Медный и бедный – роман-катастрофа, роман о Судьбе

 

Автор: Гореликова

 

	Поделиться:

 

 

 

Этот текст в полном объёме в журнале за февраль 2024:

 

На чтение потребуется 25 минут | Цитата | Скачать файл | Подписаться на журнал

 

 

 

 

Если классифицировать сюжет «Медного всадника» в рамках современной типологии жанров, то это, безусловно, роман-катастрофа. (Термин роман употребляю потому, что нет жанра поэма-катастрофа).

Действие происходит в большом городе, в ненастье. Сильный ураган, дождь, вода в реке прибывает.

 

Но силой ветров от залива

Перегражденная Нева

Обратно шла, гневна, бурлива,

И затопляла острова,

Погода пуще свирепела,

Нева вздувалась и ревела,

Котлом клокоча и клубясь,

И вдруг, как зверь остервенясь,

На город кинулась.

 

Невероятное наводнение, стихийное бедствие, перед лицом которого человек бессилен.

 

Народ

Зрит божий гнев и казни ждёт.

Увы! всё гибнет: кров и пища!

 

Руководство города стихии ничего противопоставить не может.

 

Покойный царь ещё Россией

Со славой правил. На балкон,

Печален, смутен, вышел он

И молвил: «С божией стихией

Царям не совладеть». Он сел

И в думе скорбными очами

На злое бедствие глядел.

 

Впрочем, МЧС и комитет по спасению создали.

 

Царь молвил – из конца в конец,

По ближним улицам и дальным

В опасный путь средь бурных вод

Его пустились генералы

Спасать и страхом обуялый

И дома тонущий народ.

 

Один из народа, молодой человек по имени Евгений, влезает на скульптуру льва и там пережидает пик наводнения. Его страдания усугубляются тем, что он беспокоится за любимую девушку.

 

Сидел недвижный, страшно бледный

Евгений. Он страшился, бедный,

Не за себя. Он не слыхал,

Как подымался жадный вал,

Ему подошвы подмывая,

Как дождь ему в лицо хлестал,

Как ветер, буйно завывая,

С него и шляпу вдруг сорвал.

Его отчаянные взоры

На край один наведены

Недвижно были.

 

Наконец вода спадает, и Евгений спешит на поиски возлюбленной.

 

Несчастный

Знакомой улицей бежит

В места знакомые. Глядит,

Узнать не может. Вид ужасный!

Всё перед ним завалено;

Что сброшено, что снесено…

 

Любимая погибла, погибли все мечты Евгения – о свадьбе, о совместной счастливой жизни, о совместных детях. От горя Евгений теряет рассудок.

 

Но бедный, бедный мой Евгений …

Увы! его смятенный ум

Против ужасных потрясений

Не устоял.

 

В произведениях, выполненных в стилистике романтизма, безумие героя – практически обязательный элемент сюжета. Романтизм идеализирует безумие, поэтому новый образ жизни Евгения описан весьма поэтично.

 

Он скоро свету

Стал чужд. Весь день бродил пешком,

А спал на пристани; питался

В окошко поданным куском.

Одежда ветхая на нём

Рвалась и тлела. Злые дети

Бросали камни вслед ему.

Нередко кучерские плети

Его стегали…

 

Но если по правде жизни, то Евгений превратился в опустившегося бродягу, бесцельно бродящего по городу. Следующей осенью, в столь же ненастный день, он случайно оказывается у того самого дома, где ему пришлось спасаться от наводнения. Кошмарные воспоминания оживают и связываются с памятником Петру Первому. Евгений проклинает памятник за свою искалеченную жизнь. Затем, не выдержав напряжения, Евгений бежит куда глаза глядят, ему кажется, что памятник его преследует.

 

И во всю ночь безумец бедный,

Куда стопы ни обращал,

За ним повсюду Всадник Медный

С тяжёлым топотом скакал.

 

Галлюцинация нанесла окончательный удар психике Евгения, больше он не оправился. Вскоре труп Евгения нашли в одном из заброшенных домов, пострадавших во время наводнения. Видимо, это и был дом его возлюбленной.

 

Домишко ветхой. Над водою

Остался он как чёрный куст.

Его прошедшею весною

Свезли на барке. Был он пуст

И весь разрушен. У порога

Нашли безумца моего,

И тут же хладный труп его

Похоронили ради бога.

 

Конец.

Как видим, история в высшей степени трагичная. И да, это роман-катастрофа с элементами мистики (оживший памятник).

 

Тема природной катастрофы в искусстве – одна из самых распространённых. Всемирный потоп, гибель Помпеи, Атлантида, десять казней египетских и проч.

Человек бессилен перед стихией – вот первый посыл произведений данного жанра. Следующий посыл всегда связан с решением вопроса: за что? За что люди принимают такие мучения от природы? Ответ очевиден – потому что заслужили. Был бы человек, а вина найдётся.

Мера вины рассматривалась в зависимости от уровня развития общества. Так, всемирный потоп был наказанием за неверие и за неисполнение законов – законов от Бога, а не человеческих. А вот в романе «Дамба» герои утонули потому, что слишком полагались на технический прогресс. В любом случае вину человечества можно свести к самостоятельности и самонадеянности, которые при определённых условиях могут считаться гордыней и потому заслуживать наказания. Роман-катастрофа – всегда история с моралью. И «Медный всадник» Пушкина не исключение.

 

Главным героем поэмы является, безусловно, Евгений. По сути, он – единственный герой. По тексту немного поскакал памятник, погрустил царь, промчались генералы, погрёб лодочник, походили прохожие по улицам. Все они, даже памятник, персонажи эпизодические, так какой же конфликт раскрывает поэма?

Внутриличностный? – Нет. Евгений, хоть и страдает ужасно, но его страдания обусловлены внешними причинами, а не внутренней рефлексией.

Межличностный? – Тоже нет, Евгению никто не противостоит. Он даже мало с кем коммуницирует по тексту. Ну, дал он гривенник лодочнику за перевоз, потом брал куски хлеба, поданные через окошко, уворачивался от камней и плетей. Ну, памятнику погрозил. Ну, как погрозил?

 

И, зубы стиснув, пальцы сжав,

Как обуянный силой чёрной,

«Добро, строитель чудотворный! –

Шепнул он, злобно задрожав, –

Ужо тебе!..» И вдруг стремглав

Бежать пустился.

 

Очень грозная угроза – шёпотом сказать: «Ужо тебе» и убежать. Угроза так угроза. (Впрочем, про памятник чуть позже).

По тексту видно, что ни с кем герой не сталкивался, ни с кем его интересы не пересекались. В чём же литературный конфликт? А ведь он есть. И весьма особенный. Художественных произведений с подобным конфликтом в мировой литературе раз-два и обчёлся.

Если сравнивать по типологии конфликтов, то «Медный всадник» чрезвычайно близок к «Робинзону Крузо». Там тоже герой оказался в сложном положении, но уже безо всякого окружения. Налицо т. н. безличностный конфликт. Название не совсем верное – хотя бы потому, что личность героя в тексте есть, но вот что на другом конце? В «Робинзоне» герою противостоит природа, в общем-то, абстракция, суженная до конкретики данного острова. В «Медном всаднике» против бедного Евгения – Мир в образе города, квинтэссенция которого – памятник, Медный всадник. Вот и выходит, бедный vs медный…

 

По формальным признакам Петербург в поэме является хронотопом, т. е. временем и местом действия в их неразрывной связи. Где Евгений лишился рассудка? – В Петербурге во время наводнения.

Однако в идейном понимании поэмы Петербург больше, чем просто место и время. Петербург – это концепт произведения. Даже концептосфера (по Лихачёву). Естественно, во времена Пушкина таких слов не знали, но в том-то и заслуга гения – он всё предугадывает задолго до.

 

Начинается «Медный всадник» строками, которые знает каждый.

 

На берегу пустынных волн

Стоял он, дум великих полн,

И вдаль глядел.

 

Он – это, конечно же, Пётр Первый. В 1703 году на Заячьем острове, что в устье Невы, была заложена крепость, план которой начертил сам Пётр.

Место было крайне невзрачным. По мшистым, топким берегам / Чернели избы здесь и там, / Приют убогого чухонца. Однако Петра Первого это не смущало. Его планы были грандиозны, поэтому стесняться в средствах он не собирался.

 

И думал он:

Отсель грозить мы будем шведу,

Здесь будет город заложён

На зло надменному соседу.

Природой здесь нам суждено

В Европу прорубить окно,

Ногою твёрдой стать при море.

Сюда по новым им волнам

Все флаги в гости будут к нам,

И запируем на просторе.

 

Строительство Санкт-Петербурга было делом беспрецедентным, первый город в России, который строился по заранее разработанному плану. Затраченные ресурсы также были невероятны. И вот, великое дело сделано – граду быть! Да ещё какому.

 

Прошло сто лет, и юный град,

Полнощных стран краса и диво,

Из тьмы лесов, из топи блат

Вознёсся пышно, горделиво;

Где прежде финский рыболов,

Печальный пасынок природы,

Один у низких берегов

Бросал в неведомые воды

Свой ветхой невод, ныне там

По оживлённым берегам

Громады стройные теснятся

Дворцов и башен; корабли

Толпой со всех концов земли

К богатым пристаням стремятся;

В гранит оделася Нева;

Мосты повисли над водами;

Темно-зелёными садами

Её покрылись острова,

И перед младшею столицей

Померкла старая Москва,

Как перед новою царицей

Порфироносная вдова.

 

Фёдор Яковлевич Алексеев. Вид на биржу и Адмиралтейство от Петропавловской крепости.
Источник: https://culturelandshaft.wordpress.com/этногенез/истоки-славян/сотрудники-созидания/императрица-анна-иоанновна/

 

«Медный всадник» имеет авторский подзаголовок – «Петербургская повесть». Есть в этом нечто этнографическое, обещание рассказа об их нравах. Хотя читателями поэмы являлись как раз люди, отлично знавшие, что такое Санкт-Петербург.

В 2003 году вышла монография российского литературоведа В. Н. Торопова «Петербургский текст», в которой показано, как воспринимался Петербург в русской культуре. В своей работе Торопов узаконил личность Петербурга. Петербург познавал самого себя не столько из описания реалий жизни, быта, своей всё более и более углубляющейся истории, сколько из русской художественной литературы.

Начинается книга Торопова цитатой из «Медного всадника», что не случайно, ибо первым же открывателем этих смыслов города суждено было стать Пушкину, у которого петербургская тема обрела самодовлеющую ценность и открыла новое широкое пространство для осмысления сути города, если угодно, его души.

У Петербурга два лика: первый – парадиз, окно в Европу, второй – бездна, предвещание эсхатологической гибели, и сама идея их синтеза представлялась неосуществимой.

Таким образом, в «Медном всаднике» Петербург предстаёт явлением гораздо бо́льшим, чем просто место действия, он – концептосфера.

Хотя топография Санкт-Петербурга очень даже реальна.

Евгений жил в Коломне, городской окраине, этот факт подчёркивает бедность и скромное социальное положение героя. Любопытно, что в Коломне некоторое время жил Кюхельбекер. В тексте есть строки о том, что когда Евгений тронулся умом и ушёл из дома, Его пустынный уголок / Отдал внаймы, как вышел срок, / Хозяин бедному поэту. Поэтому некоторые исследователи считают, что это прямая отсылка к обстоятельствам жизни друга Пушкина.

Возлюбленная Евгения, Параша, жила с матерью на Васильевском острове. Томашевский считал, что на северной его окраине, ссылаясь на подробности пушкинской же повести «Уединённый домик на Васильевском», а Измайлов полагал, что это была западная часть, Галерная гавань. В любом случае, пушкинисты сходились на Васильевском острове, и этот факт существенен для понимания символики поэмы.

Спасаясь от наводнения, Евгений прячется на крыльце дома Лобанова-Ростовского (нынешний адрес: Адмиралтейский проспект, дом 12). Львы и сейчас в наличии, но у пушкинистов до сих пор нет согласия, на правом или на левом льве сидел герой.

 

Тогда, на площади Петровой,

Где дом в углу вознёсся новый,

Где над возвышенным крыльцом

С подъятой лапой, как живые,

Стоят два льва сторожевые,

На звере мраморном верхом,

Без шляпы, руки сжав крестом,

Сидел недвижный, страшно бледный

Евгений.

 

Дом Лобанова-Ростовского. Львы. Источник: https://www.hellopiter.ru/The_house_with_lions_photo.html

 

Ну, правый или левый, неважно, а вот само место… С него Евгению открывался вид на разбушевавшуюся Неву, на другой стороне которой находится Васильевский остров. Туда-то Евгений неотрывно глядит, не замечая, что ветер сорвал с него шляпу, что хлещет дождь, что вода доходит до его подошв. Он смотрит только туда, там живёт его любимая, и там Из возмущённой глубины / Вставали волны там и злились, / Там буря выла, там носились / Обломки…

Роман-катастрофа, всё как полагается.

Со своего места Евгений видит памятник Петру Первому на Сенатской площади. Сквера тогда ещё не было, поэтому памятник как на ладони.

 

И, обращён к нему спиною,

В неколебимой вышине,

Над возмущённою Невою

Стоит с простёртою рукою

Кумир на бронзовом коне.

 

Примечательно, что памятник находится между Евгением и взбесившейся стихией, то есть в этом можно увидеть некоторую защиту – памятник как бы преграждает путь волнам.

И ещё интересный факт: Пётр сидит на бронзовом коне, Евгений – на мраморном льве. Стало быть, оба они всадники.

 

Здесь необходимо сделать пару комментариев про описываемый памятник.

Памятник Петру Первому работы французского скульптора Фальконе был открыт в 1782 году. Является (и всегда являлся) символом Санкт-Петербурга, а также самым известным произведением скульптурного неоклассицизма. С лёгкой руки Пушкина памятник ныне известен как Медный всадник.

 

Медный всадник. Источник: https://ru.m.wikivoyage.org/wiki/Файл:The_Bronze_Horseman_(St._Petersburg,_Russia).jpg

 

Как произведение искусства он великолепен. Но с точки зрения правды жизни никуда не годится. Если конь опустится на все четыре ноги, то окажется, что они не равны по длине, а башмаки Петра будут чиркать по земле. С лицом Петра тоже не всё в порядке, определённые части гипертрофированы. И все это – в угоду символике и геральдике, недаром концепцию памятника Екатерина Вторая обсуждала с Вольтером и Дидро.

Задумывался монумент как торжество русской короны. Одежда Петра вневременная, присущая всем мужам всех времён и народов. Вместо седла – медвежья шкура, которая символизирует нацию, цивилизованную государем. Голову венчает лавровый венок, у пояса висит меч, а под ногами коня распластана змея, символизирующая врагов России (любопытно, что на деле змея является балансом скульптуры, так же, как и хвост, на который конь присел). Постамент в виде громадной скалы, Гром-камень – символ усмирённого варварства (а то, что Фальконе его отполировал вопреки желанию заказчика, так это явилось отдельным предметом тяжбы. В 1778 году Фальконе покинул Россию, увезя с собой чертежи, и на открытии памятника не присутствовал).

Однако несмотря на все трудности создания, памятник произвёл большое впечатление на публику. Все без труда разгадали символику. «Он скачет, как Россия» – это Батюшков в 1814 году, а Пушкин в 1833:

 

Какая дума на челе!

Какая сила в нём сокрыта!

А в сём коне какой огонь!

Куда ты скачешь, гордый конь,

И где опустишь ты копыта?

О мощный властелин судьбы!

Не так ли ты над самой бездной

На высоте, уздой железной

Россию поднял на дыбы?

 

Так вот, в разгар наводнения Евгений оказывается за спиной памятника Петру. В данном контексте – Пётр прикрывает его своей спиной, Евгений спасается.

Вторая встреча с памятником происходит не менее драматично. У Пушкина обстоятельства описаны с романтической деликатностью, но по реальным фактам было так. Евгений, протрезвев (а может, не вполне), проснулся у пристани и пошёл бродить, и вдруг / Остановился – и вокруг / Тихонько стал водить очами / С боязнью дикой на лице. Оказалось, он забрёл к тому самому дому, к тем самым львам, которые когда-то его спасли. Кошмарные воспоминания возвратились. Евгений вздрогнул. Прояснились / В нём страшно мысли. Он узнал. В том числе, того,

 

Кто неподвижно возвышался

Во мраке медною главой,

Того, чьей волей роковой

Под морем город основался…

 

Теперь памятник обращён к Евгению лицом. Надо полагать, что при взгляде снизу, в темноте, с подсветкой факелов с пристани, медный всадник производил ужасающее впечатление. Прибавьте нависающие огромные копыта, вздёрнутую вверх гигантскую руку…

В этой сцене Евгений именуется как бедняк, безумец бедный, а памятник – кумир, мощный властелин судьбы, державец полумира, горделивый истукан, грозный царь. Разница в лексике разительная.

И вот, мелкий человек под копытами исполинского коня, переполняемый эмоциями, Как обуянный силой чёрной, / «Добро, строитель чудотворный! – / Шепнул он, злобно задрожав, – / Ужо тебе!..»

Считается, что Евгений проклял Петра, строителя чудотворного. Хотя проклятие было весьма условным, да и за что именно проклял?

По моим личным ощущениям, ситуация требовала того, чтобы герой показал памятнику неприличный жест или, как минимум, кукиш. Что называется, выпустил бы пар, отвёл душу. Да и слово ужо вполне могло быть эвфемизмом другого, русского, слова. Тогда становится понятен страх, который мгновенно овладевает героем. Ведь он отлично понимает, что нанёс оскорбление символу власти, совершил святотатство. Потому Евгений и бежит в страхе. А поскольку чувствует за собой вину, то вполне допускает, что всадник (медный всадник, аллюзия к всаднику апокалипсиса) пускается в погоню.

Оскорбление святынь и бегство от оживших памятников – весьма распространённый ход в литературе, многие писатели его использовали. У самого Пушкина было явление каменного гостя.

о, тяжело / Пожатье каменной его десницы! / Оставь меня, пусти – пусти мне руку…/ Я гибну – кончено.

Для сравнения: «Каменный гость» был опубликован в 1830 году, «Медный всадник» написан в 1833-м, опубликован в 1837 г.

Другими словами, Евгений был не первым литературным героем, бежавшим от ожившего истукана. Бегали многие. Но вот как Евгений бежал?

 

Бежать пустился. Показалось

Ему, что грозного царя,

Мгновенно гневом возгоря,

Лицо тихонько обращалось…

И он по площади пустой

Бежит и слышит за собой –

Как будто грома грохотанье –

Тяжёло-звонкое скаканье

По потрясённой мостовой.

И, озарён луною бледной,

Простёрши руку в вышине,

За ним несётся Всадник Медный

На звонко-скачущем коне…

 

Пушкинская строка гениальна. Многие литературоведы (а также лингвисты и даже психоаналитики) исследовали природу звукообразов Пушкина. Выготский, например, считал, что пушкинские стихи имеют «гипнотический характер», при котором звук становится «магическим знаком».

«Медный Всадник», – все мы находимся в вибрациях его меди. Когда он заводит о Петре, сейчас звучит тайное (А. Блок).

 

Звуковые повторы: ТЯЖ – тяжёло-звонкое скаканье – тяжёлым топотом скакал; ЗВОН – тяжёло-звонкое скаканье – на звонко-скачущем коне; СКАК – тяжёло-звонкое скаканье – тяжёлым топотом скакал – на звонко-скачущем коне.

Каково, а?

А еще ЗВОНкое Р: грома грохотанье – по потрясённой – и озарён – простёрши руку.

Все согласные отличаются большой интенсивностью, звучат громко и резко, произносятся аффектированно. Фрагмент воспринимается очень агрессивно не только по тому, о чём в нём говорится (погоня исполина за крохотным человечком), но и по тому, как это говорится. Андрей Белый в своей работе «Ритм как диалектика и "Медный всадник"», 1929, назвал это травмирующим комплексом звукового ряда.

Белый проанализировал личные письма Пушкина этого периода и нашёл там фразы: Много вещей, о которых беспокоюсь...; А вчера такое горе взяло, что и не помню, чтоб на меня находила такая тоска…; От желчи не убережёшься…; У меня решительно сплин…; Я был так желчен…; Положение моё невесело…; Чуть было беды не наделал…; На днях хандра меня взяла…; Тоска, тоска…

Вот припев писем Пушкина эпохи «Медного всадника». <…> Но это же значит для Пушкина: испытывать погоню «того», по пятам, без возможности бежать и спрятаться: «За ним повсюду Медный Всадник с тяжёлым топотом скакал» (А. Белый).

 

Звукообразы поэмы оказали огромное влияние на русских символистов, которые буквально с ума сходили, пытаясь достигнуть пушкинской гармонии звуков.

 

Замирая, кликом бледным

Кличу я: «Мне страшно, дева,

В этом мороке победном

Медноскачущего Гнева…»

А Сивилла: «Чу, как тупо

Ударяет медь о плиты…

То о трупы, трупы, трупы

Спотыкаются копыта…»

(Вяч. Иванов. Медный всадник, между 1905 и 1907)

 

Попирая, в гордости победной,

Ярость змея, сжатого дугой,

По граниту скачет Всадник Медный,

С царственно протянутой рукой.

(В. Брюсов. Три кумира, 1913)

 

Игра согласными, ритуализация звуков налицо, но есть ли здесь пушкинская естественная лёгкость? Не уверена. Впрочем, что символисты умели прекрасно воплощать, так это эсхатологическую природу явлений. Вот здесь следует вернуться к Петербургскому тексту. Два лика города, один из которых парадиз, а второй – бездна.

Строго говоря, по тексту не вполне ясно, действительно ли памятник сорвался с постамента и ринулся в погоню за бедным Евгением или тому почудилось. Иными словами, насколько Пушкин добавил в свой роман-катастрофу мистический компонент?

Если судить только по тексту (по сюжетным событиям), то совсем не добавлял. Всё происходило в лишь голове героя – и то, что памятник его как бы защитил (в пик наводнения Евгений прятался у него за спиной), и то, что памятник каким-то образом покарал Евгения за оскорбление, поскольку уже почти год до того Евгений вёл жизнь, так скажем, не вполне здоровую. Однако по стилистике поэма производит впечатление апокалипсиса. Тем более что герой в финале умирает, т. е. соблюдены ещё и все признаки трагедии как литературного жанра.

Получается, что апокалиптическое впечатление, та самая бездна, делает поэму-катастрофу, во-первых, ещё более катастрофичной, а во-вторых, переводит её в высшие регистры литературы. Все произведения Пушкина гораздо глубже любых жанров, к которым мы их традиционно относим.

 

Все произведения Пушкина – о Судьбе. Тема Судьбы как высшей воли присутствует во всех его текстах. Иногда тема раскрывается в достаточно простых решениях. Например, барышня, по ошибке обвенчанная с незнакомцем, впоследствии влюбляется в другого, не зная о том, что он и есть её случайный муж. Или сюжет излишне демонизируется, и герой по причине собственного самомнения и гордыни оканчивает жизнь в психбольнице.

В «Медном всаднике» присутствует тема всё той же Судьбы, однако решена она весьма своеобразно. Здесь Судьба однозначно рассматривается как философская категория, лишённая положительных или отрицательных коннотаций.

 

Подъём воды в Неве происходил каждый год, что было связано с особенностями рельефа и климата. В ноябре 1824 года уровень воды поднялся более чем на четыре метра, незатопленной осталась самая малая часть города – Литейная, Рождественская и Каретная. Ущерб был колоссален, погибла почти тысяча человек, огромное количество животных, почти пятьсот зданий были разрушены и более трёх с половиной тысяч пострадало. Страшное стихийное бедствие.

В поэме оно так и описано – как страшное стихийное бедствие. Нет указаний на то, что столь сильное наводнение явилось наказанием, скажем, за грехи петербуржцев, как, например, в случае Содома и Гоморры. Нет, описано физическое явление, стихийное бедствие с огромным количеством жертв, из которых только две имеют имена. Это возлюбленная Евгения Параша и её мать. Остальные – статистика. Да и Параша с матерью, в сущности, те же статистические единицы, в поэме информации о них практически никакой, мы не знаем, каким характером они обладали, как жили и проч. Их роль в поэме – быть жертвами. Причём жертвами, практически не персонифицированными, что достаточно примечательно.

Напомню, «Медный всадник» был написан в 1833 году, а в 1834 в Россию приехала картина Брюллова «Последний день Помпеи», на которой также было изображено ужасающее стихийное бедствие. Известно, что Пушкин находился под сильным впечатлением от картины. В незавершённых «Египетских ночах» импровизатору предлагают тему «Последний день Помпеи», есть незавершённое же стихотворение «Везувий зев открыл…» (1834) и другие свидетельства в письмах поэта. Известно также, что Пушкин высоко оценил способ изображения катастрофы – посредством выделения конкретных персонажей. Так, картина Брюллова наполнена персонажными группами, и у каждой группы, у каждого персонажа своя конкретная история.

«Медный всадник», который тоже о катастрофе, построен по другому принципу. Герой там всего один, Евгений. Остальные – статисты, без имён и личных историй. Такой вот литературный приём. Но почему именно Евгений выделен из всех прочих?

В жизни (реальной реальности) выжило немало евгениев, но много и погибло. Случай. Везение. Судьба. Однако в художественном произведении случай не имеет места, имеет – авторское мироощущение. Пушкинское мироощущение выбрало из толпы безымянных жертв именно такой типаж, такого евгения, чтобы на примере его судьбы решить (точнее: попытаться в который раз решить) вопрос Судьбы.

 

Персонажа зовут Евгений потому, что автору было так удобно.

 

Мы будем нашего героя

Звать этим именем. Оно

Звучит приятно; с ним давно

Моё перо к тому же дружно.

Прозванья нам его не нужно

 

То есть, процесс анонимизации налицо. Евгений. Просто Евгений.

Просто жертва наводнения. Да, физически Евгений выжил, но тяжёлых испытаний не выдержал и личность свою потерял. А была ли личность?

В поэме отлично запараллелены два эпизода. В одном показаны размышления Петра Первого, во втором – Евгения.

Сравним.

На берегу пустынных волн / Стоял он, дум великих полн, / И вдаль глядел. Это про Петра.

и про Евгения:

 

Итак, домой пришед, Евгений

Стряхнул шинель, разделся, лёг.

Но долго он заснуть не мог

В волненье разных размышлений.

О чём же думал он? о том,

Что был он беден, что трудом

Он должен был себе доставить

И независимость и честь;

Что мог бы бог ему прибавить

Ума и денег. Что ведь есть

Такие праздные счастливцы,

Ума недальнего, ленивцы,

Которым жизнь куда легка!

Что служит он всего два года;

Он также думал, что погода

Не унималась…

 

Разница очевидна. Один стоит на мшистом топком берегу и прикидывает, какой великий город здесь возведёт. Другой, устроившись в кровати, перебирает в голове каждодневные заботы – денег нет, ума нет, вот некоторым везёт, им жить легко, а тут ещё погода портится…

В рамках обыденной жизни Евгений проявляет себе весьма нормальным человеком, мечтает о счастье, жене, детях. Свою Парашу он, несомненно, любит и наверняка прожил бы мирно и спокойно, если бы… Если бы не вмешалась Судьба. Судьба в виде стихийного бедствия, не имеющего ни положительных, ни отрицательных коннотаций, но, тем не менее, требующая от человека проявления вполне определённых качеств.

Герой поэмы совсем не герой в понимании древних греков, он не равен богам, но сведя скромного обывателя (а Евгений, несомненно, обыватель) и Стихию в едином художественном мире, Пушкин предоставил герою возможность соответствовать высокой роли.

Вспомним, что в ужасные моменты наводнения Евгений был таким же всадником, как и Пётр. А может, и покруче. Пётр сидел на коне, Евгений – на льве. Символика: лошадь и лев, каково, а? Теоретически выигрывает лев. Но вот практически… Один всадник, Пётр, воздел руку, не то споря со стихией, не то останавливая её, а Евгений На звере мраморном верхом, / Без шляпы, руки сжав крестом, / Сидел недвижный, страшно бледный.

Вообще, любопытная поза. В обыденной жизни маловероятная – сильный ветер, хлещет дождь, мраморный лев скользкий. В такой ситуации разумней было бы вцепиться ему в гриву, уши или что у него там из головы торчало. Но Евгений сидит недвижим. Сложил руки крестом на груди – что напоминает эта поза? Покойника в гробу? Ну, может, не покойника и не в гробу, но явно человека, сложившего руки. Ни о какой борьбе (за собственную жизнь борьбе!) речи не идёт. Евгений смирился со своей Судьбой.

 

И он, как будто околдован,

Как будто к мрамору прикован,

Сойти не может! Вкруг него

Вода и больше ничего!

 

Обстоятельства действительно ужасающие. Только человек невероятной энергии смог бы что-то предпринять в такой ситуации, но Евгений совсем не энергичен.

А вот Пётр – да. При жизни хорошенько взбаламутил огромную страну, воздвиг-таки город на болоте, потому и после смерти (эсхатологические мотивы) остаётся столь же деятельным и неугомонным. Хоть и в виде памятника.

 

В неколебимой вышине,

Над возмущённою Невою

Стоит с простёртою рукою

Кумир на бронзовом коне.

 

Кумир! Изваяние божества, предмет поклонения.

А что Евгений?

 

Евгений мой

Спешит, душою замирая,

В надежде, страхе и тоске

К едва смирившейся реке.

 

Надежда обманула, страх оправдался, а тоска уничтожила личность. Евгений сделался бродягой, мишенью для камней и довольствовался В окошко поданным куском. Фактически он перестал жить, добавил к списку жертв наводнения ещё одно имя, причём даже без фамилии, потому что Но ныне светом и молвой / Оно забыто.

Впрочем, Пушкин дал ему ещё один шанс на проявление собственного я. И Евгений им почти воспользовался. Почти – потому что упрёк царю всё же сформулировал. Возможно, даже сопроводил его непристойным, но энергичным жестом. И тут же сдулся, испугался взгляда грозного царя, хотя никакого царя перед ним, конечно же, не было, был только памятник, медный истукан. Однако Евгений испугался (собственного душевного порыва испугался) настолько, что бросился бежать, слыша за собой грозный топот (в собственной голове слыша). И после, сломавшись окончательно, только Картуз изношенный сымал, / Смущённых глаз не подымал / И шёл сторонкой.

История героя завершилась, метаморфозы не случилось, поэтому Евгению не оставалось ничего, кроме как умереть и быть похороненным в безвестной могиле ради бога.

А памятник стоит до сих пор.

 

О мощный властелин судьбы!

Не так ли ты над самой бездной

На высоте, уздой железной

Россию поднял на дыбы?

 

Литература такая интересная штука, что порой побеждает даже реальные исторические факты. Мало того, что Пушкин дал имя памятнику, который сорок лет до этого назывался просто конный памятник Петру I, он ещё крепко-накрепко соединил две фигуры – реального императора и вымышленного петербургского обывателя без фамилии. Теперь они навсегда вместе – Пётр и Евгений. Медный и бедный.

Много позже и по другому случаю другой классик напишет: Мы теперь будем всегда вместе <…> Раз один – то, значит, тут же и другой! Помянут меня, – сейчас же помянут и тебя!

Булгаков имел в виду других персонажей, но разве не похоже? Пушкинские Пётр и Евгений навек остались в памяти русских читателей воедино. Где один, там и другой.

 

Поэма «Медный всадник» была написана без малого двести лет назад, и всё это время ведутся дискуссии, что же хотел сказать Пушкин? Дружинин, Белинский, Мережковский, Розанов, Брюсов, Белый, Ахматова, Бонди, Платонов и многие другие, всех не перечесть, высказывали версии – что же хотел сказать Пушкин?

Ответ, как всегда, зависит от оптики смотрящего. Ибо, как сказал Барт, смысл произведения рождается не между автором и его творением, а между произведением и читателем.

Ну, а Пушкин – наше всё.

Без него русской литературе не бывать.

Доказано.

 

 

 

Конец

 

 

 

Чтобы прочитать в полном объёме все тексты,
опубликованные в журнале «Новая Литература» в феврале 2024 года,
оформите подписку или купите номер:

 

 

 

 

	Поделиться: