Философия провала в стихах и прозе

Категория глубины – из важнейших. Категория духа – не пространства. Поэт сказал: «Умом Россию не понять…» Не из-за необъятности пространств, а из-за – бездонности. Ибо широта-то разуму доступна, а вот перед бездонностью встаёт разум оторопело и глянуть боится в провал. Россия – провал! И она – повсеместна, ибо на всяком месте может упасть человек и собственной шкурой познать глубину.

И более не собираюсь мозги я сушить никому аналИзом понятий. Лишь добавлю, что нынче Бог не говорит с человеком на Синае. Нынче – лишь поскользнувшись смертельно на поверхности жизни и ухнув в проклятый провал, распинаемый совестью, в муках богоподобия корчась, – говорит Человек Сам с Собой.

Звени, город Звенигород! Звени в измученной пропащей душе моей синим трепетом колокольчиков лесных, не виданных мною, звени колоколами далёкими той церкви – тайной и сказочной почти – открывшейся мне вдруг из-за черного леса на заснеженном холме, звени крепким крещенским снегом, звени изумрудом водочной посуды у ларька, речкою той звени и ещё звени, не знаю, чем. Звени.

Много, много было в жизни моей городов таких: не городов – захолустий. И поныне где-то они цепенеют в забытьи между бредом и явью, между мигом и веком, между жизнью и смертью цепенеют они и хранят мою тогдашнюю боль и сладость и горечь несчастных моих любовей: свистит электричками Болшево, слепо пялится в ночь тюремными окнами город Ковров, в синих сполохах ночи полярной страшным сном непробудным коченеет в заснеженной тундре город Когалым, провалился куда-то в преисподнюю далей заволжских между гор Жигулей город Жигулёвск, и звенит, звенит над ненаглядной речкою, звенит город Звенигород. А над Волгой широкой ждёт меня не дождётся Самара. И денно и нощно обивает пороги вокзала и – ждёт не дождётся.

Сам-мара… Что дымишь ты заводами смрадными, город Самара? Что пылишь Безымянкой своей, что «по фене» бубнишь ты, Самара? Что глядишься в осеннюю Волгу, Сам-мара?! А и томно тебе, а и тошно тебе – а и пьёшь не напьёшься ты, город Самара! Забываешь, да всё не забудешься, город Самара!

Подрастают твои тополя. Время катится в бездну – к Последнему Краю.

Сколько раз, как в омут головой, кидался я к вам, к несчастным моим любовям, и нёсся в поездах и ночных электричках, пустых и гремящих, по которым гуляли, врываясь на полном ходу сквозь разбитые окна, ветер да перегар, да лихие ребята – вороньё. А хранил меня Бог – не зарезали всё же меня и не бросили в ночь под откос те лихие ребята!

И всю жизнь, с незапамятных памятных дней тех со мною – как сердца пропащего стук – стук колёс.

А уж если нечаянно капнет пьянящего нектара капля на тлеющий уголь души, так и будто бы снова я еду куда-то в захолустье несчастной любви, в ста-арые те времена, где не новые – старые русские жили, и жил там приятель мой Ваня – несчастливый, но гордый такой человек, который – потом уже, по-осле – уехал куда-то с парикмахерами и всем прочим. Мой друг закадычный Иван, только месяц единый из запутанной жизни своей проживший, прожегший рядом с церковью тайною той на холме, во звенигородском достопамятном звоне, у полкана в гостях – у отставного, понятно, полкана – вместе с дочкой полкановой, девушкой Ниной – красной девицею и желанной. Только месяц единый – январь. И-и – уехал в Самару в ночное вытьё одиночеств. А красная девица Нина вдруг наплевала на всё и пошла-то давать всем налево-направо, а конце-концов вышла замуж за цековского выблядка и зажила припеваючи.

Вот и присказка вам, господа. Где же сказка? А и сказка не сказка, а, знаете, так – повестушка о всяческой боли – ряд поэм. И, конечно, всё это – про осень, про любовь, про пыланье багряное клёнов московских, про то, как там дождь, леденящий и частый, торжествуя, вбегает в устроенный ветром бедлам, и несчастье монголом, принявшем в набеге участье, дань сбирает свою по моим одиноким углам. По моим ли, чужим – всё равно, господа…

То есть, это – про жизни провал.