Рекламist

Потеря ценнее приобретения: опыт и все такое. Для меня же любое изгнание – это ад, хотя не факт, что выперли из рая. Я вернулся к исходной точке. Прильнув к телефону, принялся звонить по знакомым. Они же, словно сговорившись, отвечали одинаково: «пока ничего нет», «прости, старик, я уезжаю в отпуск» и «если что, буду иметь в виду». Я злился, пил пиво на последние деньги, и тщательно подсчитывал ущерб от каждого бессмысленного дня. Вдохновение снисходит на нищих, я же был беден и зол, а это – не по его части…

Ох уж мне эти «отвальные»! Приедь Гудман один, он бы меня не уговорил. Но он явился с Карпиной. Светкина сила убеждения мне всегда импонировала, а надо было насторожиться.

– Мы заказали столики в трактире на Третьяковке. Там будет певица, – сообщила она. – Агнесс. Напишешь ей тексты? Не бесплатно. Она готова заплатить вперед.

Это было кое-что.

– Меня, – говорю, – Петр выгнал. Где жить – ума не приложу.

– Решим, – сказала Карпина. – У Агнесс где-то есть комната в центре. По-моему, пустая.

Как я мог не поехать?

Теплая компания была в сборе. И Гельфанд, и Деревьев с Бекетовым, и даже Надин. Карпина по-цыгански спела «к нам приперся, к нам приперся друг наш Женька дорогой», и все подняли бокалы. От первой рюмки меня едва не стошнило.

– Это тебе привет от Шефа, – съязвил Бекетов.

– Не обращай внимания на шутки маргиналов, – отреагировал Деревьев.

– Ребята, не ссорьтесь, это не ваш бенефис! – строго сказала Карпина, и оба, вроде бы, заткнулись.

Надин развила теорию о дискриминации приезжих:

– Если ты москвич, тебя не трогать, даже менты, а если ты лимитка…

– Лимита, – поправил ее Савка.

– Та, та, лимита…

– А где твоя Агнесс? – спросил я Карпину.

– Должна прийти, не волнуйся. Она обещала.

– А вдруг не придет?

– Что ты, что ты!..

Гудман упорно молчал. Казалось, он – единственный, кто понимает мое сумеречное состояние.

Через полчаса пьянка приобрела очертания работы.

– Какой там на хер блюр? – Орал Савка. – Не нужно там никакого блюра!

– А заказчик? – Возражал Бекетов. – Что я заказчику скажу?

– А что ты скажешь? – Не унимался Гельфанд.

– Вот именно: что?

Деревьев обольщал Надин:

– Ты – вдохновенье солнца и небес, и строгая, как Гельфанда ошейник!..

Надин обращалась к Савке:

– Я – твой ошейка?

– Рот зашей-ка, – отмахивался Савка.

Видя, как я дергаюсь, Гудман присел поближе ко мне:

– Не переживай ты так. Все уладится, вот увидишь. Тебе же не впервой…

– В том-то и дело, – говорю. – И опыт подсказывает: херовы мои дела…

– Да брось ты…

А что он мог еще сказать?..

Компания панически пьянела. Гельфанд перекрикивал Бекетова:

– Какая анимация? За такие деньги пусть курят траву и смотрят свои мультики!..

Деревьев убеждал Надин:

– Я слишком тяжело рождался, чтобы взять, и просто сдохнуть!..

Гудман каялся Карпиной:

– Я честно жил и честно спал, и честно проспал всю свою жизнь!..

И вдруг запел:

– Эх, меж берез и сосен закопал «ноль-восемь»…

Я почувствовал, что оказался внутри какого-то страшного мультфильма. Каждый представлял собой отдельный персонаж, тщательно разработанный, но никому не нужный. И на что мы тратим свою жизнь? К чему талант, данный изначально каждому? – о любви я уже не говорю. Кто вспомнит наше былое присутствие – пусть ненадолго, но ради мимолетной искренней грусти?..

Агнесс так и не пришла. Я решил, что пора смываться. Сказал, что иду в туалет. В принципе, я и так был пьяный, и не жаждал продолжения. Надо было трезветь, чтобы завтра снова сесть к телефону и звонить, звонить… Поэтому я направился к станции Новокузнецкой: оттуда – прямая ветка метро. Уже дойдя до станции, я посмотрел на часы: было без четверти двенадцать. Ко мне подвалила кампания бритоголовой молодежи:

– Еврей?

– Что?

Я не разглядел их лиц. Первый удар заставил меня согнуться пополам, второй – обрести дыхание, а третий и четвертый – сгруппироваться и лечь на асфальт, прикрыв руками голову. От каждого следующего удара мир вокруг меня становился глуше и безразличнее. Никогда еще – даже в армии во время драки – я не ощущал внутри себя такого покоя и внутренней тишины. И лишь когда тяжелый ботинок уткнулся в мой висок – я вздрогнул, и руки мои распахнулись, а тело скользнуло вверх, устремляясь к полуночным сумеркам июня…