Чтиво

 

 

 

Когда глазам стало хватать и того лучика солнечного света, который с трудом протискивался сквозь маленькую дырку где-то наверху, Фёдор Павлович огляделся и с ужасом понял: это «зиндан» – примитивная подземная тюрьма Востока, гнусное порождение варварских времён средневековья.

 

Вот пыль, поднятая его падением, снова улеглась на глиняный пол, и он стал различать в сумраке подземелья других его узников. Некоторые из них высохли как мумии и ни на что уже не реагировали. Те, в чьих глазах интерес к жизни угас ещё не совсем, робко, на коленях, приближались к Фёдору Павловичу, но поняв, что поговорить не удастся, отползали обратно в свои вонючие уголки.

 

Нашёл себе такой уголок и Фёдор Павлович, сел там и стал лихорадочно думать, что же это за чертовщина такая с ним творится?

 

Через некоторое время снова зловеще заскрипела та дверь, в которую его втолкнули. Вошёл босой араб в коротких, по колено, шароварах. Его обнажённый торс был мускулист и волосат, маленькие глаза смотрели исподлобья. В одной руке он держал большие клещи, в другой нёс жаровню, в которой пламенела высокая горка раскалённых угольков.

 

Поняв, кто и зачем пришёл, один из узников темницы коротко вскрикнул, стал быстро-быстро переползать с одного места на другое, рвать волосы на голове и посыпать её пылью с пола. Пришедший молча выволок его на середину «зиндана», накинул ему на запястья рук петлю веревки, перекинутой через укреплённый в потолке блок, натянул эту верёвку так, чтобы ноги бедолаги оторвались от пола, пошуровал клещами в жаровне, подставил её под голые подошвы страдальца, а клещами стал вырывать у него по одному зубы из верхней челюсти. В нижней у пытаемого уже ни одного не осталось.

 

Не надо было знать языка, чтобы догадаться, что означают короткие крики, которыми обменивались палач и жертва после каждого вырванного зуба: первый добивался признания в чём-то, второй упорно отрицал свою вину.

 

Но вот, когда палач, крякнув от натуги, вырвал у несчастного последний зуб, тот вдруг крикнул что-то в другой интонации, чем прежде, и согласно закивал головой.

 

«Что же это он так? – даже с помутнённым от увиденного сознанием Фёдор Павлович оказался всё-таки способен констатировать нелогичность поведения пытаемого. – Или, не согласись он с обвинением и сейчас, его ожидали бы ещё более страшные пытки? Какие? Вырывание ногтей со всех конечностей?»

 

Фёдор Павлович почувствовал острейшее желание признаться сразу и во всём. Но в чём, черт побери, он должен покаяться? За что его повязали эти абреки в аэропорту? Ведь шагу не успел в эмирате сделать, не то что напакостить ему в чём-то…

 

Опуская свою обмякшую окровавленную жертву на пол, палач покосился на Фёдора Павловича.

 

«А ну, как мной сейчас займётся?» – похолодев, предположил тот и, как только что его товарищ по несчастью, ощутил жгучую потребность в каком-то движении. Потребность эта реализовалась почти бессознательно: Фёдор Павлович мигом влетел по глинобитным ступенькам лестницы к металлической двери «зиндана», стал колотить в неё кулаком и громко кричать.

 

Всё смешалось в этом крике: требование адвоката; прошение аудиенции у начальства тюрьмы; воззвание к ООН, ЮНЕСКО и Международному суду в Гааге; просьба во время ближайшего намаза рассказать о его бедственном положении всем прогрессивным мусульманам эмирата; напоминание, что он всего лишь простой турист; уведомление, что он не простой турист, а представитель интеллектуальной маковки России – только его «Кровавая лужа-2» уже выдержала 18 изданий…

 

Палач не спеша поднимался по лестнице. Дойдя до кричащего благим матом Фёдора Павловича, он не только не подверг его никакому насилию, не только не припугнул, но даже заботливо похлопал по плечу, вежливым жестом предлагая ему сойти вниз. Звякнув огромным ключом, служивый со своими пыточными причиндалами вышел из темницы, обернувшись в последний момент на Фёдора Павловича и криво ухмыльнувшись при этом.

 

И было в этой ухмылке столько садистского предвкушения: «Разве это крик? Настоящий крик у тебя впереди…», – что Фёдор Павлович тут же почувствовал дрожь и слабость в ногах. Ползком спустившись по лестнице вниз, он стал на колени, склонил голову и начал полными пригоршнями сыпать на неё пыль с пола.

 

В оставшееся до ночи время он уже мало что соображал и чувствовал.

 

А ночью снилась родина.

 

У посольства эмирата в Москве усиленные наряды милиции с трудом сдерживают напирающую толпу. Седой генерал в разорванном мундире надрывно кричит в мегафон: «Сердцем я с вами, друзья, но заскорузлые ведомственные инструкции запрещают поджигать иностранные представительства и бить в них стёкла…»

 

В Питере, на Невском, стоит броневик с кумачовым призывом вокруг башенки: «Все на защиту автора «Кровавой лужи»! Перепоясанный патронными лентами матрос с «Авроры» весело и споро раздаёт прохожим блестящие от смазки трёхлинейки. Пожилой рабочий в длинном промасленном фартуке, лихо подкрутив усы, говорит матросику: «А мне, браток, пулемёт «Максим» выдели, я – с Путиловского. Ужо подзадам перцу янычарам – будут знать, как товарища Куценко забижать!»

 

Снова столица. Кремль. Президент. Он хмуро ходит по кабинету из угла в угол. Приняв нелегкое решение, подходит к своему портрету на стене, снимает его, чуть поворачивает гвоздик, на котором он висел, – в стене открывается ниша. Президент достаёт из неё небольшой аккуратный чемоданчик. («Ядерный», – догадывается Фёдор Павлович). Положив чемоданчик на стол и открыв его крышку, президент начинает производить какие-то хитрые манипуляции в его чреве. («Самые мощные стратегические ракеты на эмират нацеливает», – понимает Фёдор Павлович).

 

Перенацеливание идёт туго, механизм «ядерного» чемоданчика сильно скрипит, президент начинает чертыхаться и громко выговаривать кому-то по селекторной связи. У адресата его гнева хватает наглости перечить ему.

 

От сильного крика и громких голосов Фёдор Павлович проснулся.

 

У открытых скрипучих дверей «зиндана» шёл громкий спор. И, к удивлению узников, маленький, толстенький, рыжеватый мужчина, в лёгкой европейской шляпе на голове, настоял-таки на своём: палач остался за дверью, и он один осторожно стал спускаться в смрадное подземелье.

 

Сойдя вниз, европеец негромко спросил по-русски:

– Господин Куценко? Фёдор Павлович, где тут вы?

– Здесь! Здесь я! – радостно крикнул Фёдор Павлович.

 

Приняв и освоив за неполные сутки единственный способ передвижения по темнице, он быстро подполз на коленях к мужественному посетителю «зиндана» и, с надеждой глядя снизу вверх в его лицо, ещё раз уточнил:

– Вот он я, вот!

 

Визитёр присел на корточки, снял шляпу и представился:

– Александр Тимофеевич, заместитель консула по культурным и гуманитарным вопросам. Галина Ивановна проинформировала нас о вашем задержании.

– Ну, слава тебе, господи! А то уж я думал, что сгноят меня здесь… Вам удалось убедить компетентные службы эмирата, что мой арест – нелепая ошибка. Что я не наркоделец или торговец оружием?

– Эх, Фёдор Павлович, Фёдор Павлович! – тяжело вздохнул заместитель российского консула. – Да лучше бы вы были и наркодельцом, и торговцем оружием, чем тем, кто вы есть…

 

Фёдор Павлович на некоторое время совершенно онемел.

 

Когда способность говорить возвратилась к нему, он, внимательно оглядевшись вокруг, спросил у Александра Тимофеевича:

– А кто же я есть? Ничем, как будто, перед эмиратом не проштрафился…

– Проштрафились, Фёдор Павлович, ещё как проштрафились! Наркодельцы и торговцы оружием считаются здесь врагами нации второй категории. А вы – первой. На сегодняшний день, я уточнял, у них в этой графе всего-то две персоны фигурируют – вы да один известный французский химик. Тот бьётся над задачкой – как из самых дешёвых бросовых углей Европы и Америки получить такую же высококачественную нефть, какую поставляют на мировой рынок эмираты.

 

Фёдор Павлович недоумевал:

– Но я, я-то, Александр Тимофеевич, где перебежал дорогу эмиратам? Меня-то они за что во «враги нации» зачислили?

 

Александр Тимофеевич спросил:

– Вы знаете, что принцесса Айналайн больна?

– Ну, знаю.

– А «Кровавую лужу» вы ведь написали?

– И какая же здесь связь?

– А прямая здесь связь, Фёдор Павлович, прямая. Принцесса заболела после прочтения вашей книги.

– Вот те на! – только и нашёлся что сказать изумлённый Фёдор Павлович.

– Расскажу вам вкратце об этой истории. Детям эмира даётся такое образование, какое едва ли ещё кому на планете даётся. Культуре, искусству разных эпох и народов тоже уделяется должное внимание. И, разумеется, с экспонатами Лувра, Прадо, Метрополитен-музея они знакомятся не по репродукциям в журналах. В прошлом году пришло время принцессе Айналайн Третьяковку изучать. Приехала она со своими боннами в Москву, поселилась в номере-люкс «Метрополя». Днём ходит в галерею, а вечерком, в кроватке, высшие образцы великой русской литературы почитывает на языке оригинала.

 

Но не углядели бонны за принцессой. Как-то раз увидела она в кармане фартука нашей барышни-прислуги книгу с яркой, броской обложкой, спросила про неё. Та честно сказала, что это – чтиво. Эмирская дочь, воспитанная на Гомере, Рудаки, Шекспире, Чехове, впервые услышала про такой жанр литературы, попросила дать ей эту книгу почитать… Короче, бедняжка уже на пятой странице – бряк с кроватки на пол, глазки на лоб и засучила в беспамятстве ножками. Насилу откачали. Но с тех пор так и не поправится никак…

 

Сильно задевал Фёдора Павловича тон речений дипломата-гуманитария – холодный, отстраненный, временами язвительный. Будто дело касалось не его собеседника, а какого-то отсутствующего третьего лица, над которым можно и подтрунить, чьё произведение позволительно и «чтивом» назвать.

– Что-то я у вас ни на понюх сочувствия к себе не замечаю, – обиженно сказал он.

– Уважаемый Фёдор Павлович, как бы работники консульства не сочувствовали вам, а наказания избежать не удастся. Поэтому нам с вами правильнее будет не поскуливать дуэтом, а вместе обсудить, как сделать это наказание наиболее приемлемым для вас. Ещё вчера по этому вопросу начались оживлённые переговоры между нашим консульством и двором Его Величества. Хотелось бы, по возможности, учесть и ваше мнение.

– Наказание?! А почему о нём говорится, как о чём-то неизбежном? Ни следствия никакого не было, ни суда… Должна же в любом случае существовать здесь хоть какая-то юриспруденция.

– Фёдор Павлович, голубчик, да о какой юриспруденции вы говорите! Даже с врагами нации второй категории здесь не церемонятся и сразу после поимки, при всём честном народе, отделяют им голову от туловища. А заминка с врагом первой категории может иметь только одну причину: внутридворцовые споры о том, какая казнь для него будет самая мучительная, а пытки перед ней – самыми изуверскими. Так что предметом наших переговоров с представителями эмира могут быть только формы пыток и способ казни, но никак не их полная отмена…

 

Обухом по голове отдался Фёдору Павловичу предмет переговоров родного консульства со двором эмира. Не сразу смог он прийти в себя и через силу усмехнуться:

– А что, без пыток замочить человечка никак нельзя?

– Ну, Фёдор Павлович, в чужой монастырь со своим уставом… Кстати, помнится, ваш «Лысый», перед тем, как растворить «Кривого» в бочке с кислотой, два дня ковырял сапожным шилом у него в носу и ушах…

– Да прекратите вы издеваться надо мной! Как не стыдно! Там – вымысел, шалости пера, а здесь…

 

Александр Тимофеевич развёл руками: да, мол, грустно, что взращённая на водянистом киселе классики принцесса не смогла безболезненно бродить даже по сочинённым кровавым лужам.

 

– Вместо того, чтобы попрекать сограждан их сомнительными проступками, вам следует добиваться их полной реабилитации и освобождения. Почему на идущих переговорах вы не стукните кулаком по столу? Всё-таки Россия – это ведь не Бангладеш какая-нибудь…

– Увы, Фёдор Павлович, дипломатический этикет одинаково обязателен для всех. Да и чем реально мы можем сейчас постращать эмират? Не закупить у него те полторы сотни ящиков апельсин, которые закупаем?

– А десантные войска, МИГи, авианосные крейсера на кой тогда хрен! Я тоже гражданин и налогоплательщик, и на мои кровные денежки создавались наши Вооружённые силы, и я вправе рассчитывать на их защиту!

– Накладно, Фёдор Павлович, по каждому такому случаю крейсера к чужим берегам гонять. Одной солярки какую прорву придётся убухать… А дипломатией, поверьте, можно достичь не меньших успехов, чем бряцанием оружием. Могу вас обнадёжить: уже в первом туре переговоров стороны пришли к соглашению – вас не посадят на кол и не сожгут на медленном огне…

– Да вы что! – возмущённый Фёдор Павлович вскочил с колен. – Обнадёжили, нечего сказать!

 

Александр Тимофеевич тоже встал с корточек, он обиделся:

– Вы думаете, консенсус по этой позиции дался легко и просто? Ортодоксы во дворе эмира как раз настаивали на одном из упомянутых способов казни.

– Уходите! – гневно сказал Фёдор Павлович. – Не можете спасти жизнь соотечественника – уходите. Мне всё равно, как меня будут пытать и казнить.

– Э-ээ, господин Куценко, это вы сейчас так говорите, – с умудрённым видом человека, лучше знающего предмет переговоров, протянул заместитель консула, – а как дойдёт до дела… Ко всем земным и небесным инстанциям возопите, умоляя закончить всё как можно быстрей.

– Вон! – показал рукой на дверь темницы Фёдор Павлович, повернулся к дипломату спиной и поплёлся в свой уголок.

 

Надевая шляпу и уходя, Александр Тимофеевич сухим протокольным тоном сказал:

– О результатах второго тура переговоров мы вас завтра проинформируем.