Ян Торчинский
Сборник рассказовОпубликовано редактором: Карина Романова, 11.10.2008Оглавление 3. Шурф 4. Сумерки 5. Иван Саввич Сумерки
Нам говорили, что он был лучшим преподавателем института. Говорили, что на его лекции собирались студенты не только с разных курсов, но и с разных факультетов. Что эти лекции были, как театр одного актера, и нередко заканчивались аплодисментами слушателей. Говорили, что он умудрялся, вперемешку с теплотехническими истинами, рассказывать довоенную историю киевского «Динамо» и московского «Спартака», излагать содержание малоизвестных романов Анатоля Франса и Эмиля Золя, читать стихи Гейне и Рильке в оригинале и переводах, и сообщать еще множество увлекательных вещей, но при всем при этом так плотно и рационально преподнести лекционный материал, что конспекты даже нерадивых студентов можно было тут же издавать в качестве методических пособий по курсу. А еще говорили, что он был талантливым ученым-изобретателем. Но это и без разговоров было очевидно, потому что его имя постоянно встречалось в технической литературе: «формула профессора Смолича», «критерий профессора Смолича», «конструкция профессора Смолича»… Говорили – но нам, студентам, от этих разговоров было не легче. Если память о славном научном прошлом Льва Михайловича Смолича хранили монографии и учебники, то его успехи на поприще преподавания остались в далеком прошлом. И мы печально наблюдали, как, стоя за кафедрой, профессор перелистывает пожелтевшие странички своего конспекта – такие истонченные временем и хрупкие, что, казалось, они вот-вот сломаются от любого неосторожного прикосновения. А если упадут на пол, тут же рассыплются в прах. И бубнил он что-то невразумительное, и рисовал на доске непонятные графики, и тут же стирал их и рисовал новые, такие же невразумительные. Зато часто вспоминал о студенческих демонстрациях в 1907-м году, и как его в числе прочих избивали жандармы и казаки. «На Фундуклеевской улице это случилось, – умилялся воспоминаниям старик. – Нас избивали, а мы пели ''Вы жертвою пали в борьбе роковой''…» И мы, под аккомпанемент его пения, читали детективы, готовились к семинарам по другим дисциплинам или играли в морской бой, «балду» и карманные шахматы. А наш теплотехнический рифмоплет посвятил Льву Михайловичу такие вирши: Профессор мудрый, остроокий Мы ходили жаловаться в деканат: ну, что это такое, ведь четвертый курс и едва ли ни главные для нашей профессии предметы – термодинамика и теория теплопередачи, куда мы, теплотехники, без них, а вы послушайте, как он их преподает, ну ладно, были у него заслуги в прошлом, кто же спорит, но нам-то от этого не легче, замените его кем-нибудь, пожалуйста, пожалейте будущих инженеров. В деканате разводили руками: ничем вам помочь не в состоянии, он – заведующий кафедрой, лауреат, член-корреспондент, в партии с 12-го года («С тысяча девятьсот двенадцатого… или тысяча восемьсот…?» – задал кто-то из задних рядов небезопасный по тем временам вопрос), так что никто его пальцем тронуть не в праве, и пока он сам не уйдет, придется терпеть; попросите ассистентов, которые у вас практические занятия ведут, пусть растолкуют что-нибудь, а нет – так сами по учебнику разберетесь, не маленькие, сами же говорите, четвертый курс, что значит, не пойдете на лекции? хотите без стипендии остаться – пожалуйста…. Вот и весь разговор. Значит, пока он сам не уйдет…. А он и не думал уходить. То ли его преследовали видения из прошлого, напоминавшие о былой славе блистательного лектора и методиста, любимца студентов, то ли, наоборот, перед ним маячила перспектива оглушающего одиночества, перед которым он испытывал панический ужас. Профессор и без того был одинок, как перст. Его жена трагически и нелепо погибла под колесами автомобиля, вылетевшего на тротуар. А дочь Смолича жила с мужем и детьми на другом конце города и редко звонила отцу, а забегала еще реже, все не могла простить Льву Михайловичу каких-то стародавних обид: то ли он своего болвана-зятя в аспирантуру проталкивать не стал, то ли им денег на кооператив не одолжил и в свою многокомнатную квартиру пустить отказался – семейные дела, сами понимаете, темный лес. А, в результате, обитал профессор Смолич один-одинешенек в своих академических хоромах, постепенно приходящих без постоянного ухода и присмотра в нежилой вид. И теперь перспектива потерять вдобавок еще и кафедру пугала его больше всего на свете. И он не замечал, или старался не замечать ни недоброжелательного шума во время лекций, ни косых взглядов коллег и их выразительного перешептывания за спиной, ни жалоб аспирантов, которыми он давно не мог руководить, ни откровенного хамства молодого доктора наук доцента Солдатенкова, небезосновательно претендующего на место заведующего кафедрой и готового голыми руками задушить своего учителя, Льва Михайловича, мертвым камнем перегородившего ему карьерную дорогу. А в ректорате и парткоме коллекционировали анонимные и подписанные заявления с требованиями разобраться с профессором Смоличем, безнадежно вышедшим в тираж. И вдруг неожиданная новость: Лев Михайлович женился. Женился на женщине на сорок или больше лет моложе его и лет на десять-пятнадцать моложе профессорской дочери. Я однажды видел этих молодоженов в театре – в самом начале их медового месяца. Они сидели в ложе. Профессор тяжело и бесформенно навалился на барьер, обитый малиновым бархатом, и, кажется, дремал. А она – вызывающе молодая и красивая, вся напряженная, как струна, высоко поднимала маленькую змеиную голову на прекрасной высокой шее. В какой-то момент она повернулась в мою сторону, и мы встретились глазами – на секунду, не больше. И, хотя нас разделяло расстояние в несколько метров, я физически почувствовал, что эта женщина генерирует опасное поле бесчеловечности и что она способна беспощадно высосать энергию из всякого, кто встретится ей. А уж изо Льва Михайловича – в первую очередь и, наверное, не только энергию. Впрочем, кто знает, мимолетное впечатление бывает ошибочным. Но меня долго преследовало видение маленькой змеиной головы в блестящем шлеме аспидночерных волос и пронизывающий взгляд смарагдовых глаз. И почему-то в ушах звучали строчки детских стихов Чуковского: «Я вижу твои злые глазауси А профессор начал меняться буквально на глазах. Теперь он появлялся на лекциях в элегантных замшевых пиджаках, «водолазках» нежных акварельных цветов и в огромных очках с тонированными стеклами. И все время поводил плечами, смешно вертел головой и оттягивал пальцем стоячий нейлоновый воротничок; казалось, ему неудобно в этой, будто одолженной для маскарада. Но, главное, Лев Михайлович стал заметно сдавать физически. Если раньше, несмотря на весь свой маразм, профессор оставался довольно крепким стариканом, то теперь он тяжело тащил ноги в модных импортных башмаках на толстой подошве, а лекции читал, не отрываясь от стула и потешно прыгая вместе с ним вдоль доски, когда нужно было что-то чертить или выводить формулы. – Нашему Льву, царю зверей, полный абзац – раздался чей-то зловещий шепот. – «Не гонялся бы ты, поп, за дешевизной…» – Скорее, за дороговизной, – вмешался кто-то. – А что абзац – это точно. Нет, не чувствовали мы жалости к нашему престарелому профессору, не было в наших сердцах ни сочувствия, ни сострадания. Но зато в арсенале Льва Михайловича имелось кое-что, искупающее в наших глазах многие его недостатки: сдать ему экзамены по труднейшим курсам можно было без труда. Особенно, весной или летом. Почему именно весной или летом? А потому что в эти сезоны студенты покупали огромные охапки сирени и черемухи и, выпросив у институтских уборщиц ведра, ставили эти полубукеты-полузаросли на стол экзаменатора. И, недоступные благодаря такой изгороди его глазам, мы благополучно списывали из учебников нужные тексты. Однако, кроме теоретических вопросов, на экзамене полагалось еще решить задачу. Но и здесь проблем не возникало. У профессора Смолича был на вооружении листок с ответами ко всем задачам («выручальник», как мы его называли). И он спрашивал у студентов: «Какой номер билета? А какой ответ?», после чего сверял его с записью в «выручальнике», никогда не проверяя, каким образом этот ответ был получен. Более-менее совпадает – ну, и слава Богу…. Разумеется, такой же спасительный листок был у всех наших студентов, и он передавался, как эстафетная палочка, от одного теплотехнического поколения к другому. Поэтому мы даже условия задач не читали – зачем? – Так сколько получилось, вы говорите? – вяло интересовался член-корр., лауреат и партиец с дореволюционным стажем. – Сто двенадцать! – бодро отвечал экзаменуемый. – Ну, куда вы смотрите, Лев Михайлович? Вот и у вас тот же результат записан, пятая строчка снизу! – Да, да, – соглашался Смолич. – Давайте ваш матрикул. – Так он по-старорежимному называл зачетку. Эта картина повторялась долгие годы к всеобщему профессорско-студенческому удовольствию. И вдруг случилось непредвиденное. Оказалось, в профессорский «выручальник» проникла грубая ошибка, причем, там, где ее быть ну никак не могло. Потому что в задаче к билету №22 нужно было определить какую-то табличную, общеизвестную величину, вроде удельного веса воздуха. Наверное, кто-то из лаборантов, переписывая обветшавший «выручальник», ошибся или зло подшутил над заведующим кафедрой. И, как на грех, этот билет однажды достался некому очкарику: отличнику и человеку высоких моральных принципов, который презирал шпаргалки, подсказки, списывание и прочие студенческие вольности. И он добросовестно, не заглядывая в учебник, приготовил ответ на все вопросы в билете и задачу решил по всем правилам. Потом он долго морочил профессору голову изображением циклов Карно и Ренкина во всевозможных координатах и прочей премудростью. – Ну, хорошо, достаточно. Это вы знаете, – услышал отличник. – А какой у вас билет? И сколько в ответе? – Билет номер 22. Ответ – 1,29! – Нет, голубчик. Вы грубо ошиблись. Посидите еще, подумайте. – Да что тут думать! – возмутился правдолюбец. – Это же удельный вес воздуха – табличная величина: одна целая двадцать девять сотых килограмма на кубический метр. Хотите, я вам любой справочник принесу, можете проверить! – Нет, не нужно, не нужно, – вяло ответил Лев Михайлович, плохо соображая, о чем идет речь. – Если вы так уверены…. Где ваш матрикул? А через два дня на экзамен пришла параллельная группа, и там этот роковой билет достался одному известному оболтусу. И он не стал докапываться до теплотехнических истин, а пошел другим, многократно проверенным путем. – Задачу решили? Какой у вас билет? Сколько в ответе? – услышал оболтус традиционные вопросы. – Билет номер 22. Ответ – 452,3! Профессор заглянул в свой «выручальник» и оживился: – Сколько, сколько? Вы точно считали? – Ну, конечно! Вы посмотрите: у вас столько и записано. – Да-а-а, – задумчиво протянул Лев Михайлович. – Видите, как бывает…. А меня на днях обманули…
Оглавление 3. Шурф 4. Сумерки 5. Иван Саввич |
Нас уже 30 тысяч. Присоединяйтесь!
Миссия журнала – распространение русского языка через развитие художественной литературы. Литературные конкурсыБиографии исторических знаменитостей и наших влиятельных современников:Только для статусных персонОтзывы о журнале «Новая Литература»: 24.03.2024 Журналу «Новая Литература» я признателен за то, что много лет назад ваше издание опубликовало мою повесть «Мужской процесс». С этого и началось её прочтение в широкой литературной аудитории .Очень хотелось бы, чтобы журнал «Новая Литература» помог и другим начинающим авторам поверить в себя и уверенно пойти дальше по пути профессионального литературного творчества. Виктор Егоров 24.03.2024 Мне очень понравился журнал. Я его рекомендую всем своим друзьям. Спасибо! Анна Лиске 08.03.2024 С нарастающим интересом я ознакомился с номерами журнала НЛ за январь и за февраль 2024 г. О журнале НЛ у меня сложилось исключительно благоприятное впечатление – редакторский коллектив явно талантлив. Евгений Петрович Парамонов
|
||
Copyright © 2001—2024 журнал «Новая Литература», newlit@newlit.ru 18+. Свидетельство о регистрации СМИ: Эл №ФС77-82520 от 30.12.2021 Телефон, whatsapp, telegram: +7 960 732 0000 (с 8.00 до 18.00 мск.) |
Вакансии | Отзывы | Опубликовать
Сауны наше место русская баня vrnBanya. |