я – независимый эксперт, о чём прочёл на своём бейджике, и подписал вместе со всеми какую-то грамоту, подтверждающую нашу будущую молчаливость. Ну а стоит ли мне верить – вы теперь знаете, если читаете эти желчные письмена… Затем перед нами стал выступать чудаковатый профессор, понёсший сначала нечто вторичное из Библии, семи смертных грехах, искушении, наказании, и в пику – о противостоянии низкому, идеале богочеловека, так ярко приглушённом подростковым сказочником Феодорием Михалычем… Когда «профессура» дошёл до сути научной программы, то принялся уверять нас, что для экспериментов отбирались исключительно добровольцы, за солидный куш, на условиях полной реабилитации… В развитие теоретизирования, он рассказал, наконец, о конкретных направлениях «научной работы». Идея не нова: мучить человека тем, что ему жутко приятно и очень нравится. Хочется тебе мять тахту – вот и лежи на ней до посинения, хочешь есть, причём постоянно, – жри, извините, от пуза, ну а любителю секса предоставляются любые возможности для удовлетворения «неестественных» физиологических потребностей… Цель этой байды, как объяснил прохиндей, состоит в разработке психогенного оружия, разлагающего изнутри потенциального противника. Свойства оружия они-де и выясняют, с учётом того, что любое оружие нетрудно повернуть на сто восемьдесят градусов. Один из моих «коллег» поинтересовался: да, мол, рефлексия, но что делать, если испытуемый откажется себя гробить? Профессор заметил, что в том-то и состоит принцип оружия: заставить человека идти против логики и своих разумных возможностей. В каждом боксе стоит генератор, вырабатывающий определённое психотропное излучение, которое препятствует отказу от выраженной привязанности. Наш умник опять не успокоился, спросив резонно: дескать ясно, но что станет делать испытуемый, а в дальнейшем – воображаемый противник, если у него не будет явной возможности удовлетворять свои низменные или банальные инстинкты? Любишь ты, например, поесть, а хавчика нет – что делать?.. Профессор улыбнулся: «Мозг сам ищет следующий по значимости сигнал, заставляя человека «клиниться» на нём. А если нет условий для удовлетворения и этого, то опускается ещё ниже и так далее, пока сам не находит – на чём ему предстоит, разбив нос, споткнуться…»

Идея обрела в моих глазах округлость: стали мерещиться картины использования излучения в тюрьмах и дурдомах с целью изведения патологических выродков. То есть, даже считаясь в лоховских кругах гуманистом, я со злорадством обнаружил в себе задатки садиста, и без всяких генераторов… Ещё один из «наших» поинтересовался насчёт средств защиты. Оказывается, имеются: сплав палладия с какой-то мурой толщиной в несколько микрон практически перекрывает возможность излучению проникать в ваш организм. Состав наносится на головные уборы, одежду, стекло, стены, но стойкость его «ноу-хау», поэтому «противоядие» – дело будущего, а пока – разделяй и властвуй… Впрочем, есть ещё сила самого излучения, его направление, расстояние, масса других оговорок, включая факторы попадания в зону действия лучей незащищённых «своих», или налаживания производства генераторов третьими странами. До которых, замечу, низовым звеньям государственных чудовищ, даже при поносном желании «вмешаться», нет никакого дела… Я уже, едва сдерживал страшную зевоту, когда нас, после всех глупых вопросов моих слишком к себе серьёзно относящихся коллег, повели, наконец, в зверинец.

Выйдя из административного корпуса, мы отправились в лабораторную часть – отдельные строения, соединённые между собой галереями. Первым нам представили обжору, причём профессор заметил, что его, естественно, нашли в кругах вполне обеспеченных – не беднейших, что было бы более логичным… Монструозный небритый тип с синими глазищами сидел в небольшой комнате, буквально набитой едой. Наблюдать его можно было через стекло с зеркальным – защитным покрытием. Кроме имеющихся пищевых запасов, обжоре время от времени подавали через круглый лючок в стене что-нибудь свеженькое, дымящееся, вкусненькое, приготовленное поваром экстра-класса. Признаюсь, что даже у меня, при моём умеренном аскетизме, потекли обильные слюнки. «А в гостиничный буфет, наверное, объедки отсюда попадают…» – подумал я и поинтересовался: «Не проникает ли излучение в зону наблюдения?..» Ответ был краток: «Абсолютно исключено!» Хотя как в это, при наличии безусловных рефлексов, поверишь?.. Но на обжору поле явно действовало, и он вяло рвал нежнейшее куриное мясо руками, прихлёбывая кетчуп прямо из бутылочки. На вопросы – давно ли длится эксперимент, как скоро закончится отсидка бедолаги? – профессор отвечал: четыре недели, нужно ещё две, но возможно досрочное окончание, так как испытуемый вот уж третий день не может облегчится, и у него не запор, а суперзапорище. Я, помнится, почесался: «На хрена всё это деликатесное изобилие, когда не вольно покакать?!» При моём трепетном отношении к последнему предмету, нетрудно представить, какие именно картины стали тесниться у меня в голове… Вот с треском лопается пузо… мешок потрохов вываливается на пол, растекаясь между коробок с чипсами и ящиков с колой… Вот газы разрывают плоть на части и эти части отекают по стенам, или из всех человеческих отверстий, включая глаза, рот, нос и уши, течёт зловонная жидкость перебродивших излишеств… Ещё что-то, ещё, и все эти картины выглядели отвратительно, дико, жутко, мерзко!.. Очнулся я, когда коллеги уже силой тянули меня по коридору с мягкими дорожками и деликатным освещением, надёжно прячущим наше любопытство.

Следом нам представили бокс с гиперсексуалом – неким, не в меру возбуждённым в прошлой жизни арабоитальянцем, из тех, кто только и ищет, куда бы сунуть, а что – зачем?.. Самого испытуемого мы видеть почти не могли, так как он забился в угол ниже зеркальной рамы. Но время от времени он высовывался к нашей невидимости, словно бы чувствуя сострадание и немо моля: спасите! Бокс представлял собой уютный будуар в красных тонах с безразмерной кроватью посередине, стены украшали картины развратного содержания и два больших монитора на которых трахались все, от людей до насекомых. По постели во фривольных позах разбросались три эффектные красотки с остатками белья под розовыми пеньюарами. Дамы манили беднягу, трясли достоинствами и вообще вели себя очччень непристойно… Мне-то это было до лампочки, а вот рыжебородому из наших, видимо, очень даже хотелось греха – он переминался и, засунув руки в карманы брюк, дёргался, как поносник в неожиданной очереди у туалета. Профессор заметил, что этот самоистязатель начал очень резво – до трёх десятков половых актов в сутки, но после двух недель разврата, уже который день находится в ступоре, не берёт пищу, боясь, что туда засунут конского возбудителя или виагры. То есть, этот эксперимент также находился на грани провала, что-де не отменяло необходимости продолжать поиски. Опять моей впечатлительности стал мерещиться окровавленный член потомка финикийцев, весь шитый и латанный, покусанная грехом плоть или те же яички, висящие на засохших остатках тканей… Бр-р-р! Всё хорошо в меру.

Третий случай, навскидку, был вроде самый гуманный – соня, то есть самоотверженный любитель поспать. Этот обросший волосами тип храпел при слабом освещении практически румяный – здоровый, но профессор заметил: есть проблемы – не хочет мыться, и сильно запаршивел под простынёю. А так ничего: спит, чуть поест, оправится и опять спит… Не эксперимент – мечта! Все мы в один голос заявили, что тоже не прочь пожертвовать собой во имя науки, но профессор нас шутливо остудил: «Слишком большая очередь – долго ждать придётся. К тому же предыдущий испытуемый доспался до того, что вовсе не хотел просыпаться и едва не склеил ласты». Без внимания на эти резоны, толкаясь и мечтательно гомоня, мы, в своей солидарной гнилости, прошли к следующему боксу, где в кресле – качалке сидел телеман с вытаращенными глазами.

Человек этот казался неопределённым половыми признаками, конституцией, так же не поддавался спонтанной оценке его интеллект, социальные, психологические, мировоззренческие атрибуты. Человек – ничто, человек – продолжение чего-то механистического, заводного или по творческим понятиям – аккумуляторного. Его окружало с десяток мониторов, на которых беспрепятственно мерзела та же телевизионная ахинея, что атакует наши – ранее влажные на солнце, но вполне иссохнувшие при искусственном свете! – души двадцать четыре часа в сутки. На вопрос: как состояние испытуемого? – светило с сочувствием поморщилось: не хотите ли испробовать на себе?.. Тут все дружно понесли об ответственности менеджеров телевидения за содержание «информационной части» жизни вообще и вверенного хозяйства в частности, потому что… а далее только восклицательные знаки! Лично мне этот эксперимент показался наиболее антигуманным, ввиду дополнительного облучения мониторами, повышенной электростатичности и психологической зашлакованности частицами чужого патологического сознания. Таким образом, мой личный промежуточный итог был обратным: те, кто имел определённую страстишку, в ходе эксперимента получали стойкий иммунитет против своей комплексной зависимости. Здорово я научился по-умному брехать, не так ли?

Следом нам показали лентяя – оплывшее мурло, очень похожее на коповское: грязь под ногтями, нечёсанность, признаки ранней и скорой деградации. Он имел в избытке любую еду, но ленился её в полной мере использовать, жирея, скорее, по инерции опухающего собой бездействия. В боксе был телевизор, стол для еды, кровать, но сам испытуемый лежал рядом на коврике, тупо разглядывал угол, не имея морального права подняться, чтобы принять более комфортное положение – лень… Однако, заметил профессор, у лентяя постоянно хорошее настроение, потому что он имеет возможность делать то, что хочет, – то есть ничего не делать… Параллельно с психологическим подъёмом, физиология испытуемого находится в критическом ступорозном положении, что также наводит мысль о скором конце этих сладостных мук от рук гуманных, хотя бы отчасти, учёных. Не звери всё-таки!.. Есть планы заставить отморозка заниматься хоть чем-то, двигаться для его же собственного блага.

В следующем боксе сидел игроман – бледный паренёк с кривой по диагонали головой, упёршийся мутным оком в экран монитора. Постель рядом была разбросана, пепельница полна окурков, еда на подносе, казалось, слегка поклёвана. Профессор лаконично прокомментировал: едва поест, немного поспит и двадцать часов в сутки сражается с какой-то, обложившей его больной разум, нечистью – грязный, запущенный. Тут я ненароком подумал, что таким людям обязательно нужно изгонять из себя бесов, так как они в них – вполне материальны. Интересно, а чем подобные эволюционные тупички’ занимались, когда не было современных технологий уничтожения времени? Да теми же играми, типа карт или шахмат, нардами, ребусами, пробавлялись лёгким чтением, пивными диспутами, погонями за хвостами. Почему-то таких типов я никогда не мог представить на хлопотной охоте, – только на рыбалке, где смысл жизни появляется в отнятии самой возможности жизни у, говоря условно, холоднокровных, можно сказать, зеркально на них похожих существ.

Сложная ситуация возникла с болтуном – он трепался, не переставая, пятнадцатые сутки. Но поскольку общаться со стенами он – хоть режь! – не мог, то составили график дежурств у него научных сотрудников, и вот уже очередь кончалась, а идти к нему по второму кругу все категорически отказывались, вплоть до увольнения… Согласитесь, выслушивать спичи о жене, соседях, положении в Эритрее, знаках зодиака, каббале, голубых на эстраде, цыганских корнях, облысении, качестве пищи и тому подобном геморрое, уходящем в бесчисленность нулей, ломает. И вообще – это пытка, для человека, имеющего самостоятельное мнение об этих совершенно ему не нужных вещах, добавлять к своей очень спорной сумме – ещё и чужую. Когда мы прильнули к стеклу, то жердеобразный болтун с жёлтым лицом иезуита, зажав в углу испуганного аспиранта, добивал его жёстким хлыстом семантического бреда, пытаясь свалить молодой талант в лужу ригоризма. «Бесчеловечно!» – вырвалось у нашей коллеги с лицом похожим на трансформаторную будку.

На что профессор парировал: сущность любого оружия состоит в том, чтобы разрушить целостность. Физическую, психологическую, ментальную. Не случайно, дескать, слово «шизофрения» буквально обозначает «расщепляю ум». То есть любое оружие и проектируется изначально как нечто антигуманное, разрушающее, а то, что в состоянии создавать, соединять уже обладает признаками орудия. Тут он хитро стал плести про спутники, которые изначально запускались как оружие разведки, наведения, нападения, а позже перешли всей отраслью под эгиду мирных связистов, превратившись в орудие информированности о всеобщности бытия. Его грубый намёк был ясен: гуманное есть продолжение бесчеловечного, обратное есть эволюционный абсурд. Так что, позже подпишите что надо, и мы – то бишь, они – получат деньжат ещё на годик издевательств.

Если болтун представлял собой очень активного, жизнеспособного индивида, главная опасность для которого – рак горла, паралич языка, либо немая мизантропия, то меломан, напротив, ассоциировался у меня напрямую с лентяем. Украшенный эспаньолкой лабильный петушок утопал в многочисленных подушках, слушая какую-то бесконечную песнь Сольдвейг. Глаза его были закрыты и казалось, что он вот-вот испытает оргазм, но наш гид, отличный от гада одной лишь буквой, заверил, что это не наслаждение, а мука высокой любви. Именно этот тщедушный человечек со складкой обречённости на чистом лбу попросился в эксперимент сам, предварительно отказавшись от оплаты. Да вот беда – в последнее время он предпочитает слушать тишину, и решил теперь коллекционировать её до гроба. Например: тишина Анд, тишина северного озера, глухой зимней тайги, подводная тишина кораллового рифа, и так далее – до создания частной коллекции тишины со всех сторон света, где она ещё сохранилась. В тишине, докладывает он своим исследователям – мучителям, как в чистом белом свете присутствует весь спектр цветов, видимый лишь вооружённым глазом… Красивейшая мысль, вполне достойная школьника пятого класса. Значит и тут переизбыток, вроде бы вожделенного, привёл к переоценке самой зависимости, вплоть до идеи нейтрализации рефлексии звука искусственным привитием себе абсолюта пустоты, то есть тишины, как условия существования. А это в корне неверно – верно?!

Подобного же рода трансформация произошла и с агрессором – его бокс, напичканный симуляторами для свободного проявления звериного, пустовал… Профессор заметил, что здесь велика текучка, при дефиците материала, так как этот, чрезвычайно затратный метод самоисследования связан с нанесением зеркалу травм, физических и моральных. По той же причине пустовали «ключевые боксы» – ненависти, жадности, геройства, мазохизма, потому что, возведённые в принцип, эти черты слишком непосильны для любого человека. Зато вполне давали пищу для размышлений боксы зависти, холуйства, трусости, равнодушия – а точнее пустодушия, как щадящие и не смертельные, надо понимать… Тут следует заметить, что в философском плане, количество наших пороков – это ещё Сократ заметил! – включает в себя весь список добродетелей, ибо любая гипертрофия, чрезмерность или аффектация превращает самое положительное, лекарственное понятие – в яд. И напротив, змеиный яд, взятый в нужном количестве, и приложенный к нужному месту, очень неплохо помогает при ряде заболеваний невралгического характера. Так что изобрести некое, отравляющее человеческое сознание оружие – представляется задачей трудной. Соответственно, нет пока и корректных средств борьбы с ним, либо методов перевода в разряд орудий, используемых во благо. Что проку отравлять психику массового противника, если ты не знаешь, что делать с его не таким уж и бренным телом? Гораздо эффективнее представляется, в этом плане, его перевоспитание, перековка, врастание в более высокую культуру, с последующей мутацией самого противника в союзники. Так думал я, стоя перед боксом с эротоманом, и вдруг совсем не в тему меня пронзила мысль: «А где же пьяница?!» – которую я тут же, по простоте душевной, и озвучил… На что профессор красиво, по-профессорски рассмеялся: а какой смысл пытаться отдельно изучать или выделять «этот», условно говоря, порок, если клинической базы для его изучения достаточно в любой точке земного шара, за исключением эволюционно зелёных правоверных. Тут посыпались и другие уточняющие вопросы, на которые наш велеречивый хозяин афористично ответил во время краткого перерыва на кофе и сигареты.

Он охотно соглашался со всеми нашими «созидательными» аргументами, но возражал, что разрушать – это известно ещё со времён Адама – гораздо легче, чем созидать. И поэтому данный научный центр работает именно в направлении расщепления… – то есть «шизы», подумал я. Профессор добавил, ч т о конечно же была программа «перевоспитания» противника, но поскольку в человеческой голове зоны созидания стократ меньше зон разрушения, то в такой же пропорции соотносились затраты на проект. И его, ввиду неподъёмности для государства, пока свернули… «Но! – он поднял указательный палец, – это ещё не всё, есть ещё одно направление деятельности лаборатории, и от вас зависит, будет или нет, продолжена работа». Мы прошли в отдельно стоящее зданьице, где практически нелегально велись работы по созданию «пробной модели человека будущего». Против моих ожиданий эта «модель» совсем не была похожа на гидроцефала с огромным лбом, каким он представляется футурологам. Вполне обычный человек, мужского пола в синем комбинезоне с крупными изумрудными глазами сидел один, теребя книгу, в большом помещении, представляющем собой нечто среднее между художественной мастерской, библиотекой, музеем и спортивным залом… Он был молод, изящен, спокоен. Но книгу человек не читал, а только держал в руках и смотрел сквозь зарешёченное окно вдаль, где очень далеко за забором, за чередой километров сиял в гордом величии заснеженный хребет.

«Скоро сбежит…» – вздохнул профессор. «Чего так, – поинтересовался я, – овёс нынче дорог?» Мне показалось, что здесь эта цитата оказалась совсем не в тему, и поэтому – к месту. Впрочем, профессор, ничего не поняв, продолжил чревовещание: «А что ему тут делать?.. Работы начались ещё до начала второй мировой войны, и этот представитель третьего, можно сказать, поколения – последний здесь. Остальные рассеялись по свету так, что не сыщешь концов, а поскольку они считают родственные связи атавизмом, то судьбы прочих – ему неизвестны, и нам, ясно тоже. Кстати, и по другим вопросам он не хочет с нами сотрудничать, считает это ниже своего достоинства. Там, в горах у него есть пещерка, как у Заратустры, и всё необходимое для жизни. Держать его насильно – бесполезно, потому что он легко обходит наших научных гениев и доблестную охрану, да ещё в дидактических целях каждый раз издевательски мстит». – «А что ему в вас, ну или в нас… не нравится?» – спросила квадратная леди. «Да всё, что не нравится нам с вами в потенциальном противнике: наивная простота мотивов, жизненные цели и средства, способ мышления, ментальность, архаичная агрессивность, очевидная ему примитивная наша отсталость. Словом, то, что, в определённых случаях, можно воспринять как враждебность, и – соответственно возможностям – предупредительно атаковать, либо уничтожить, в надежде сделать мир лучше… То есть, мы со своей устаревшей корыстью противны ему как материал. Была ведь идея, при получении верного управляемого результата, осеменить с его помощью одиноких и желающих женщин, чтобы лет через сто получить новую расу боголюдей на Земле. Плюс к этому, те же свёрнутые работы по «перевоспитанию противника» естественно врастали в это направление, но, видимо, пока не дано, увы…» – «Старо, как мир-пчху!..» – чихнул я в кулак. «Сказали бы вы это умирающему алхимику, потратившему жизнь на работу и не добившемуся ничего…» – «А что, его наши женщины не возбуждают, или семени жалко? Можно же, в конце концов, взять это дело силой…» – сквозь белые губы процедила наша психологиня… «Так ведь этот-то богоподобный прохиндей умеет ситуационно стерилизоваться – поэтому его не проймёшь – ни кнутом, ни пряником. Он и сейчас нас терпит только из-за двух симпатичных ему аспирантов, пишущих на основе его воззрений новейший завет для потомков. Собственно проект этот уже больше года закрыт, ввиду бесперспективности, но если вы дадите положительное заключение, то за нами сохранится это уникальное помещение, две научные ставки, возможность, наблюдая феномен, как-то прояснить – на что потрачены годы и деньги налогоплательщиков? А может быть, вообще узнать – на что принципиально тратится наша жизнь?..» – профессор, через глубокомысленный вздох, умолк.

«Ну, а кроме мессианских мыслей, – поинтересовался рыжебородый, – какими ещё достоинствами обладает этот тип?» Профессор вновь оживился, воскликнув: «Ого, это уникальный экземпляр! Он способен бесшумно ползать, как змея, прыгать, как кенгуру, лазать по деревьям, как мартышка. Он может проводить под водой до получаса, великолепно плавает, бегает быстрей собаки, играючи преодолевает скалы, ледники, он умеет надолго опускать температуру тела, дышать любой смесью, где есть хотя бы толика кислорода или азота. Он сносно «читает» чужие мысли, множит в уме четырёхзначные числа, помнит почти наизусть тысячи прочитанных книг, знает сотню языков, включая некоторые умершие. Он пишет стихи, музыку, эссе, романы – причём рукописи дарит и они выходят уже под чужими именами – например Коэльо или Дэна Брауна. Кстати, его отец снабжал текстами Кастанеду, смотря на это как на забаву. Он прекрасно владеет кистью, резцом, слесарным, столярным инструментом, и вряд ли можно найти ремёсла, которые ему тактильно неизвестны… О боевых искусствах – я не говорю». – «Такую бы энергию, да в мирных целях…» – распушил бороду рыжий. «В том-то всё и дело, что весь этот объём информации он освоил не без нас, но совершенно самостоятельно, и поэтому считает, учитывая и наши исследовательские дивиденды, себя абсолютно не связанным с обществом какими бы то ни было обязательствами. Он живёт для себя, никому не мешает, помогает по мере надобности любому попавшему в беду существу, сам себя обеспечивает пищей любого рода». – «И спариваться не хочет?» – опять выдала свои комплексы «психичка». «Ждёт кого-то на себя похожего…» – вздохнул док. «Долго ждать придётся!.. А поговорить-то с ним можно?» – продолжала упорствовать озабоченная дама. «Я вот, к примеру, – отвечал профессор, – с недостижимо образованными пришельцами – не стал бы искать контактов… Любые мои речи покажутся им смешными и наивными, их уровень – мне недоступен, как ясельнику проблемы мироздания. Отсюда выходит ситуационный пат любознательности… А если не лезть к нему попусту, то остаётся хоть какой-то шанс сохранить к себе уважение, ведь ты – пусть дикарь для кого-то – но всё-таки не идиот, не невежда, не духовный лентяй… Как-то старался, что-то читал, куда-то полз». Но лицо нашей дамы было непроницаемо, и профессор с помощью специальной карты проник в бокс, шустро захлопнув за собой дверь.

Некоторое время за стеклом происходила сцена: «сын, двоечник и хулиган, оправдывается перед папашей – эсквайром», а затем киноварно бурый док вылетел со следами досады на лице в притихший коридор. «Меня вообще не переваривает, а тут ещё хокку пишет. Так что, ближе к вечеру, может быть… но я на вашем месте серьёзно подумал бы – стоит ли? Феномен всё-таки, а это вроде шаровой молнии…» Вскоре нас отпустили поесть, чтобы позже, на сытый желудок, проще было подписывать нужные бумаги. Во время перерыва я с «коллегами» не общался, боясь ляпнуть что-нибудь желчное, поэтому, быстро перекусив, ушёл в номер, сославшись на головную боль. В постели я впал во взбаламученный транс – нечто среднее между сном и извержением мозгового грязевого вулкана… Нет, профессора и всех этих научных дармоедов понять можно: бабки, и недурные, с каким-то смыслом убитое время, бесценные материалы для карьерного роста в кругах шарлатанской психологии. Тут речь о другом – что думают все эти дундуки наверху?!.. Это я так мягко рассуждаю, будто вообще оставляю за ними право на созидательную мысль… Неужели не ясно, что совершенствование любых видов оружия, эволюционно ведёт к мысли о противоестественности самого понятия «оружие» и, как верно заметил этот учёный маг, к переводу его в понятие «орудие». То есть, средства умные люди должны тратить на производство вилок, а не ножей – хватит, уже не смешно! Впрочем, их примитивные лбы, взятые прямо из неолита, не в состоянии освоить эту элементарную, как яйцо, мысль… Например: какое «это вот» психотропное оружие, если у него нет фактора безусловной направленности, и оно поразит без разбору всех – своих, чужих, третьих. А все эти покрытия и плёнки – чепуха, стоит только изменить силу излучения или его характеристики… Если, хотя бы одну десятую тех средств, что люди тратят на ненависть, пустить на эффективное взаимопроникновение народов, социальных групп, то не исключено, что мы бы уже были похожи на этого человека, фантастически опередившего своё время, как Сен – Симон и Циолковский – своё. Так или иначе, но с задачей самоуничтожения – этой, фактически, безумной бузой – у властных параноиков и их учёных сатрапов ни фига не выйдет. Значит, можно, не глядя, подписать эту паршивую бумаженцию да отправиться домо… И вдруг я неглубоко, без сна, прикорнул…

Часа в три нас снова собрали в административном корпусе, и устроили заключительное промывание мозгов. Дескать, вот есть документ, вот выводы, вот результаты научных исследований, вот труд десятков людей, занимающихся здесь в пустыне архиважным делом… И ещё полчаса подобного, выворачивающего скулы омлета. Потом мои чёртовы коллеги стали выпендриваться, изображать взвешенность, наукообразие и прочую, извиняюсь, херню. Надеюсь, поблизости нет дам… ну, в смысле рафинированных аристократок? Хотя и те сейчас, говорят, между собой такое загибают, что уши у непосвящённых отваливаются… Признаюсь, тут я не стерпел – пытался подавить зевоту, издав некий неприличный звук, и профессор заинтересованно спросил: «Что, что… вы говорите?» – «Говорю, – отвечаю я, – а были ли случаи испытаний этого, с позволения сказать, оружия вне стен лаборатории, в странах для вашей супердержавы – пустячных?» – «Да, – отвечал подручный «доктора Зло» из головастых, – были прецеденты на юге Индии, на севере России… Но, поскольку, результаты опытов пока не систематизированы, то говорить о них рано – приезжайте через год, побеседуем». Я отшутился: «Уж лучше вы к нам… – и добавил, – не знаю как насчёт Индии или России, но мне кажется, что ваше излучение, например, с помощью спутника действует на всё население Земли… Потому что – куда не взглянешь – везде трахаются, жрут, играются, пьют, лежат брёвнами под телевизором, то есть самоуничтожаются, и очень даже распрекрасно, как в среде передовых стран, так и отсталых… Радуйтесь: научная база ваших исследований растёт и скоро лабораторией подобного рода исследований станет вся планета».

После этих слов все как-то расслабились, почувствовали себя среди своих и в полной безопасности, то есть безнаказанности. «Да, испытания… – мечтательно заёрзал профессор, – выводы делать рано, как правильно сказал мой помощник, но знаете, что интересно? Парадоксальным образом население анклавов, подвергшихся излучению, довольно быстро рвало со своим скотским, гибельным прошлым и, как будто, дисциплинировалось. Лица, поступки, мотивы очеловечивались, люди начинали вести умеренный образ жизни и даже дерзать на творческие проявления, ходить в театры, библиотеки, на выставки… Потребление пищи резко падало, на улицах становилось меньше машин, больше велосипедистов, бегунов, гуляющих с домашними животными. Кстати, из всех прошедших нашу лабораторию и реабилитацию испытуемых, аналогичным образом, почти все отказались от своих обременительных пороков в пользу более лёгких форм самоистязания. Одним словом, выводы делать рано, но они не за горами…» Я же подумал что-то вроде: да, видимо человек изначально не в состоянии изобрести сразу что-либо исцеляющее, пока не сделает себе мучительно больно… И спросил: «Естественным образом, возвращаясь к идее перевоспитания, ранее закрытой ввиду бесперспективности, но уже в увязке с темой уничтожения, я интересуюсь – нет ли здесь параллелей?.. Ведь, как я вас понял, центры «хорошего» в сознании человека значительно меньше центров «плохого», то есть крайностей, и попытки внешнего воздействия на них крайне эфемерны?.. Но, если взять результаты по уничтожению и через шок – либо некую шоковую терапию, попытаться переделать условного противника, то может быть есть смысл выйти с этим предложением наверх, туда, где знают – куда и как закапывать деньги? Связать оружие уничтожения с идеей вашего же «человека будущего» – невозможно, а вот сделать его орудием перевоспитания – уже не абсурд…»

«Именно это уже давно вбивает нам в головы заинтересовавший вас «человек будущего». Но он, радикально или издеваясь, склоняет нас подвергнуть жёсткому излучению, прежде всего, разного рода парламенты, госучреждения, президентские команды, власть на местах… Так как там, безусловно, собираются, по его оговорюсь мнению, разного рода прибежища крайностей от регламентирующего всё, вплоть до вдоха, самодурства – до агрессивной, реально вооружённой нетерпимости…» Здесь мои, чуть опущенные, бескрылые коллеги разгалделись и понесли всякий вздор о морали, братстве, сострадании, видовой общности, прочем затёртом до дыр цивилизационном тряпье… Будто обязательно надо сначала упасть мордой в грязную лужу перед домом, и только потом взять ведро гравия, лопату, чтобы за пять минут решить плёвую проблему, а не разобраться с ней «до», по факту сигнального предвидения…

Вскоре мы, гомоня, подписали нужные бумаги, и наш галдёж плавно перетёк в гостиничный буфет, где был устроен скромный банкет, ну – по случаю и как говориться… Сначала я чувствовал себя среди всего этого визга неорганично и, сославшись на дела, стал проситься у профессора на «большую землю». Нет проблем!.. Он связался с помощником и тут же выяснил, что в ближайший городок рядом с железной дорогой через часик с хвостиком будет оказия. Там вскоре поезд, и ближе к полуночи – лети, человек! Правда, я немного терял по деньгам, так как можно было уехать практически на халяву, но ведь всё в этой жизни чего-нибудь, да стоит. Классик, вроде, сказал. Оставался, признаюсь, соблазн потрепаться с этим «человеком из завтра», но его снял неожиданно явившийся курьер с ожидаемым сообщением: будущее сбежало… Уже легче.

Впрочем, профессор бросился всех успокаивать и особенно даму, в том смысле, что они обязательно свяжутся с ним по мобиле и уломают снизойти до общения с заинтересованной братией где-то завтра, возможно, думаю, ближе к обеду… Но не со мной, потому что я для себя уже всё решил и, вяло махнув рукой, незамедлительно, в темпе набрался какой-то спиртосодержащей бурды. Дело в том, что предусмотрительность, вкупе с аргументами перевоспитания, самоуничтожения, – это мой конёк, и у меня «по теме» мыслей – вагон с тележкой. Плюс образы друзей – врагов, разоружение до скелета мысли, власть как концентрат дури, прообраз совершенства, неоднозначный человеческий процесс и массив – лезут из меня со всех дыр. А тут вижу – я не одинок, человечество идёт по пути гуманизации, а властные гориллы своими идиотскими действиями, против своей воли, подталкивают всех к той заветной цели гармонии, на которую постоянно указывает творец… Вот я и напился «на радостях», впрочем, напился только до непереубедимой «внешним» эйфории, а не до сумерек «внутреннего», и это радовало. Когда же за мной пришли, то я был уже настолько растворён в оптимистическом солидарном бреде со своими, уже без кавычек, коллегами, что взялся всех лобызать, включая профессора и его слюнявых помощников. Особенно досталось от меня психологине! В мутном тумане алкоголя она показалась мне милой, возбуждающей на следующий безумный шаг… Стоп – машина, ведь дел-то – о!

Я попрощался, забрал из номера свои вещи, крепко ушибившись, забрался в поданный дилижанс, с теми же чёрными стёклами, и понёсся по умирающей агонии дня, по красной сейчас пустыне, увенчанной снежно-розовой короной недоступных гор… Сидел я сзади и, благодушно моргая, любовался в щёлку опущенного стекла штрихами лаконичной действительности за окном, а впереди что-то бесконечно выясняла между собой супружеская пара, которой было на меня абсолютно плевать. Взаимно! Согласитесь, это жутко: быть умным, образованным, да ещё и работать вместе! Короче, они сами по себе, а я сам по мне… Неизбежно наступила укачивающая нирвана. Алкоголь, я буквально видел это, вежливым соседом по подъезду буквально купался в крови, но!.. вдруг взбунтовался, словно ужаленный осой ребёнок… Из сонного омута я мгновенно попал в состояние морозной тревоги, попросив моих благодетелей остановиться для гигиенического практикума… Нет, мне не хотелось ни «по маленькому», ни «по большому». Я, извиняюсь, срыгнул… Потом выпил минералки и решил с минуту – другую отдышаться в вертикальном положении духа. Горечь отпускала, хорошо дышалось и думалось… А супруги, между тем, продолжали вовсю чесаться костями о верстовые столбы гардинного своего бытия. Они не могли видеть, как метрах трёхстах от нас, на фоне нестерпимо красивых в контражуре гор, бежал, едва касаясь ногами грешной Земли, наш далёкий – и уже на сегодня недостижимый! – прообраз совершенства, летаргически уснувший в каждом из нас…

 

СОН. ТВОРЕЦ – 2100

Действие своего следующего романа, завершающего трилогию о «человеке творческом», я перенёс в недалёкое будущее – на век вперёд. Замысел сложился давно, вызрел, и теперь дело за естественной внутренней эволюцией – фактором времени, хотя крайняя дата его окончания мне хорошо известна… После этого, надеюсь, я брошу терзать бумагу и переключусь на множество других занятных дел, по которым давно плачут руки: на скульптуру, музыку, фотографию, компьютерную графику, понятно если к тому будет приложено обычное здоровье и долголетие. Но планы такие есть… И как это часто бывает, я порой возвращаюсь к своему ещё не рождённому детищу – собираю материалы, идеи, думаю о композиции, стиле, мысленно рисую фор – эскизы. Однако странно то, что по поводу будущей работы у меня не было пока видений – неких предчувствий, зрительных образов, сопровождающих всякий подобный процесс. Но вдруг без подготовки, во сне, я попадаю в будущее из своего романа…

Как я и предполагал, большинство сегодняшних проблем там решены: разобрались с раком, СПИДом, сосудами, практически извели наркоманию. Часть экологических бед и аморальное разграбление недр – кажется ушли в прошлое. Все виды энергии производятся практически из ничего, из воды, любая техническая новинка несёт в себе идеи вторичной переработки, энергосбережения. Слова «чиновник, военный, власть, бедность» – забываются. Малообеспеченных, нищих нет, разница в доходах среднего класса и буржуа сведена к минимуму, но остался зазор, поощряющий инициативный подход к жизни. Проблема перенаселения крупных городов снята массовой миграцией людей в глубинку, которой в будущем – нет вовсе, потому что «жить» везде хорошо! Информация – какая угодно, где угодно. Свобода передвижения – абсолютная. Материальные и духовные блага доступны всем и везде. Отсталые страны перестали быть отсталыми, подъелись, там сразу упал прирост населения «по глупости», люди живут всё больше для себя, впрочем, не забывая о долгах потомкам. Детей в семьях ровно столько, сколько нужно по ситуации, не более. Что не отменяет ряда многодетных исключений, любви, порывов-ах!.. безумной страсти, сиюминутных поветрий… Всё есть, но человечество красиво окультурилось, остепенилось, стало меньше производить – потреблять и, значит, насиловать Землю, плодить гибельный мусор. В моде активный отдых, путешествия, творческий досуг, неравнодушие, взвешенный подход к любой вещи, дополняющей предметный мир, ко всякой информации, проникающей в сознание. Наука решает всё больше космогонические проблемы, готовится к расселению за пределы Солнечной системы. Потому что, несмотря на умеренность, отсутствие скученности, умную организацию жизни, неожиданно выяснилось, что людей на нашей планете действительно многовато, транспортные артерии перегружены: возникают даже тромбофлебиты… Культурные центры уже едва справляются с потоком путешественников, туристов, паломников. Места’, где можно уединиться, наперечёт. Но народ кругом вежливый, доброжелательный, глаза светятся житейской мудростью и поэтической грустью, либо оптимизмом, преодолевающим подлую мыслишку о неизбежности смерти. Соответственно, быть бодрым старичком «за девяносто» – здесь норма…

Все эти сведения я почерпнул из получаса хождений по некому крохотному городку и пятиминутного общения на лавочке у задумчивого пруда с почтенной супружеской парой. Солнце золотило элегически падающие в свинцовую воду листья, веяло осенней прохладой, казалось даже лебеди, застывшие в жидком металле, радовались приближающей зиме как поводу спрятаться на время от суеты. Старичкам я соврал, что возвращаюсь домой после участия в многолетнем эксперименте, в котором, по условию, был изолирован от внешнего мира. Это замаскировало моё любопытство, скрыло невежество, объяснило странности поведения и одежды. Целью эксперимента, по моей хитрой легенде, была очередная проверка организма человека в условиях длительной информационной изоляции. Эта банальная лапша и предчувствие всеми «в будущем» неизбежности переселения в космос, сняли секундную настороженность супругов ко мне во время нашего знакомства. Позже старички наперебой втолковывали – как добраться до родных мест, и вообще, как себя вести… Узнав, что в ходе эксперимента, кроме «обыкновенной жизни», я постоянно отдавался творческой рефлексии, они заинтриговали меня вот какой информацией… Оказывается неподалёку на окраине городка расположен один из немногих на Земле научных центров, занимающихся проблемами пограничными с творческим процессом. В частности, центр совершенствует разного рода технику, облегчающую муки творчества, и там будто бы постоянно нужны оригинальные волонтёры для исследований. Пообещав супругам, что ни в коем случае не сунусь из огня – да в полымя, я распрощался с ними и немедленно отправился искать центр. Возвышенно лгать не стану – только забавы ради, из чистого любопытства, развлекаясь внутри себя, потому что сну требовалось придать определённую динамику. Так устроен мой организм: застаивается без поиска условно нового.

Центр располагался в приятной сосновой рощице, по опушкам которой было разбросано несколько одноэтажных компактных строений с мансардами. Охраны я не обнаружил, но некоторые двери открывались только «избранным» – как позже я прояснил, в целях временной изоляции некоторых исследований от мира, а не секретности. Моими документами никто особо не интересовался. Просто в «администраторской» я прошёл короткое тестирование, собеседование, и меня отвели в испытательный корпус. Там трое лысых бородачей колдовали над серебристой клешнёй с какими-то форсунками, и шлемом, похожим на гоночный. Пять минут ушло на знакомство, во время которого пришлось доказывать, что я действительно художник. Несколько редких цитат из Спинозы, Блока, Кокто, беглое упоминание имён Донателло, Эль Греко, Веласкеса, Золя и молниеносный рисунок известного круга в квадрате с распятым человеком работы Леонардо – убедили бородачей, что я здесь нахожусь по праву. Потом мы с одним ушли в угол пить какой-то синтетический кофе – вкусный, впрочем, а двое остались доводить свою идею до блеска.

Выяснилось, что нужда в испытуемом возникла случайно: среди сотрудников центра не оказалось всесторонне творческого человека… Я даже заёрзал от этой новости на стуле, думая про себя: «Да это же я, я, я – тот самый человек! Я – как последняя буква в этом алфавите…» То есть, здесь творцы все, но… как бы другой направленности: получил задание – думаю, нет – могу приналечь на пиво или амуры. И без всяких там, сопровождающих творческий поиск, навязчивостей… Поэтому, порабощённого собой, свободного от быта ума, им не хватало. А тут я – гость из прошлого, человек с идеями, о чём они, естественно, не догадывались. Чудик и всё… Вскоре начались испытания. Сначала мне на голову напялили шлем и попросили подождать, пока установится программа. Через щели в забрале я поинтересовался у коллег: «Какая?» Ответ был лаконичен: «Мы инсталлируем в ваше сознание новейшую программу «Творец – 2100». Но она не действует без подгонки и шлема, а тот, в свою очередь, ничего не значит без непосредственного контакта с развитым сознанием». – «Выходит, – кумекаю я, – программа, сама по себе, и я сам по себе – мало что из себя представляем, по мнению этих радикалов, а составляем силу только в сумме… Ладно, посмо-о-отрим ещё кто – чего стоит».

Пока программа инсталлировалась – ощущалось это лёгким жжением за мозжечком – я развязно беседовал с учёными, излагая им свои взгляды на предмет интересующий центр. Например, я сильно удивил их тезисом, что развитое творческое сознание на протяжении веков прогрессирует только «общим» – добавлением к его сумме новых творческих единиц дел, а не «частным» вроде той же гениальности. Амплитуды есть, они нужны, но гораздо важнее состояние «середины» как пути к гуманизации, очеловечиванию. Поэтому сегодня легко объяснимо ничтожное число титанов перед лицом огромной армии людей «просто творческих». Сумма артефактов, необходимых людям, от этого «в принципе» не меняется. Кстати, именно гениальность, как это ни странно, больше принадлежит именно «общему», тогда как средний талант служит чаще – времени, ситуации, частному. Перенеси в «наше время», скажем, Ибн Рушда, Вольтера, Дидро, Хокусая, Драйзера, Ортегу-и-Гассета, то они ничем не отличались бы «от нас», быстро среди нас освоились, да ещё и всыпали бы нам щедрых методологических чертей! Однако это автоматически не подразумевает их феноменальную исключительность. Они тоже были детерминированы – то есть «затребованы» временем, просто требования к творцу в их времена были другими: более масштабными. Отсюда гений… Да и творили старые мастера, надо заметить, практически на безрыбье, а как творцу выделиться сейчас, когда творческий инструмент доступен каждому?..

Но хорошо ли это… и лучше ли было в прошлом? – вопросы чисто риторические, пустые рядом с нормальной жизнью подавляющего числа членов общества. И вообще, высокий ум гибок, он адаптируется к любым неожиданностям, продолжал нагло витийствовать ваш непокорный слуга, ведь вот я же вас «не боюсь» и, не имея конкретной задачи, смогу её выполнить при всей её неконкретности. В тоже время, одарённость – это не редкий дар, а обычная кинематическая предрасположенность «добиться в себе большего», щедро разбросанная среди нас природой и умноженная на упорство. Не факт, что ты этим ещё воспользуешься… Соответственно, вклад в культуру всякого гения – это скорее результат минутного прозрения, чем строгая потребность в нём социума… От случая к случаю частного, но – вверх к потребностям общего. Мы, возможно, прожили бы без «Илиады», без «Божественной комедии» – просто были бы немного другими, на себя непохожими. Не обязательно, кстати, принципиально худшими. А вот на что бы мы были похожи без искусства как части культуры – трудно даже себе и представить… Зверьми, стопроцентно. Чем больше в человеке признаков инструмента, подразумевающих как цель, – себя, тем дальше он от животного, имеющего целью, что угодно, кроме себя. Человек, в этом случае, всегда становится средством – то есть слабым материалом для социальных экспериментов более сильных.

Я хотел было впарить им ещё чего-нибудь демагогического, провокационного… но тут на мгновение потерял контроль над собой. Это оказалось сигналом того, что установка закончена, жжение под шлемом исчезло. Теперь он казался мне холодным, а голова – раскалённой… И поскольку за моей напористой болтовнёй бородачи не смогли меня внятно озадачить, больше возражая по пунктам, то оставалось надеяться только на интуицию. Как я понял, сейчас мне на руку оденут ещё и клешню, и я смогу вдохновенно «вытворять» некую ерунду или шедевры. Непонятно только какого рода? Ведь «Белеет парус одинокий…» – тоже шедевр, но такой маленький, что его легко закрыть ладонью. С другой стороны на Репинском «Заседании Госсовета» можно спокойно в футбол гонять, поэтому истинный шедевр виделся мне крупным, но состоящим из фрагментов мелкого… Надо думать. А пока я думаю, рассмотрите поближе «клешню», сочетающую в себе плоттер – устройство для резки, промышленный фен, мощный многоцелевой принтер, плазменный сварочный аппарат, набор начинающего скульптора и линейный модулятор, способный формировать объёмные композиции. Я назвал лишь часть функций, лежащих на поверхности, а их там по мелочи…

Для опыта выделили просторный светлый зал с высоким потолком. «Выставочный…» – мелькнула в голове спасительная подсказка. К тому же в моём распоряжении оказались листы цветного пластика, расходные материалы, краски и серые гранулы в мешках для создания пространственных конструкций. Чуть помешкав, я опробовал на куске пластика возможности инструмента, выстроил линию взаимоотношений с ним, присел на мешки в секундном замешательстве. Бородачи собрались в противоположном углу зала, чтобы смолить какую-то будущую никотиновую дрянь с ароматом водорослей. Через минуту я уже сражался!.. Сначала набросал на стене слева от входа несколько масштабных полотен, сочетавших технику Филонова, образный строй Дали и сдержанный колорит Цорна. Далее меня вдохновил Лем, и стену напротив входа, по тут же созданному рельефу, заняла масштабная роспись на тему «Мыслящего океана». Следом, неожиданно для себя, я плоттером, «огнём и мечом» создал из пластика букет огромных орхидей фантастической раскраски, чтобы они стали против «океана» как подношение мысли, как растущие из неё цветы. Пользуясь тем, что «скульптурный» опыт прошёл удачно, в центр зала я поместил внушительную пространственную композицию, символизирующую переход человека в новое временное измерение – эпоху гармонии с новым пониманием добра и зла, потолка и дна, эгоизма и альтруизма, со своей мерой потребления и методиками утилизации отработанного. Сияющий мир… Причём в момент создания композиции клешня излучала лишь длинную красную нить, управляющую вихрем гранул, которые согласно творческой воле, сливаясь, принимали нужную мне форму и содержание.

Стену справа я занял целой коллекцией графики, коллажей, фантазий на тему будущего, увиденного из будущего. Это не было планом действий или сводом указаний, это было всего лишь чистой мечтой – материалом, созданным из ничего, но твёрдым настолько, что им можно сверлить даже алмаз. Вскоре стена рядом с входом тоже расцвела стихами, цитатами, мудростью – отчасти моей, отчасти рассеянной по свету мириадами моих железных защитников с открытыми ранами вместо сердец. Творцов… Я осмотрелся – чего-то не хватало… и для полноты ощущений забросал пустые углы, свободные места разнообразной эстетической мелочёвкой, служащей, всегда и только, – этике, морали, совести. Это Закон, то есть – категорический императив искусства. Поэтому тут же, против всяких законов и правил, зал во всех направлениях сначала разрезали – но потом и сшили! – тысячи цветных лучей, называемых счастьем, добром, радостью. А напоследок, то умиротворяющая, то возбуждающая на поступок музыка заполнила весь объём зала, как живая вода, и запахи сотен земных мест стали перебегать с потолка к полу и обратно…

Сколько продолжался этот беспредел – непонятно, но на всём его протяжении я носился по залу будто угорелый: переключал режимы работы инструмента, сканировал свою память, бросал команды, импровизировал блоками сознания, следил за правильной посадкой на ось замысла плоскости материала. Не закончив одной работы, я мысленно переходил к другой и поэтому, когда непосредственно за неё брался, – то исполнял за считанные мгновения, думая о следующей… Принтер едва справлялся с потоком моего сознания, как и бородачи, которые тоже двигались, словно заведённые, чтобы обеспечить «процесс» расходными материалами. Многих деталей я, понятно, не запомнил, но точно знаю, что разошёлся не на шутку… По мере того, как моя идея стала обретать черты законченности, в зал всё больше проникали зеваки из близлежащего круга учёных. О чём они возбуждённо галдели, я не уловил, однако заметил краем глаза, что лица у всех были, прямо скажем, радостно испуганные…

Наконец, истекая потом, я поставил последнюю точку, памятуя о том, что профессионал – тот, кто знает, чего хочет, и умеет вовремя остановиться. После этого я содрал с руки клешню, хотел было снять шлем, но бородачи меня остановили: дескать, нужно сначала голову и сканер обратно перезагрузить, иначе возможен сбой. Вот так… Пришлось подождать пока голова очистится от совершенно ей ненужного балласта творческой ответственности. Когда меня вернули в моё обычное клоунское состояние, то учёные со страхом и блеском в глазах кинулись допытываться: что я вообще хотел сделать, и то ли из меня в результате вышло?! Сделал я, отвечаю, в подарок вам необычный выставочный зал с единым внутри артефактом, объёмно раскрывающим единение мысли, творчества, мечты. Название у композиции простое: «Всё?.. Всё!.. Всё…», которое, с другой стороны, можно рассматривать как призыв – не смешивать творческое сознание с любым, даже совершеннейшим инструментом, если это не сам художник. Потому что мир, где разуму отведена лишь роль командира, а рука не чувствует сопротивления материала, вскоре будет переполнен совершенными вещами, даже шедеврами, которые тотчас таковыми быть перестанут, ибо даются слишком просто. Так писал, к примеру, тот же Пушкин… Но поскольку он был только человек, хотя и гений, – иначе говоря, ломающий перья, пьющий, врущий, хулиганящий, волочащийся за красотками, где-то ленивый, грызущий ногти тип – то обычно не успел «натворить» столько, чтобы свой труд – собой же и обесценить… Вот видите, мы вернулись к тому, с чего начали: простота гениальности девальвирует качество совокупного продукта, и я вам это наглядно доказал, а нужно ли это миру для его гармонии? Не-из-вест-но…

Да мы и сами понимаем, шумят, что подобный помощник слишком вооружает творческое сознание. Если так дело пойдёт дальше, то вскоре на Земле не останется места для творческой самореализации… Придётся вводить ограничения на фантазийный произвол, а это попахивает, в итоге, творческой несвободой. Это притом, что программа «Творец – 2100» и манипулятор к ней разрабатывался как раз для того, чтобы дать художнику максимальную свободу, которая фактом доступности теперь аннулируется. Тогда, возражаю, заприте свои «волшебные вещи» тут же в стеклянную витрину, чтобы воочию показывать всем разницу между тем – как можно, при условии, что делать этого нельзя… Опять поднялся методологический гвалт, а я под шумок сбежал в следующий сон, ведь это уже не наши с вами проблемы – как им там в будущем «творить». И сколько… Нам бы со своими проблемами разобраться: оздоровить человека, уменьшить процент совершаемой глупости – к делам разумным, нащупать пути в гармонию и оставить после себя как можно меньше дряни. Пусть потомки меньше за нас краснеют. Мне, например, за перерождение большевиков в бюрократическую тухлятину до сих пор стыдно…