Скляднев Леонид. Повесть «Цыгане».

...Он побежал на кухню, схватил во все руки бутылки, тарелки с закусками и  тут же вернулся. Она доставала из сумочки зеркальце и какую-то  косметику. «Питья-то у нас – напьемся, Зоинька», – весело крикнул он ей.  «Еще как, сладкий, напьемся. Напою вот тебя и соблазню», – серьезно  сказала она, рассматривая себя в зеркальце. «Ты, Кешенька, выйди,  пожалуйста, и не заходи в комнату, пока я не позову тебя. Я в порядок  себя приведу, ладно? А то ревела...», – продолжая глядеться в зеркальце,  попросила она. «Конечно, Зоинька», – согласился Иннокентий Николаич и  вышел на кухню. Через минуту она позвала его: «Ну, где ты, сладкий мой?  Иди сюда». Ее грудной голос звучал глухо и, ему показалось, немного  дрожал. У него отчего-то бешено заколотилось сердце. Не чувствуя ног, в  полуобмороке, он подошел к комнате и застыл в дверях, не поверив своим  глазам – Зоя стояла у дивана вполоборота к нему, обнаженная, плотно  сомкнув ноги и вытянув руки вдоль тела. Ее смуглая атласная кожа  отливала темным золотом в последних лучах закатного солнца, скупо  освещавшего комнату. Вся ее узкая стройная фигура с высоко поднятой  девичьей грудью, плоским животом и плавным изгибом бедер казалась  выточенной из драгоценного ароматного дерева. Языческой богиней была  она, юной и невинной, загорелой под жгучим солнцем Эллады Артемидой, по  божественной прихоти покинувшей тенистые леса неистовой охоты своей и  отцовские чертоги Олимпа – красный зубчаниновский особняк – и вот,  стоящей здесь пред ним во всей нетронутой прелести наготы своей со  зверем своим – священным дымчатым котом, выгнувшим спину у ее стройной  ноги и сверкающим из сумрака зеленым пламенем глаз. Пышные иссиня-черные  волосы ее рассыпались по худым девичьим плечам, и горящие каре-зеленые  очи впились в него с тревогой, мольбой и любовью, какой не знают жалкие  земные люди...

Скляднев Леонид. Цикл повестей «Философия провала в стихах и прозе».

...Ну, итак, общежитие. Вы себе представляете, да? Коридор такой длинный, и в концах коридора туалет с умывальником: на одном конце "М", на другом, соотвественно, "Ж". Вечер. По коридору лёгким девичьим шагом в умывальник стремятся студентки столицы. Представляете, да? Первокурсницы – нежность, невинность, молочный младенческий запах. Любопытство, конечно. К умывальнику – лёгким девическим шагом.

Неожиданно – крики, смятение, визги – стайкой ласточек лёгких метнулись куда-то студентки. Что там? Что? Что такое?!

Из умывальника "Ж" выходил обнажённый Иван.

"Это как – "обнажённый"? Это чё – голый, что ли?!" – удивленье скрывая, равнодушно так спросят ребята. И я им отвечу: "Да, голый." Но в романах не принято слово такое. И поэтому лучше уж так я скажу вам, ребята: "Из умывальника "Ж" в белизне ослепительной всей своей правды (ибо телом был бел и прекрасен) первозданным Адамом Иван выходил, помавая концом своего (как сказать бы) мужского начала."

И ни тени стесненья в движеньях его не смогли бы заметить студентки столицы, ибо пьян, да, был пьян он мертвецки и, как и Адам первозданный, не ведал своей наготы. И краска стыда не коснулась ланит его бледных. Напротив – торжеством и спокойствием лик его благородный лучился, и только в очах, устремлённых куда-то за тесные стены общаги в туманные дали, глубоко-глубоко огоньком беспокойным металась тоска.

Студенток испуг, между тем, любопытством сменился. Любопытством таким восхищённым и не оскорблявшим невинности вовсе. Ибо так был естествен Иван в одеяньи Адама, будто сроду не знали штанов эти сильные бёдра.

Так Иван проходил, не спеша, мимо ласточек стаи невинной, благосклонно приемля их взглядов нескромную ласку. Но лишь возле одной замедлили шаг его белые ноги, и очи на миг обрели им присущую ясность. Да, именно так, как в романах – взгляды встретились их на мгновенье, и нечаянно пальцы девичьи коснулись, будто ласточка лёгким крылом щекотнула… Но не пальцев ивановых пальцы девичьи коснулись, а пальцы девичьи косну-улись… конца мужского начала Ивана. И начала конец поднялся.

"Это как? Это хрен, что ли, встал?!" – удивленье скрывая, равнодушно так спросят ребята.

И я им отвечу: "Да, именно так. Но в романах, ребята, не принято так выражаться, что, мол, "хрен его встал". Это будет уже не роман, а параша какая-то прямо. Так вот, чтобы не вышло параши, а вышло красиво, а главное – полифонично, выражаются так вот: "Начала конец поднялся". И образованным людям становится сразу понятно, о начале какого конца, то есть, наоборот, о конце какого начала идёт, в сущности, речь. Потому что, ребята, образованным людям известно, что только мужское начало имеет конец, начало же женское – скрыто, глубинно, бездонно."...

Скляднев Леонид. Сборник стихотворений «Разные стихотворения».

Край мечтаний фарисея –
Связи, грязи, мат да блат.
Полупьяный крик "Расе-ея-а!.."
Увенчает голь бравад.
 
Лучше опусти ресницы –
Не с кем бросится в разгон.
Невозможно объясниться,
Не срываясь на жаргон.
 
Лучше памятью согреться,
Чем, играючи в живых,
Затеряться, затереться
В жути лестниц винтовых,
 
В желтой жути коридоров,
В пыльном празднике углов,
Где не убран труп раздора –
Жалкий кухонный улов
 
Коммунальных перепалок
Без надежды на разъезд:
"Все пропало! Все пропало!"
Пахнет кошками подъезд.
 
Пахнут старым жиром плиты.
Дверь плотнее затвори.
Мы – забыты, "планом" крыты –
Спим в глуши периферий.