Тринадцатый апостол

 

Купить в журнале за январь 2016 (doc, pdf):

 

На чтение краткой версии потребуется 1 час 10 минут, полной – 1 час 20 минут | Цитата | Скачать в полном объёме: doc, fb2, rtf, txt, pdf

 

 

 

Лёнька провалялся в госпиталях больше года. Сначала в Москве, потом в Горьком, а после и в Арзамасе. Ноги ему оторвало начисто: одну – по самое бедро, а вторую – до колена. Но особенно долго и болезненно военные эскулапы залечивали не ноги, а осколочные ранения в низ живота: в ягодицы и промежности, потому что мошонку ему срезало начисто. Словом, как ни старались хирурги и урологи, но потенция к Лёне так и не вернулась. И это было особенно досадно, потому что желания, влечения к женскому полу он не утратил. Просто не мог – и всё. И не исполнилось Лёне в эту пору ещё и двадцати. Палыч, выписавшийся полгодом раньше, дважды навещал Лёню в Арзамасе. И когда тот плакал, инвалид войны Бурганов увещевал инвалида Раменского: «Терпи, Лёнька, терпи, милый! Христос терпел – и нам велел».

 

...В тесной больничной палате Арзамасского военного госпиталя, где кроме Лёньки лежало ещё одиннадцать израненных бедолаг, стояла та гнетущая атмосфера обманутых надежд и ожиданий, которая давила на душу круглые сутки: и днём, и ночью. У пятерых не было ног, у троих – рук, а у одного – сразу и того и другого, а ещё двое лишились глаз. «Ну ноги ладно, – размышлял Лёнька, – тем более что одна всё же гнётся в колене. К ней протез сделают. Руками я кое-что могу, ко мне всегда несли и машинки швейные, и часы, и трактора я чинил, и телеги, и ножницы точил, и серпы, и косы пробивал... Не пропадём, чай, с маманей. А вот жениться... Кто за неспособного пойдёт? Любой молодой бабе ласки хочется, детей... А от меня толку в этом деле как от мерина выхолощенного: хоть и видит око, да зуб неймёт».

И всё чаще снилась и вспоминалась москвичка Даша, её распухшие от поцелуев губы, стройные плотные ноги, упругий втянутый живот, а чуть ниже – волнующий пушистый холмик, который Лёнька неустанно ласкал и коленями, и руками, и тогда ещё справным и твёрдым как сталь мужским своим достоинством. А теперь всё было у него между ног мягко и неопределённо, никакая, даже самая откровенная и постыдная мысль не отзывалась в низу живота приливом горячей вибрирующей волны хотения. Всё умерло и ушло вместе с выдранными из его плоти осколками.

«Эх, Дашенька ты моя, Дашенька! – вздыхал Лёнька. – С кем ты сейчас Блока читаешь? Кому даёшь? Носишь ли мой подарок? Помнишь ли мои тёплые коленки? А ведь только ты и можешь их помнить, потому как, считай, нет их теперь...» С этой душещипательной мыслью Лёнька ухватил спинку кровати и, подтянув к краю тумбочки отяжелевшее от года лежаний тело, сел писать Даше письмо. Лёнька писал:

 

«Милая Даша! Прости, что прежде не давал о себе весточек. Хотя, что прости?.. Может, ты и не ждала их от меня. Солдат через Москву прошло миллион! И все – парни что надо, кровь с молоком и мёд с орехами. А я, Даша, теперя ни на что не годный. Не раздевать мне тебя, не ласкать. А всё немец проклятый. Кинул бомбу прямо мне под ноги. И оторвало мне, Дашенька не только ноги, но и всю мою мужскую сучность. Но от этого я только всё яснее и яснее помню каждую минуту, проведённую с тобой. Закрою глаза, и вижу твои синие глаза, чую твои волосы на своём лице, слышу твой волнительный высокий голос: «Гуляет ветер, порхает снег. Идут двенадцать человек. Винтовок чёрные ремни, кругом огни, огни, огни...». Знаешь, вот так мы и шли по Москве, сразу после Нового года, с винтовками наперевес. И я думал тогда, что всё у меня впереди, что мне ещё ходить – не переходить по нашей земле, и что любить – ни перелюбить! Ты, Даша, и сама не понимаешь, какую ты во мне силу пробудила, какие мечты и желания во мне открыла. И от этого мне сегодня ещё горше. Не могу я теперь стать хотя бы тринадцатым в Христовом воинстве. Если можешь, помоги хотя бы добрым словом. Таких, как я, в нашей палате ещё одиннадцать. Я им читал по памяти «Двенадцать», но с запинками. А ещё они удивлялись – почему такое совпадение: их двенадцать и нас двенадцать? Но их хоть Христос ведёт, а нас? И кем мы должны быть, Даша, чтобы он и нас повёл? Целую крепко.

Твой Лёнька.»

 

Написав всё это, Лёнька достал оставленный Палычем конверт и, обозначив на нём запомнившийся московский адрес, стал ждать санитарку Клаву, которая выносила за ним судна и утки. Только бы не уехала куда в эвакуацию или на фронт не напросилась бы, – с щемящей тоской в груди размышлял Лёнька. – Ещё убьют девку или искалечат как меня. А зачем? От неё столько радости, столько счастья мужикам! Разве её сравнишь с той же Надькой, у которой на уме ещё с восьмого класса только «уж замуж невтерпёж» да как бы цельность свою до замужества ненароком не потерять. Небось, не потеряет теперь, не с кем, всех мужиков сельских поубивали. Дура! Да и мамке надо весточку отправить. Может, о новостях каких-нето пропишет. Вроде, Сергей Давыдов живым вернулся, без пальцев. И Пашка Кабанин – без ноги. Но у этих с яйцами, наверное, всё в порядке. Женихи!

Так думал про себя Лёнька, то улыбаясь чему-то, то плача, то нервно почёсывая то место, где должны были лежать сейчас его оторванные ноги, которые последним видел под Можайском израненный осколками друг Палыч.

Вскоре, когда раны на заштопанных культях мало-помалу зарубцевались, Лёнька стал проворить насчёт протезов. Хлопотал он однако долго, больше месяца. Злило то, что раненные примерно таким же образом офицеры получали всё необходимое и положенное очень быстро, и в палатах они лежали других, и кормили их плотнее и разнообразнее, а солдат по-прежнему не уважали. Помогла военная хитрость. Лёнька нацепил на грудь две чужих «Красных Звезды» и попросил ходячих сержантов из соседней палаты отнести его к начальнику госпиталя. Маневр удался. На следующий день к нему прислали ортопеда, крупного румяного жизнелюба с усами и лапами Ивана Поддубного. Он вертел не такого уж и маленького Лёньку, как свинопас хворостинку. Охал, крякал, два раза принимался пить чай и даже подлил Лёньке из фляжки медицинского спирта (закусывали привезёнными Палычем лепёшками). Наконец Иван Степаныч – так звали ортопеда – вынес вердикт:

– Вот что, Лёня. Протезы мы тебе сделаем, – конечно, два, но разных. Один под колено, полная имитация, с ботинком. А второй пока поносишь примитивный, так сказать – алюминиевую трубку с резиновым набалдашником. Иначе нельзя, ходить не получится. Ты пообвыкнись пока так, приспособься к костылям. А потом, Бог даст, к клюшке или двум клюшкам привыкнешь. Вот тогда и будем кумекать со вторым протезом. Он ведь – от бедра, не гнущийся и очень тяжёлый.

Так и порешили. Арзамас от Лёнькиного села недалеко, пригородный туда каждый день ходит. Словом, было бы желание, а уж Иван Степаныч своё дело знает и всегда готов помочь солдату – и в прямом и в переносном смысле – встать на ноги. С этого дня Лёнька томительно стал ждать протезов. Надоело бедолаге мять бока на больничной койке, всё сильнее тянуло в село, к мамке и брату, на родную завалинку, в прокопчённую баньку по-чёрному, под курчавые анисовые яблони и омут разросшегося по всему саду вишенника – в плетёный ещё дедом, тоже инвалидом войны с проклятым немцем, стул.

И в послеобеденный «мёртвый» час, и по ночам, если не спалось, Лёнька всё чаще и чаще мечтал о том, как он сделает себе передвижную коляску с мотором, как смастерит понравившееся ещё в горьковском госпитале кресло-качалку, как станет помогать мамке по хозяйству: мять поросёнку картошку, рубить в неё крапиву и перемешивать всё это с отрубями. Да и корову отчего ж не подоить?

А ещё Лёнька размечтался о пчельнике. А что? Палыч ему пару роёв запросто подарит. И роевня у него лишняя имеется, и ульи незанятые, а медогонку он завсегда на пару-тройку деньков одолжит, тут и говорить нечего. Пчёлы – это такая отрада! Они даже кусают как-то по-особенному: больно, но приятно. И яд у них целебный, и прополис, и молочко маточное, а мёд!.. С ним всё вкусно: любой хлеб, блины, лепёшки, чай, сбитень, а медовуха – за уши не оттащишь! Нет, пчельник – это совсем другая жизнь, это почти судьба. И деньги, если разобраться, приносит немалые. В селе как кто заболеет, сразу к Палычу бегут, мёда по зиме «ради Христа» просят, сам слышал. Что от ангины, что от гриппа, что от иной простуды – первейшее средство.

Книга Елены Емельяновой «скажи депрессии прощай» предназначена для тех, кто хочет взять своё хорошее настроение и высокую работоспособность в собственные руки, но не знает, с чего начать. С хорошим советчиком успех в работе над собой будет ближе.

А прямо перед войной Верке Дементьевой Палыч ноги больные исцелил. Посадил её прямо перед ульем, снял несколько пчёл с летка – и ей на опухшие икры. Ну, покусали её, поохала, сердешная, даже температура у неё два дня держалась, зато потом всю опухоль как рукой сняло! Нынче бегает как молодка, даже, говорят, замуж собралась. Интересно, за кого? Уж не за Сергея ли Давыдова-Безрукова?

Тут необходимо пояснить, что в Лёнькином селе абсолютно все его жители, как родовитые дворяне, носили двойные и даже тройные фамилии. Собственно, были это даже не фамилии, а прозвища, данные односельчанами по тому или иному поводу. Вот, к примеру, Палычев дед хромал, а потому у него, кроме Бурганов, была ещё и фамилия Хромов, а также – Гунин, потому что прадед его ругался – «Чёртова Гуня». Что или кто такая Гуня, на селе никто не знал, а потому и дали старику ещё одну чудную фамилию.

Но Палычу ещё крупно повезло, поскольку случались на селе и уж совсем неблагозвучные фамилии, сродни обидным прозвищам – например, Егор Колесов-Басран. Жил он на Казанке, возле кладбища, исправно ходил по нужде в собственноручно сколоченную уборную, а потому почему Басран – обидно и непонятно. Впрочем, говорили, что кто-то за баней случайно увидел его сидящим на четвереньках... Когда Колесов поднял этот больной для него вопрос на сельском собрании в клубе, то Душка с Бутырок урезонила его словами, долетевшими даже до дальних выселков – Алексеевки и Казармы: «От нашего обчественного глазу ты, Басран, никуды не скроешься. Зля бани надо ходить всем ростом, а не как лягуха. Сортир, пою мать, соорудил – вот и вали туды, а наши воздуси не отравляй!».

Общество разноголосо загудело, но в конце концов с Душкой все согласились: в бане надо мыться, в пруду купаться, а в уборной – опорожнять живот. Ну, мужикам ещё поссать можно возле забора или где на краю свово огорода, но не за ларьком и не в бочку с растительным маслом, как то учинил колхозный пастух Коля Жестков (случай и в самом деле вышел масштабный, можно даже сказать, – геополитический! Ведь надо же, размышлял Лёнька, вокруг села земли – сотни квадратных километров, на которых, к слову сказать, нет ни одного маслобойного завода, а опростаться Коля почему-то вознамерился в долго ожидаемую земляками бочку с маслом. И ведь где? В магазине! И никто вовремя не заметил, не забил тревогу...).

Словом, тянуло Раменского в село как магнитом. Хоть и без ног, без любви к бабам, зато с любовью ко всем землякам, а главное – к месту родному, к мамке, братке, избе и своему проулку, на котором не то что зигзаги и повороты, но каждую штакетину в заборе помнишь как свои пять пальцев.

Протезы принесли в понедельник, после обеда. Лёнька поспешно принялся их пристёгивать и на ту, и на другую ногу. А пристегнув, тут же попытался двинуться к двери палаты и... упал. Его даже подхватить не успели, хоть и пытались. Он сильно приложился затылком о косяк и растянул кисть правой руки. Тут же попытался встать, и вновь – неудача. Ощущение было как в детстве, когда впервые вставал на коньки: ноги не слушались, разъезжались, брызгали болью в местах стыка с культями.

Кое-как Лёнька дополз до койки, прислонился к ней щекой, понимая, что до хождений ему ещё ох как далеко! Надо учиться, падать, снова вставать, терпеть, как советовал Палыч, и пытаться, пытаться, пытаться... Иного просто не дано, так уж с ним получилось. Одноклассники вон вообще все полегли, и даже где их могилы – ни одна собака не знает. А тут всё же протезы, надежды, сад с пчельником, книжки со стихами про Иисуса, земляки со швейными машинками... Да мало ли?! Жизнь богата на неожиданности. Вот война скоро кончится – и станет всё проще и справедливее. Уж инвалидов-то точно не забудут, а придумают, как их утешить, как компенсировать потерю рук, ног, глаз – здоровья, в общем.

Впрочем, Лёнька, если говорить прямо, сам не слишком в это верил: уж больно на армейских начальников ему не везло. Попадались всё какие-то грубияны и недоумки. Вроде, и погоны большие на плечах, а мозгу – как у курей... Всё чего-то требуют, пугают, ругаются, а зачем? Не понять нормальному человеку. Бывало, сами посылали на бессмысленную, глупую смерть сотню, а то и другую людей, – и ничего. Всё с них как с гусей вода.

 

 

 

---

Купить доступ ко всем публикациям журнала «Новая Литература» за январь 2016 года в полном объёме за 197 руб.:

Банковская карта:	Яндекс.деньги:	Другие способы:
		Наличные, баланс мобильного, Webmoney, QIWI, PayPal, Western Union, Карта Сбербанка РФ, безналичный платёж
После оплаты кнопкой кликните по ссылке: «Вернуться на сайт продавца»		После оплаты другими способами сообщите нам реквизиты платежа и адрес этой страницы по e-mail: newlit@newlit.ru

Вы получите каждое произведение января 2016 г. отдельным файлом в пяти вариантах: doc, fb2, pdf, rtf, txt.