Второе необходимое качество переводчика

 

Имея в виду, что первое – это индивидуальность

 

На чтение потребуется 37 минут | Скачать: doc, fb2, rtf, txt, pdf

 

Купить в журнале за март 2015 (doc, pdf):

 

 

 

 

Русский язык за последние 300 лет так навострился на передачу всякой разной хитромудрости, что переводчику может предоставить средства для перевода самых сложных текстов из всех областей знаний. Другое дело, что переводчики наши очень плохо знают свою родную литературу. Возьмём для примера хотя бы Байрона, того, что, кроме того, что был поэтом, ещё и отцапал по наследству титул лорда.

 

Уж кто-кто, а этот фрукт не мог бы, будь он жив, пожаловаться на невнимание к нему в России. Переводили и переводят его целые взвода, роты, батальоны и даже полки переводчиков. Первые переводы поэта были сделаны в России ещё в 1819 году, то есть при жизни поэта. А в 1864-1867 вышло полное собрание сочинений Байрона, подготовленное Гербелем. До конца XIX века это издание выходило еще 3 раза, тогда как первое по-настоящему серьёзное издание поэта появилось в Англии лишь в 1897-1904 гг. В сборнике стихотворений Байрона на русском и английском языках были приведены стихи 35 переводчиков, причём брали только тех, кто впервые перевёл то или иное стихотворение на русский язык.

 

И всё же популярность была не по делу. Русская поэзия в XIX веке сильно завелась на романтизм. А романтизм у нас синонимировал с такими понятиями как «расплывчатость, мечтательность, неопределённость»:

 

Он пел разлуку и печаль,

И нечто, и туманну даль,

И романтические розы;

Он пел те дальные страны,

Где долго в лоно тишины

Лились его живые слёзы;

Он пел поблеклый жизни цвет

 

И переводили русские переводчики Байрона исключительно в этом ключе. Ничего похожего у поэта нет и в помине. И хотя Байрон – завзятый романтик, но мужик он резкий, крутой: такие как скажут, так отрежут. И стих его такой же резкий, определённый, чеканный.

 

Thou are not false, but thou art fickle, To those thyself so fondly sought: The tears that thou hast forced to trickle Are doubly bitter from that thought

Ты не фальшивая, а вертлявая Для тех, кто докапывается до тебя с любовью. Слёзы, которые ты у них выжимаешь, Вдвойне горьки от подобных мыслей

 

Основной стилистический приём англичанина – антитеза; как правило, бескомпромиссная и безоговорочная. Особенно заметно отличие байроновского стиха от его русской передачи при употреблении эпитетов, которых он почти и не употребляет (надеюсь, читатели понимают разницу между уточняющим значение подлежащего прилагательным и эпитетом; одно дело «старый человек» и совсем другое «молодой старый человек», как просил называть себя в письмах к жене Чехов). В то время как русский романтизм растекался слюнями в меланхолическом наборе слезливых определений:

 

So gleams the past, the light of other days,

Which shines, but warms not with its powerless rays

 

Так светит прошлое нам в жизненной ночи,

Но уж не греют нас бессильные лучи.

 

У Байрона всего один эпитет, а переводчик (А. Толстой) прикарябал целых два, где и одного-то было через край. (Зато какая у Байрона метафора: «прошлое – это свет других дней» – отточенная как бритва, когда она хорошо наточена).

 

Также Байрон из своего «унылого эгоизма» делал проблему вселенского масштаба. Для чего не кощунственно прибегал к языку Библии, в английском традиционно характерным для стиля высокой поэзии: thy, thou, thine вместо your, you, которые их заменили ещё в дошекспировские времени, art вместо are, окончание 2-го, да и 3-го лица say'st, show'st, разные слова с пометкой уст: ward, tremulous и т. д. (все эти примеры я собрал с одной страницы). Русские же переводчики и здесь ограничивались чувствительным языком сердца, так милом сердцу тогдашних салонных дам

(Так он писал темно и вяло,

Что романтизмом мы зовём).

Можно сказать, что наработанный русской литературой арсенал средств (те самые здание и фундамент) оказался не достаточен для адекватного восприятия и воспроизведения. Нельзя при этом, однако, утверждать, что ничего толкового обращение к Байрону русской поэзии не принесло: многие переводы Жуковского, Майкова, А. Толстого – это своеобразные законченные произведения. Ещё в большей мере это можно сказать о несколько более поздней фигуре – Вяч. Иванове, который также облекал свой стих в туманные, сотканные из нюансов и недомолвок возвышенно-сентиментальные одежды.

 

Сияй в блаженной, светлой сени!..

         Из душ, воскресших в оный мир,

Не целовал прелестней тени

         Сестёр благословенный клир.

 

А вот как начинается это же стихотворение у Байрона

 

Bright be the place of thy soul! No lovelier spirit than thine E'er burst from its mortal control, In the orbs of the blessed to shine

Будь светло место твоей души! Никогда более приятственый дух, чем твой, Не ускользал из-под земного контроля. На те орбиты, по которым движутся благословенные, излучая при вращении световую энергию

 

Если рассматривать стихи Байрона и Иванова независимо, то притом, что изображена одна и та же ситуация, выбраны одни и те же детали, темы их различны. У Иванова речь о том, что героиня, монашенка, и на земле была счастлива и любима («ты всем была нам» – таковы слова буквально следуют за приведёнными), устроившись в монастыре за казённый счет. Англичанин же противопоставляет небеса и землю, первые как обетованные, вторую как оковы для плоти, из которых душа наконец-то освободилась. Эта очевидная разница между тем и тем видением никак не говорит, кто из двоих художественнее или талантливее: просто два разных поэта по-разному воспринимают действительность.

 

Более близок к Байрону Лермонтов. Но по духу, а не по букве. О том, что Михаил Юрьевич переводил англичанина как бог на душу положит, вменялось ему исследователями неоднократно. Жаль, он не дожил до нашего времени, а то бы его заставили работать над ошибками:

 

As o’er the cold sepulcher stone Some name arrests the passer-by; Thus, when thou view’st this page alone, May mine attract thy pensive eye!	Как одинокая гробница Вниманье путника зовёт, Так эта бледная страница Пусть милый взор твой привлечёт.
And when by thee that name is read, Perchance in some succeeding year, Reflect on me as on the dead, And think my Heart is buried here.	И если после многих лет Прочтешь ты, как мечтал поэт, И вспомнишь, как тебя любил он, То думай, что его уж нет, Что сердце здесь похоронил он.

 

Кто не знает английский, докладываю: у Байрона, в отличие от нашего поэта, о любви нет ни единого слога. Тема стихотворения исключительно память: то, что поэт оставляет на земле – это его стихи. Далёк от байроновского и лермонтовский стиль: Байрон сплошь шарашил антитезами, у Лермонтова же поэтическая мысль чаще била как стрела – влёт и в одну точку. Но их роднит гораздо большее: эмоциональный напор, переизбыток чувств (не путать с чувствительностью). Но лермонтовские переводы так и не вписались в русскую поэзию и торчат в ней особняком ни к селу ни к городу.

 

То, что русская тогдашняя поэзия не сумела найти в себе средств для выражения Байрона, неудивительно: их просто не было, и как бы переводчик ни знал родную литературу, опираться ему было не на что. Удивительно другое: Байрон так и остался туманным, мяукающим, нечленораздельным романтиком. Таковым его представили русские переводчики XIX века, таковым он продолжают интерпретироваться и до сих пор. Я посмотрел современные переводы этой самой «одинокой гробницы» в Самиздате и, дойдя до цифры 23, бросил поиски, и везде переводчики «выражались темно и вяло, что романтизмом мы зовём». А ведь русская литература со времён Жуковского полнела и развивалась, сняла сюртук, облачилась в пиджак, а теперь ей уже впору и балахон примерять. Появились поэты, которые могли выражать свои мысли отточенными, ёмкими антитезами, и поэты, ловко пуляющие в читателя прямыми как стрела или траектория автоматной очереди фразами: есть Маяковский, есть и кроме (С. Черный, Высоцкий).

 

С другой стороны, и божественный глагол не остался без внимания. Тут вам для образцов и Пушкин («Отцы пустынники и девы непорочны», «Когда для смертного умолкнет шумный день, И на немые стогны града»), и Тютчев, и Хомяков, и Есенин. Его порыв поддержали Тютчев, Клюев, если кому не по зубам и скучно бодаться с Ломоносовым и Державиным. То есть русская поэзия набрала достаточный арсенал, чтобы переводить Байрона в любом ключе.

 

Не нужно только представлять дело так, будто для Байрона в самый раз стилистика Тютчева или Маяковского. Это совсем другие поэты, с другой тематикой и другими намерениями. Мы просто говорим, что русская поэзия достаточно накопила средств и приёмов, чтобы адекватно пережевать Байрона. Для этого нужно выработать особенный, ни на кого не похожий стиль, но все компоненты этого стиля уже присутствуют в русской литературе. То есть опираться на что, есть.

 

 

 

Купить в журнале за март 2015 (doc, pdf):