Садовский Михаил. Рассказ «Циркуль».

…По этому коридору, отрезанному от ротонды параллельно тянущейся вдоль наружной стены фанерной перегородкой, бесконечно сновали из старого корпуса в новый. А саму ротонду бывшей барской усадьбы тоже разделили на комнаты-лаборатории, из которых сквозь хлопающие двери сквозняк захватывал запахи и смешивал здесь: резкий аммиачный, приторно-сладкий черемуховый, горелый, густо заправленный пылью от расплавленных электродов сварки… Это был циркуль – самый короткий, удобный и спасительный в дождь или мороз путь… по дуге градусов в двести…

Но взгляд его всё никак не мог вырваться из решётчатого старинного переплета высокого окна: ровно покрытые пылью с двух сторон, ставшие дымчатыми стёкла, и сквозь них вдруг равнозначно затуманенное временем давним объяснением увиделись: такой же полукруглый двор, забор чудовищно крепкой кладки, которую не брал 76-й калибр, створ ворот, решётки, ротонда, заложенные мешками окна, щебечущая немочка на каблучках, прорывавшееся сквозь кашель ворчание старухи… наверное, матери… позиция… запах весны… черёмухи… палёного перекаленного металла… конец войны… и он уже капитан… Кого не уложило навсегда, росли в чинах быстро…

Садовский Михаил. Рассказ «Тёзка».

…– Ты не тушуйся, Фёдор, ты меня знать не можешь… а отец твой мне жизнь спас… дважды… там, – он махнул рукой куда-то за спину, – Ты мне поверить должен. Просто поверить и сделать, что я скажу… потому что доказательств у меня никаких и времени никакого – помру я скоро. Это точно… а тебе ещё жить и жить… и ты должен знать, что отец твой высшей пробы! Это… – он как-то смешался, хотя видно было, что мужик сильный… – Ты парень, вот что… послушай, что сердце скажет и так и сделай… а то, я чем больше тебе говорить и доказывать буду, тем меньше ты мне поверишь… это точно… – он тогда молчал долго и жевал губы… зубов у него маловато осталось… на цингу похоже… потом говорит и в глаза мне так смотрит, что я отвернуться хочу … а не могу… – Вот я тебе письмо дам сейчас… от кого – не спрашивай… и, не дай Бог, не открывай… ты его… через тридцать лет открой, когда тебе сорок будет… я бы тебе его сам сохранил, но мне таких годов не отпущено, а ты храни. Как? Не знаю, но береги, как самую дорогую вещь, что у тебя в жизни когда-нибудь случится. Потеряешь – мир не перевернётся, но и жизнь твоя получится перекошенная… – он мне ещё сотню подарил… тогда большие деньги… месяц прожить можно было… и всё… как я жил и письмо, как хранил, это сплошной детектив, да труда не стоит рассказывать… но я никогда не забывал о нём…

Садовский Михаил. Рассказ «Штык».

…Только вот странная штука какая… перестали они бояться… мин, снарядов, пуль… и жалеть перестали… Как? А так! Ничего им не жалко было: ни себя, ни других, ни своих, ни врагов… только губы сожмут – и не пожалеют… и очень им от этого тяжело жить стало… так тяжело, что они только об одном жалеть стали, что опять ожили, потому что если никого и ничего не жалеть – жить невозможно… сам подумай…

Тогда они так решили: опять сходить под землю и спросить ее, куда их души делись… потому что, думали они, что потеряли там, под землей, души, когда почти умерли… пошли… то есть и не пошли… Во время налета сильного артиллерийского в блиндаже, это такой землянке, прятались, а снаряд рядом разорвался и опять вход засыпало, но они там не одни были – откопались потом, а пока сидели землей запертые и спросили потихоньку землю… что стало с ними… И она им ответила, что остались под землей их души до той поры, пока война не кончится… а когда кончится, если они забудут все, что с ними было, от радости – так и останутся жить надолго, но никого и ничего жалеть не будут, а если заплачут, когда война кончится, вернутся к ним души, а сколько они с ними проживут – никто не знает. Потому что, когда жалеешь – жить тяжелее…

Садовский Михаил. Рассказ «Митенька».

…Митенька с испугом смотрел на свою бабу Пашу, потому что, возможно, он один единственный почувствовал, как заволновалась она, стала скованно говорить и всё чаще незаметно поглаживала его по спинке, чуть слышно бормоча: “Не тушуйся, не тушуйся!”. Она, не посвящённая в тайны директорской кухни, и лишь по слухам и намёкам угадывавшая следующего избранника, при каждом приезде переживала больше всех и боялась за “своего”, единственно близкого и любимого на всём белом свете, но не дай Бог, что б это обнаружилось прилюдно – такое каралось жестоко, вплоть до увольнения с работы, да и каждый понимал, какую боль невольно может причинить остальным детям...

Баба Паша замерла и ожидала. Новая пара каждый день приходила в дом и проводила с ребятами время до отбоя, никого не выделяя, а когда оказалось – правда, что это за Митенькой, и он в субботу не уйдёт ночевать, а останется с новыми родителями в Доме, в специальной комнате, – словно какая-то жила лопнула в ней, и кровь так ударила в голову, что пришлось поскорее выскочить на крыльцо и глотнуть прохладного воздуха…