Сказ об Иване Дураке и об Ирийском коньке

Часть третья. 4-В затоне водяного

Уже в небе осветлело, как Иван нахрапом, смело
К костровищу подскочил, лошадь ту приволочил.
Рассказал под вздохи-ахи, как всю ночь гонял он страхи
По оврагам и кустам, по раскатистым долам.
И теперь на много лет нечисть здесь извел на нет.

Гладь воды не шелохнется, словно зеркальце колодца.
Где-то окунь поднырнет, плавником своим плеснет –
Глохнут в зарослях куги розоватые круги.
Ваня встал на бережище, вынул зело кнутовище,
И зажав его в руке, стал хлестать им по реке.
Тут водица взволновалась, на две стороны распалась,
И из омутных глубин вылез то ли сомовин,
То ли чудище с рогами, то ли котище с усами.
Навело сердитый зрак и кричит Ивану так:

– Что ж ты, дурень, воду мутишь, да русалок баломутишь,
И качаешь бечевой теремок мой водяной.

– Как же ты сумел забыться, за тобой должок таится:
Летось плыли мы на лодке по Никиткиной протоке.
Черт хвостом видать махнул, и всех нас перевернул.
Да на выжженном кряжу кто порвал нам мережу?
Коль былое все забудешь и вредить нам дальше будешь,
Мы священника возьмем, чтоб с кадилом и Крестом
Этот омут обойти – злую нечисть извести!

– Погоди, не злись, Ванюша, водяного ты послушай.
Что было, то уплыло – это наше ремесло.
Тут ведь я – хозяин рыбный, и до боли мне обидно,
Что изводят на корню люди рыбную семью.
Дальше будет продолжаться – вашим внукам, может статься,
Для ушицы для своей – только пара пескарей.
Говори мне не от злости: с чем пожаловал к нам в гости?

– Батя мне велел сыскать во лесах дремучих падь,
Где в затерянной глушице стрелка громова хранится.
Ты в болотах промышляешь, входы-выходы все знаешь,
Для тебя ведь край лесной, словно бабе дом родной.

Призадумался усатый, по воде ударил лапой:
– В своей слабости покаюсь: я ведь страсть грозы пугаюсь!
Как Илья на колеснице по ухабам горним мчится,
Достает из колчана стрелы Божьего огня,
В закуток какой метает – там всю нечисть попаляет.
Даже в омуте речном жжется молния огнем.
Я, как слышу грозовицу, прячусь в камену криницу.
Как в затворе там сижу, к верху носа не кажу…
Можно ль в этаком случае примечать, где стрелки пали?
Чтоб тебе не сомневаться, обратись к старшому братцу:
Лучше лешего, оно, лес не ведает никто.
Есть в урочище, за речкой, березОвое местечко.
В полнолунии ночей песнь там тянет соловей.
Е-же-ей, вокруг другого больше нет певца такого –
Брат мой любит (не на шутку) соловьиную погудку.
И сидит под пихтачком на пенечке моховом.
Если в правду дюже тщишься, если страхов не боишься,
Нынче ж в тот колок ступай и о тайне поспрошай.

Часть третья. 5-В березовом логове лешего

В именины Епифана прячьте зимние кафтаны,
Солнце в лето перешло – шлет кондовое тепло.
Одуванчики пробились – все луга озолотились.
И рябина, в чем была, белым цветом зацвела.
Кров зеленый загустелся, соловей в лесу припелся
На весенние лады – вплоть до лешевой дуды.

Наступил Федотов день – дуб свою раскинул сень:
Распускал листочек чинный, статью высился былинной,
Обряжал свою верхушку малахитовой опушкой.
Выпал срок, ни дать, ни взять, надо лешего искать.

День в постель лесов упал, опочив, видать, держал.
Свод лазурный озвездился, лунный колоб золотился.
Ваня в липовом колке слух хранит на сторожке.
Чу, вблизи среди ветвей вдруг защелкал соловей,
Дивной трелью голос дал и опять в глуши пропал.
Тишина перекатилась, дробной россыпью разбилась.
Ваня легкою стопой шасть в поделыш низовой.
Что такое? Громким эхом иль медвежьим зычным смехом
Ельник в миг загомонил – только Ваню с толку сбил.
Сумрак в хвойнице стелился, а Иван-то заблудился:
Вроде лес ему родной – обернулся как чужой.
Что за ведьмовская штука, может балует аюка?
Иль кружит меня лесной по чащобине густой?

– Глухоманный лиходей, ты шутить со мной не смей!
Я с младенческих времен птиц тенетить обучен.
Соловейку зашукую и на ярмарке сторгую,
За него ведь без торга рубь дадут мне али два.

Хохот в чаще прекратился, на березе появился
То ль аюка, то ль шишок, то ль с корягами мешок.

– Что ты, Ваня, раскричался, я тебя давно заждался.
Слухом полон белый свет, что нечистой силе нет
От тебя нигде покоя: на земле и под водою.

– Батя мне велел сыскать во лесах дремучих падь,
Где в неведомой глушице стрелка громова таится.
С первой вешнею грозой молоньею огневой,
С тучевого колчана в землю падает она.
Укажи мне ту чапыгу, заболочену кулигу,
Кто уж окромя тебя эти ведает края?

– Вроде рожей ты пригожий и на дурня не похожий!
Что ж ты прешься в огород – прямо к ведьмам в хоровод?
За стрелой того полета началась у них охота,
Есть в стреле той волшебство – сотворять их колдовство,
Вот и ищут, аки тати, во глушице отыскати
То сокровище небес.
Да не может хитрый бес
Взять ее в свою ладонь, та ведь жжется как огонь.
Ждут колдуньи человека: будь ты старец иль калека,
Чтобы он стрелу сыскал и домой ее забрал.
В человеческих объятьях гаснет грозное заклятье.
Человек же пропадет – пол версты не отойдет.
Чародейниц диких кодла уж не даст ему прохода:
Всякой хитростью земной, всякой лестью бесовской
Храбреца передурманят, в гиблы чарусы заманят,
Иль волчищам отдадут, иль живьем его сглотнут.
Даже я их опасаюсь, черных дел их не касаюсь.
Коль рассудок ты забыл, коль живот тебе не мил,
К глухоманному покою я тропу тебе открою.
Вот тебе, Ивашка, грош. Соловейку же не трожь!

Часть третья. 6-Заповедная глухомань

В путь Иван благословился, с братанами распростился,
Те крутили у виска на проделки дурака.
Мол, с дурною головою не видать ногам покоя,
И, как батюшка почил, Ваня вовсе ум забыл.
Но держать его зачнешься – ин хлопот не оберешься…
Дали Ване полмешка развесного тумака –
Так беги себе вприпрыжку хоть на чертову кулижку...

Где-то в чащице лосиной “ух” заслышался совиный,
А вокруг, куда ни глянь, вековая глухомань.
Ветви тянут вверх лапища, листья словно лапотища,
Еле видится сквозь лес голубой просвет небес.

Вот и вынесло Ивана на былинную поляну.
Там кондовых сосен строй, родничок журчит водой.
Под одной сосной в траве запеклася на песке
Чудо-стрелка огневая, как зарница жаровая,
Блещет в сумерках искрой, льет струею золотой.

К роднику Иван склонился и живой водой омылся,
Из горсти чуть-чуть отпил, да и к стрелке поспешил.
На поляне вечерело, под сосной же все светлело.
То ль купальский светлячок там зажег свой огонек,
Или перстень изумрудный засверкал игрою чудной.
У обугленной сосны – опаленной купины,
Златом пышущим светла, сохранялася стрела,
Словно блеск ночной зарницы, как перо-огонь жар-птицы.
Ваня в руки ее взял и к глазам своим поднял.

– Эх, затейлинка какая, молонейка огневая,
Полымя пожаром льет, а ладонь ничуть не жгет.

Ваня вытер ту вещицу, завернул ее в тряпицу,
Бечевой перевязал и за пазуху поклал.

Часть третья. 7-Самобойный плетень-кнут

Вдруг полянка задрожала, чаща гулко затрещала,
И откуда ни возьмись, осередь ее явись
Сонмы демонов крылатых, шайка упырей патлатых…
Пялят в темные леса свои уголья-глаза.
Верещат несносным воем, окружают Ваню строем:

– Мол, силком тебя сглотнем, иль на части разорвем.
Или в камень замуруем, иль по воздуху раздуем,
Что ж ты, лапотник-мурло, выкрал ведьмино добро.

А Иван не шелохнется:
– Э, так дело не ведется!
Я ту стрелку примечал и поляну сам сыскал.
То поляночка моя, и хозяин стрелки – я!

Нечисть звякнула клыками, адски блескнула зрачками:
– Не отдашь стрелу добром – кожуру с тебя сдерем.

– Вам никак, видать, неймется, ваша дерзость не уймется.

Вынимает Ваня тут самобойный плетень-кнут:
– Попляши-ка, на поляне – распотешь гостей незваных,
Чем под печкой век лежать, лучше косточки размять.

Взвилось с свистом кнутовище, хоть нечистой силы тыщи,
Супротив кнута того устоять не мог никто.
Заговоры ли, заклятья, чернокнижные проклятья –
Никому уж не сробить, чтоб тот кнут остановить.

Тут уж кудь остановилась, перед Ванею взмолилась:
– Дай на миг передохнуть и сбежать куда-нибудь.
На кой черт нам эта стрелка – громобойная безделка?
Разойдемся навсегда, своя шкура дорога.
Поклянемся пред тобою: никакой иной бедою
Мы тебя не посетим, и растаем словно дым.

Ваня свистнул, что есть сил, да и кнут перехватил:
– Перся волк на скотный двор, да попался под топор.
До пяти я счет смекаю, опосля, кого поймаю,
Так, прошу уж не винить – до рассвета буду бить!

Дважды он не повторялся – всяк нечистый разбежался:
Кто с шипеньем полетел, кто под землю загремел.
Лишь одна Яга-колдунья, черной недоли вещунья,
На позорный стыд и страх вдруг запуталась в ветвях.

Ваня плюнул блевотОй вслед ватаге бесовскОй,
Кнут поднял рукою правой, подошел к сосне корявой:
– Эй, ты, старая карга, слазь, не мешкая, сюда!
Я твоей спине как раз тут гостинчика припас.

– Милый свет, дружок, Ванюша, бабку старую послушай:
Я с той кодлой никогда не шушукала дела,
Помело себе связала, да вот мимо пролетала…
Да и знать – не знала, Вань, с кем ведешь ты нынче брань.

– Или я за дуралея, иль кума ты Патрикею –
До конца не разберусь и, наверно, осержусь…

– Тут, Иван, такое дело, я ж помочь тебе хотела,
На метлу со мной садись, только, знай себе держись –
И найдем хоть Дуб Ирийский, хоть забытый край Марийский,
Если стрелку ты добыл, значить путь туда открыл.

Часть третья. 8-Воздушной тропой за стрелкой громовой

Своды звездные искрились – звезды тайнами светились,
Лунь всплывала над леском ярко-рудым угольком.
Дивно Божий мир устроен. Дол безмолвно упокоен.
Лишь блеснет издалека колоколенка скита…

За метлу Иван держался, по тропе воздушной мчался.
Лишь поведывал Яге – полуночнице-карге,
Во какой же окоем кажет стрелка острием.

Вот за кромкою лесною полыхнуло синевою,
Мерк в зените звездный Лось – предрассветье зачалось.

Спрос Ягишна учиняет:
– Помела, мол, сила тает.
Только первый луч сверкнет, как она сойдет на нет.
С третьим криком петушиным прям на землю улетим мы…
Торопи, Иван, дела, что вещает нам стрела?

– Дуб близехонько кондовый, не пропасть метле ольховой,
Не тужи Яга о том.
Вон, в сиянье огневом
Высит кроны Злато-древо, тянет ветви прямо в чрево
Голубиным небесам по алмазным облакам.
Ствол Злат-дерева таков, что и сотня молодцов
Не охватят стан кондовый.
На мутовке же дубовой
Птица вещая живет, гласом сказочным поет.
Всяк земной слух удивится, всяко сердце умилится,
Слыша песен литие – Сирином зовут ее.
А булатные коренья в подземельном углубленьи
Клеть чугунную таят – чудо-комоня хранят.
За двенадцатью замками, за семнадцатью крюками,
На восьми стальных цепях, да каленых обручах.
Вот такое завещанье дал мне батя на прощанье.

Тут они остановились, на еланку опустились.
Ведьма, Ване поклонясь, в крепь лесную подалась.

Часть третья. 9-Легендарный ирийский дуб

Необъятной статью-мощью Древо высилось над рощей
Часты звезды на ветвях, листья тают в облаках.
Ствол с немеряной верстою венчан радужной дугою.
Взъемы кряжестых корней, словно выступы камней.
Между ними в сокровеньи, в подземельном углубленьи
Неприметная на вид – клеть чугунная стоит.

Наш Иван, как булавой, ухнул стрелкой громовой.
В миг запоры отворились, а оковы развалились,
Заскрипел Ирийский Дуб и открыл потайный сруб.
Там на обручах кондовых, на цепях многопудовых,
Как вещал его отец, бился чудо-жеребец.
С шерстью дыбистой, буланой.
Рвет зубами пут арканный.
Чует – воля у крыльца, коль завидел молодца.
Лезет Ваня в лаз подземный, видит погреб здоровенный,
По сторонкам поглядел – и едва не онемел:
Всюду золото, каменья, дорогие украшенья,
Но завет отца храня, помнил: “Только брать коня!”
Сбил стрелой его оковы, сбросил обручи кондовы…
Конь рванулся, захрипел и наружу полетел.

– Э, так дело не пойдет! –
В длань Иван узду берет.
Той уздой его венчает и коня того смиряет.
Пред мальчишеским народом Ваня знался коноводом,
Вряд ли сыщешь смельчака безрассудней дурака.
Жеребец же впрямь смирился, словно пень остановился,
Злат-уздечку надкусил, громко вслух заговорил:

– Вот кто мой освободитель, ков тяжелых разрушитель,
Коль сумел меня добыть – буду век тебе служить.
Ты всего на три денька отпусти меня в луга
Попастись на вольных росах, на муравчатых покосах.
Из богатств возьми с собой только перстень золотой.
На торжке его сторгуешь и на эти деньги купишь:
Пуда, эдак, полтора сорочинского зерна.
Как забрезжится предзорье, то пшено неси на всполье,
Трижды свистни в лог глухой –
В тот же миг перед тобой
Пуще ветра пронесусь и твоим очам явлюсь.
Тем пшеном меня и потчуй, не скупясь, четыре ночи.
Так я голод утолю, вольну силушку скоплю,
И тебе за эту дружбу сослужу велику службу.

Часть четвертая. 1-Совет в царевой палате

Фу ты, дюже уморился, сказ вещая, утомился.
Отвлекуся на пока, не намнут, поди, бока.
Если речью староскладной, побывальщиною ладной
Вам еще не надоел, плешь словами не проел.
Чтобы все догад имели, что творится в самом деле,
Унесемся, в аккурат, ко Царю, в престольный град.

Божьей волей в тех порах на Руси сидел монарх.
Был он жизнью благоверной, только жаль, супруги верной
Не сберег на старость лет.
И держал такой совет:
Животом никто не вечен, век наш грешный скоротечен.
И кому по смерти, стать, Царство в руки передать?
Со Царицей долго жили, но лишь доченьку нажили,
В град державный привезли и Забавой нарекли.
После этого-то вскоре, приключилось с ними горе:
Мать ее занемогла и от хвори умерла.
И остался Царь Микола без наследника престола.

Вот собрал он с думой хитрой во палате Грановитой:
Патриарха Ипполита, двадцать два митрополита,
Сто монахов-чернецов, двести писарей-дьячков,
Столбовых бояр немало, из купцов кого попало,
Богословов-мудрецов, воеводу от стрельцов.
Чтоб соборно всем решать – Русь в чьи руки передать!

Слово верх берут бояре:
– Дай нам молвить, Государе.
Мы старинные рода помним долгие года,
Наши предки много славы раздобыли для державы.
Так, из наших, надо быть, на царевне оженить –
Будет он нам благодетель, за Росеюшку радетель.

Просят речи и купцы, поклонились на святцы:
– Мы торгуем в разных царствах, в иноземных государствах,
И везде свои законы – нам поборы и препоны.
Вот бы с кем из-за границы царской дочью породниться.
Будет в торге нам приход, и казне твоей почет.

Тут духовные восстали, свой поклон Царю послали:
– Днесь заутреней молились, чтобы дни твои продлились.
Скажем, сердцем не кривя, святорусская земля
Не потерпит иноземца и от веры отщепенца.
Понаедут латиняне со крыжатыми крестами,
Русь под папство подведут, дух церковный изведут,
Оскоромят пост Великий, снимут праведные лики.
Лучше сразу под топор, чем снести такой позор.

Начались тут треволненья, от лукавого смущенья.
Царь державу приподнял – думный гомон сразу спал.

– Я позвал вас не рядиться, не ругаться, не браниться,
А помыслить миром всем о святом Престоле сем!
Не казной лишь богатиться, как бы смуте не случиться…

Завтра утром во Кремлю свою волю объявлю…

Часть четвертая. 2-Великий царский указ

– Гей, духовные, миряне – православные христиане,
Без затей и без прикрас, царский слушайте Указ!
Есть царево повеленье:

Как настанет Воскресенье,
На семи больших столбах, о двенадцати венцах,
Где дегтярный изволок, установят теремок.
В тыл луну ему приладят, самоцветами украсят,
Внутрь Забаву водворят и оконце отворят.
Кто из молодцев удалых на конях своих бывалых
До оконца допрыгнЕт, перстень с шуицы сорвет,
И при этом не спасует – в губы деву поцелует,
Тот и будет (Мой закон) царским зятем наречен!
Вой, бояр или крестьянин – правый был бы христианин.
По успении Моем – он и станет вам Царем!

А на площади базарной, в тесной лавочке гончарной
Выбирал Демьян-браток кашеваренный горшок.
Лишь заслышал весть такую, подвязал суму тугую,
И забыв про счет и торг, шасть к селянам со всех ног.
Те лишь шапками махали да Демьяна подначали:

– Глянь, какая благодать, царску дочку в жены взять.
Ты, ведь, паря, неженатый, крепкий, видный, тороватый –
Попытай свою судьбу у царевны в терему.
Как Забаву поцелуешь – сто червонцев нацарюешь.
Да и нас, едрена мышь, от податей свободишь…

И пошла у них потеха от икоты и до смеха.

Часть четвертая. 3-Полесские дела

Все Полесье взволновалось, забурлило, зашаталось.
Всяк свободный молодец, даже хворый и вдовец
Достают кафтаны длинны, правят сбруи лошадины.
Мол, воскресным этим днем буйной удалью тряхнем.

Девки смехами кидают, да частушки сочиняют:

Собирался наш Ипат на женитьбу в Царский град.
Для того козла поймал, нарядил и оседлал,
К рожкам ленты привязал, и на кузне подковал.
Мол, на этом на козле – на соломенном седле
Разгонюсь чрез изволок и запрыгну в теремок.
А козлище не дурак – скинул всадника в овраг,
Бородой трясет косматой, корчит рожи, бес рогатый,
Чтоб царевым быть зятьком – поцелуйся со пеньком.

Брат Демьян, да Епифаша собрали свою поклажу:
– Эх-ма, чем не шутит черт, авось нам и повезет!
Ну, а если не прибудет, так за то башки не рубят.
Поглядим на мир честной, да на город золотой:
На красавицу Забаву, на Архангельские главы.
(имеется в виду – Архангельский собор в Кремле)

Тут же, как запечный кот, Ваня голос подает:
– А нельзя ли с вами, братцы, в град престольный прогуляться,
Может, дело подскажу, за конями пригляжу…

Дюже братья удивились, а потом и обозлились:
– И куда ты, дурень, прешься, ин, хлопот не оберешься.
Ведь на весь столичный люд нас с тобою осмеют.
Вон на грядках огородных полови жуков дородных,
Их в телегу запрягай – наших дел не отвлекай!

Часть четвертая. 4-Верный друг

Сгинул топот лошадиный. Ваня взял ларец аршинный,
И таясь, как от врага, скрылся в дальние луга.
Там с сосновой верхотуры Ваня свистнул со всей дуры –
И откуда не возмись, пред лицом его явись,
Словно вихорь огнеродный, конь красивый и дородный.
Шерсть буланая сверкает, грива радугой сияет,
В глубь земли копытом бьет, так, что гул кругом идет.
Сыпет искры из ноздрей, пышет дымом из ушей,
А в зрачках чудного глаза полыхают два алмаза.

Спроязычился конек:
– В чем нужда твоя, дружок?
Али клад разбойный просишь, аль невесту выкрасть хочешь?

– Старший брат и средний брат ополчились в Царский град.
Там на саженных столбах, о двенадцати венцах
Теремочек водрузили и Царевну затворили.
Кто из молодцев удалых на конях своих бывалых
До оконца допрыгнет, перстень с шуицы сорвет,
И при этом не спасует – в губы деву поцелует,
Тот и будет, молвил он, царским зятем наречен!
Мне бы хоть в один глазок поглядеть на теремок,
На красавицу Забаву, на соборы златоглавы.
Дык боса моя нога, засмехают дурака,
Рожа оспой пропестрела, одежонка исхудела.
Царски слуги на посту – не подпустят за версту.

– То не хитрая наука, влезь в десное мое ухо…
Из другого выйдешь пан!

Сотворил сие Иван.
Что такое приключилось? Дурака не очутилось:
Ликом яр, пригож, румян, не заметен в нем изъян!
На плечах кафтан пригожий, сапоги из красной кожи,
Хваткий пояс в серебрах, сверху шапка на кудрях.
Дюже молодец красивый!

– Эй, ты конь мой златогривый!
Мчи меня быстрее птицы в Златоградову столицу!

Часть четвертая. 5-Первый прыжок коня

Златоград кишел народом: знатным людом, просто сбродом,
Тут купец, стрелец, ямщик, князь и лапотник-мужик.
Крик, содом и сотрясенье и зевак столпотворенье.
И над всем над этим людом теремок вознесся срубом.
Вскрыта створочка окна, за окном сидит она…
Не поведать тому сказу, да и всем побаскам сразу
Этой дивной красоты – не снесут того листы,
Не насмотришься очами и не выскажешь речами,
Потому и я молчу и об этом не кричу.

Род мужской заволновался, онемел, околдовался,
Ждя своих очередей, еле сдерживал коней.
Царь воссел на месте лобном и своей десницей хлопнул.
Первый всадник поскакал, да и в грязь лицом упал.
ВтОрый, третий попытались: слабы кони оказались,
Поднимают молодца лишь до первого венца.

Довели Царя до смеху, горожанам на потеху:
– Квел народец нынче стал, до оконца не достал,
Скачут ровно трясогузки, только дух позорят русский,
На Руси иссякла стать – богатырства не видать…

Братья тоже покусились – до венцов не доскочились.
Епифана подвела вдруг подпруга у седла,
С изволока он скатился, дюже в луже измочился.
Ребятня:
– Эх, парень лих, знать, Забавушкин жених!
Видит кот, где молоко, только рыло коротко.
Ха-ха-ха!!!

Чу, по берегу крутому стук копыт подобно грому.
Комонь-сокол не бежит, а по воздуху летит.
А в седле-то парень статный, чуб приглажен аккуратный,
Ликом яр, пригож, румян, не заметен в нем изъян.
Молодец с коня спешился, церквям Божьим поклонился,
Царю-батюшке, потом снова сел в седло верхом.
Потянул узду, помчался, с изволока разогнался,
Охнул-прыгнул во весь пыл – трех венцов не доскочил.
В див народ заудивлялся. Царь же лично приказался:
Разузнать про молодца и послал к нему гонца.
Но того лишь и видали: в дробь копыта отстучали,
Всколыхнулся зернь-песок, а догнать никто не смог.

Часть четвертая. 6-Возвращение братьев

С комонька Иван спешился, в дурака оборотился,
Верна друга расседлал и уздечку заховал.

– Мне б еще неделю должно попастить в пахучих пожнях,
Скушать меры полтора сорочинского зерна,
Зорних рос испить медвяных на березовых полянах,
Ярой силушки скопить, испытать в Златграде прыть.

– Что ж, пасись, в таком случае твоей воли не стесняю.
Порхнул конь в глухой долок, как летучий ветерок…

Наш Иван братьев дождался, да у братьев поспрошался:
– Кто-нибудь в Златграде смог взять заветный теремок?

Да куда там, тоща жила, то ль народец нынче хилый,
То ли мощь в конях не та, или зела высота.
Но явился парень статный, да и конь его был знатный,
Разбежался, подскочил – трех венцов не доскочил!
В див народ заудивлялся. Царь Микола приказался
Молодца того сыскать, а его уж не видать…
Снова вышло положенье, что в Господне Воскресенье
Теремок установить, в нем Забаву затворить,
Кто из молодцев удалых на конях своих бывалых
До оконца допрыгнет, перстень с шуицы сорвет,
И при этом не спасует – в губы деву поцелует,
Тот и будет, есть закон, Царским зятем наречен!

Часть четвертая. 7-Сборы в златоград

Как закончилась суббота, братья бросили работу,
Оседлали лошадей, взяли короб сухарей,
В бане щелоком помылись, в однорядки нарядились.

Вновь Иван:
– Демьяша, брат, с вами можно ли в Златград?
Поглядеть одним глазочком на Царя Миколы дочку.
Слепнет каждый за версту, зря такую красоту!

Снова Дема рассердился:
– На какой ты ляд сгодился?
Во столице, всякий знает, дураков своих хватает.

Лошадиный топ простыл, Ваня с печки соскочил,
Огородами, плетнями, темнокудрыми кустами
Побежал в поемный луг и ошкуйно свистнул в круг.
Тут, откуда не возмись, пред лицом его явись
Словно вихорь огнеродный – конь красивый и дородный.
Шерсть буланая сверкает, грива радугой сияет,
В глубь земли копытом бьет, так, что гул кругом идет.
Сыпет искры из ноздрей, пышет дымом из ушей,
А в зрачках чудного глаза полыхают два алмаза.
В право ухо влез Иван – из другого вышел пан.
Перевертышем скатился и на землю опустился.

Часть четвертая. 8-Второй прыжок коня

Вновь Златград кишел народом, знатным людом, шалым сбродом,
Скакуны во всю хрипят, да калашники шустрят.
Крик, содом и сотрясенье и зевак столпотворенье.
Лишь попытчиков, оно, ровно вдвое убыло.
Створка окон отворилась и за нею появилась
Та, чей чистый нежный взгляд на Руси всяк видеть рад.
Царь воссел на месте лобном и своей десницей хлопнул.
Всадник первый поскакал – даже сруба не достал.
На кобыле вторый скачет – Царь Микола чуть не плачет:

– Тут не зять тебе, а шиш, с вами точно согрешишь!
То ль кобылу не кормили, то ли пуд свинца подлили,
И куда не погляди: извелись богатыри…

Чу, по берегу крутому стук копыт подобно грому.
Комонь-сокол не летит, а по воздуху бежит.
Тот же самый парень статный, чуб приглажен аккуратный,
Ликом яр, пригож, румян, не заметен в нем изъян.
Молодец с коня спешился, церквям Божьим поклонился,
Царю-батюшке, потом снова сел в седло верхом.
Потянул узду, помчался, с изволока разогнался,
Охнул-прыгнул во весь пыл – двух венцов не доскочил!

В див народ заудивлялся. Царь же лично приказался:
Удальца чтоб изловить и прилюдно допросить.
Стража конная сорвалась и вдогон за ним помчалась,
Но молодчика догнать, словно ветр в степи поймать:
Ни копытницы, ни следа, суходол вокруг, да небо…

Часть четвертая. 9-Насмешки братьев

К речке Ваня воротился, в дурака оборотился,
Злат-сбрую с буланки снял, долгу гриву расчесал,
Угостил коня ватрушкой, искупал его в речушке,
И развел пшено в корыте золотой медовой сытой.

– Мне б еще неделю должно попастись в росистых пожнях,
Луг Ирийский посетить, возвернуть былую прыть.

– Что ж, пасись еще седмицу, пей хрустальную водицу,
Может Царь и в третий раз нам объявит свой указ.

Наш Иван братьев дождался, да у братьев поспрошался:
– Кто-нибудь в Златграде смог взять заветный теремок?

– Кто уж только не пытался – всякий с носом и остался,
Не по нашему уму, знать, Забава в терему.
Был же снова парень ясный, зело конь его прекрасный!
Разогнался, подскочил – двух венцов не доскочил.

В див народ заудивлялся. Царь Микола приказался
Молодца того сыскать, а его уж не видать…
Снова вышло положенье, что в Господне воскресенье
Теремок установить, в нем Забаву затворить,
Кто из молодцев удалых на конях своих бывалых
До оконца допрыгнет, перстень с шуицы сорвет,
И при этом не спасует – в губы деву поцелует,
Тот и будет, есть закон, Царским зятем наречен!

А Иваша-то спросил:
– А не я ли это был?
Только с рожею чистее, да с одеждою справнее…
Ведь не воду пить с лица, чай сойду за молодца!

Дюже братья насмешились, за мошны свои схватились,
Чуть не падая на пол.
– Ну ты, Ваня, нам наплел!
Хватит шелушить горохи, обряжайся в скоморохи,
Будешь люд честной смешить и деньгу себе робить.

Часть четвертая. 10-Третий прыжок коня

Дни седмицы опростались, братья в путь засобирались.
А Иван лежит молчком, на полатях тукачком.
Не просился, не молился, братьям в ноги не валился,
Мол, на кой коровий лад ваш престольный Златоград.
Мне в запечном бокогрее во сто крат порой милее.
Поклонились братья Богу и отправились в дорогу.

Только братья ускакали – за околицей пропали,
Наш Ивашка, словно штык, с печки на пол сразу прыг,
Порх в раскрытое окошко, и в луга своей дорожкой.
Там залез на Дунькин холм, свистнул в дольний окоем.
Посвист яростный прервался, гулким эхом отозвался.
Тут, откуда не возмись, пред лицом его явись
Словно вихорь огнеродный – конь красивый и дородный.
Шерсть буланая сверкает, грива радугой сияет,
В глубь земли копытом бьет, так, что гул кругом идет.
Сыпет искры из ноздрей, пышет дымом из ушей,
А в зрачках чудного глаза полыхают два алмаза.

Спроязычился конек:
– Ну теперь садись, дружок!
Нонь в Ирийских чудных рощах преисполнился я мощью,
Не Забаву в терему, а звезду с небес сорву.

Часть четвертая. 11-Третий прыжок коня

Церкви заблаговестили, зарним золотом слепили,
Словно солнца колоски разломились на куски,
Осенив несметной ратью град сей Божьей благодатью.

Снова праздный люд собрался, но никто уж не решался
Счастья царского пытать, смельчаков, ин, не видать.
Сколь к Забавушке скакали, руки, ребра поломали –
Все теперь до одного ждут молодчика того.
Воевода по посадам дал урок пяти отрядам:
Ставить строгий караул, чтоб и пес не прошмыгнул.
Малый полк в засаду конный спрятал возле колокольни.
Мол, живого иль какого, молодца поймать лихого.
По рукам – ногам скрутить и к Царю приволочить.

Чу, по берегу крутому стук копыт подобно грому.
Комонь-сокол не летит, а по воздуху бежит.
Тот же самый парень статный, чуб приглажен аккуратный,
Ликом яр, пригож, румян, не заметен в нем изъян.
Молодец с коня спешился, церквям Божьим поклонился,
Царю-батюшке, потом снова сел в седло верхом.
Потянул узду, помчался, с изволока разогнался,
Охнул-прыгнул во весь пыл – да к оконцу подскочил,
Лобызнул в уста Забаву, перстень взял себе по праву.
Охнул люд.
А Царь привстал – воеводе указал:
– Все заставы подымайте, храбреца сего поймайте,
Чтобы этого героя лицезрел я пред собою!

Тут же сотня, в пух и в прах, на отборных скакунах
Сорвалась ему вдогон. Окружив со всех сторон,
Попыталась взять малого удальца того лихого.
Тот с дружиной вышел крут: вынул самобойный кнут,
Прошептал заветно слово и пошел стегать сурово.
Кто под руку угодит – всех до сыта угостит.
Сотня мигом развалилась, по канавам схоронилась.
Перепрыгнул всадник ров, а потом и был таков…

Часть четвертая. 12-Огненный перстень

Братья к хате прискакали, лошаденок распрягали.
На печи младшой браток слег, как будто занемог.
Мал-синяк стоит под глазом, палец тряпкой перевязан:
Или вновь Иван дурил, иль ворон бадьей ловил?
Но затейлинка не в том – заиграет вдруг огнем
В запечном куту потемном, словно блеском полуденным.

Епифан давай бранить:
– Ты избу решил спалить?!
Что ты балуешь огнивом, иль в рассудке твоем криво?

Ваня спрятал перстенек под тряпичный узелок.
Принялся братьев пытать, что в Златгороде слыхать.

– Вот уж чудо, в самом деле, диво дивное мы зрели!
Вновь тот молодец явился, словно с облака свалился.
Конь его, не конь – буян, шерстью дыбистой булан,
На дыбы шутя поднялся, с изволока разогнался,
Прыгнул-охнул во весь пыл, до оконца доскочил.
В губы деву лобызает, перстень с шуицы снимает…
С удивленья Царь привстал, воеводе приказал:
Привести сюда живого молодца того лихого.
Сотня вырвалась вдогон, окружив со всех сторон
Уж почти его взяла – драка знатная была!
Царю батьке на орешки, нам же, грешным, на потешки.
Все дружинники подряд на земле лежмя лежат,
После боя свет не мил. Молодца же след простыл.

Погрозил Царь воеводе, а потом при всем народе
Объявляет свой закон:

– Ровно через восемь ден
Всяк мужчина неженатый, будь хоть хромый или горбатый,
Будь он наг, убог и сир, приглашаются на пир.
Я столовничать умею и казны не пожалею,
Русь на весь крещенный свет небывалый даст обед!
Все в Златграде собирайтесь, моей волей не гнушайтесь,
А не то, в таком случае, очень сильно осерчаю!

– Веселись теперь, дурак, ни гроша, да вдруг пятак!
В красно платье одевайся и от сажи отмывайся.
Государев тверд указ, будешь с нами в этот раз.

Часть четвертая. 13-Сказочный царский пир

Не опишешь в побасенке, иль в любой иной книжонке,
Как на весь крещеный мир Царь устроил славный пир.
Площадь длинными рядами всю уставили столами:
Часть столов побогачей, остальные – поскромней,
Знать, любому человечку было там свое местечко.
Супротив кремлевских врат клали каменный оклад,
На постав большой, кондовый стол внесли белодубовый.
На столешню лег, как раз, шитый золотом атлас.
Сзади трон на том помосте из резной слоновой кости.
Судит люд: ни дать, ни взять – Царь здесь будет пировать.

Только в небе обвидняло, челядь царская начала
Вкруг по площади ходить – разну утварь разносить:
Чары, кубки на поставе в сердоликовой оправе,
Чаны тяжкие с снедьем, что поднять лишь вчетвером,
Филигранями витые, ставят блюда золотые.

Во серебряных тазах пироги о всех сортах:
Есть с груздочками тугими, с творогАми медовЫми,
С белужиной провеснОй, со смородиной лесной,
Есть с томленною свининой, с черносливом и малиной,
С рисом, с паюсной икрой, с свежей дичью боровой,
Расстегаи, кулебяки, пышки, жареные в маке,
Есть с селедкой и яйцом, с бужениной, с щавелем…

Глуби погребов открылись – виночерпии явились.
Бочки катятся сюда, в них стоялые меда:
На смородине, бруснике, на болотной куманике,
На кипрее, на вине, на карпатском кавуне,
На хмелю густом волынском, на урюке сорочинском,
С сладким вкусом винограда из далекого Царьграда,
На кислявенькой морошке, на березовых сережках,
На черемухе, хурме, на …
На любой пытливый вкус там найдешь питье и кус.

Ото всей Руси в Златграде люд нарядный при параде.
Даже те, кто наг и сир, собираются на пир.
Вскрылись вратные притулы. При почетном карауле
Со Царевной молодой, вместе с свитой дворовой
Царь является столице. И благой своей десницей
Осеняет из ворот весь собравшийся народ.
Мир в ответ перекрестился, дружно в пояс поклонился,
Приглашенье получил, к угощенью поспешил.
Чтец-дьячок и пономарь спели хором Синаксарь,
Иерей Селафиил трапезу благославил –
Началось тут объеденье и утробы насыщенье.
Нас ли мерить с немчурой – на Руси и пир горой!

Во-первой, обычай русский, принесли на стол закуски:
С пряным зелием гусей, легкий взварец из курей,
Карасей речных в сметане, заливное на шафране,
Малосоленых опят, в винном соусе цыплят,
Редьку с маслом конопляным, почки в уксусе духмяном,
Тешку семги со яйцом, да ботвинью с огурцом,
Пескарей томленных в тесте,…ну, и этого не съести!

В чары мед хмельной налили и немало пригубили
За Царя, за Златоград, за Забавушкин наряд.
Предались потехе, пенью скоморошие раденья:
Кто вприсядку припустился, кто, как кубарь, закружился.
Кто сопелкой, кто дудой потешают люд честной.
Из лесных Сморгоньских крепей поводырь ведет медведей.
Хоть и тварь та не умна, но к учению годна.

Вторый раз всех обходили, да горячим обносили:
Отварное из индеек, кислый суп из рачьих шеек,
Парный окорок говяжий, чан в пять пуд с ухой стерляжьей,
Есть лапша пшеничной сдобки на гороховой похлебке,
Есть и царская уха, есть налимья требуха,
Есть грибница с белужИной, щи с сибирской солониной,
Снытью правленый свекольник, клюквой сдобренный рассольник.
Есть ботвинья борщевая с балыком донского края,
Калья из боровиков, холодник из огурцов.

Смены блюд не перечтешь, знать, голодным не уйдешь.
И дивишься, как возможно, все вкушать во славу Божью.
Дали малый передых: шум на площади утих.
Гусляры шутов сменили, свои пЕрсты возложили
На прожилки звонких струн.
Слышь: вещает Гамаюн
Славу киевским князьям, удалым богатырям,
Мореходам новгородским, патриархам царьгородским,
Про домовницу Ягу, да про вещего Вольгу.
Как Садко на дне морском водяному бил челом…

Слуги быстро нарядились – в новых платьях появились:
В светлых бархатных кафтанах, да в парчовых доломанах,
В кунтушах из аксамита, серебром сквозным прошитых.
Для пирующих людей вносят сотни лебедей,
Уток, жареных с пшеницей, кур печеных под горчицей,
Рябчиков со сливами, почечки с подливою,
Сладку гурьевскую кашу, с олениной простоквашу,
Во ставцах поверх голов вносят мерных осетров,
Кабана копченого – на огне верченного,
Из свеклы икорочку, колобУшек горочку,
Вятских рыжиков соленых, журавлей, в печи томленных,
Карпов с рубленным яйцом под сметаной с чесноком.
Разварной язык говяжий, семь пудов икры стерляжьей,
Индюшатину в укропе, да оладушки в сиропе.

На столах наливки есть, сразу все не перечесть:
На ожине, зверобое, в заспиртованном настое,
На дичках лесных, полыни, на мороженой рябине,
На бадьяне, чабреце, на гадюкином горце,
На черемухе, корице, на апрельской брезовИце,

Пищу некогда глотать – верно дело, запивать.
Кто слабы на пузо были: кушаки пораспустили,
Да бы чуть передохнуть, вольна воздуха хлебнуть…
Но не тут-то дело было: челядь снова зашустрила,
Принесла заедок кучу:
В сотах мед-липняк тягучий.
Чернослив размоченный, да миндаль растолченный,
Квас сухарный – богатырский, мятный, бражный, монастырский,
Прям из погреба с ледком, с солодОвым холодком,
Вот творожные ватрушки с сладкой сахарной макушкой,
Пироги-столОвники, пряженцы-скорОмники.
Вот изюм-крупняк кувшинный, рыбник с окунем, аршинный,
Горы волошских орешек, в масле пряженых печешек,
С тельным подовый пирог, да с вязигой беляшок,
Долгомерные блины, в них хоть ломоть заверни,
И великие укрухи караваев на ставухе…

Если где-то прибеднился и о чем-то позабылся,
Так прошу простить того, не упомнил я всего.
Уважив порядок чинный – не обидеть пир былинный:
В турий рог вина налил и глоточек пригубил –
Свет в уме моем смутился, под столешню я свалился,
И запамятовал тут остальную смену блюд…

Часть четвертая. 14-Как Забава нашла Ивана

Братья рядышком сидели, Епифан уж еле-еле
Чашу винную держал и остатки допивал.
Принял он на грудь не мало, потому его шатало.
Дема ж лыка не взал и под лавкою лежал.
Лишь Иван не пил хмельного, съел он селезня парного,
Выдул сбитня пол корца, да вприкуску два яйца.
Руку левую с тряпицей, перстень где златой таится,
Положил на брашный стол.
Пир своим порядком шел.

В те поры Забава встала, виночерпиев позвала,
Стала площадь обходить, да вином всех обносить.
Добру чару наливала и украдкой примечала:
Нет у молодца какого ее перстня золотого?
Обошла за рядом ряд: те вповалочку лежат,
Те вина не одолели, третьи вовсе окосели.
Ни с плеча и не с лица – нет под стать ей молодца.
Неужели он зазнался, царской просьбой возгнушался?
Только шепчет сердце ей:
– Жребий здесь судьбе твоей!

Вот вошла она чуточек в самый дальний закуточек,
Где за сменой вин и блюд восседал крестьянский люд.
Чары выпили во славу, вдруг заметила Забава,
Что один юнец чудной с перевязанной рукой.

Тут она и вопросилась:
– Что за рана приключилась?
Отчего, скажи-ка ты, обвязал свои персты?
Только честен будь со мною и не смей кривить душою.

Тряпку снял с руки Иван – глазу сделался изъян:
Будто яркое светило всех в округе ослепило,
Словно солнца уголек разгорелся перстенек.
Братья сразу протрезвели и от страха онемели.

А царевна, вот дела, дурня Ваньку увела
Под благие царски очи:
– Не вели казнить нас, отче!
Перстень я признала свой, с ним жених желанный мой!

Из своей лихой натуры Ваня свистнул со всей дуры.
И откуда не возмись, пред лицом его явись
Словно вихорь огнеродный – конь красивый и дородный.
Шерсть буланая сверкает, грива радугой сияет,
В глубь земли копытом бьет, так, что гул кругом идет.
Сыпет искры из ноздрей, пышет дымом из ушей,
А в зрачках чудного глаза полыхают два алмаза.
В одно ухо влез Иван – из другого вышел пан.
Что такое приключилось? Дурака не очутилось:
Ликом яр, пригож, румян, не заметен в нем изъян!
На плечах кафтан пригожий, сапоги из красной кожи,
Хваткий пояс в серебрах, сверху шапка на кудрях.

Хлопнул Царь своей ладошей:
– Дюже комонь твой пригожий!
Да и ты, едрит-кудрит, тоже ведь не лыком шит.
Тверже камня мое слово, чай, для свадьбы все готово.
За такого молодца и Забаве до венца.

Царский пир не прекратился, быстро в свадьбу обратился.
И гулял весь Златоград аж двенадцать ден подряд!
Я там тоже приключился, скромно к чаре приложился,
И что помнили видал – в этом сказе записал.