Внизу, у фонтана, он щелкает фотоаппаратом, ловит кадры из жизни птиц и капель воды. Он считает, что самое важное – запечатлеть все это, чтобы взять с собой в полет.

Птицы садятся ему на плечи, вспархивают с кудрей бронзового мальчика, летят от солнца, чтобы не испортить снимок.

А солнце выстраивает своими лучами мозаики, в которых купаются воробьи, щекочет нос фотографа, раскрывает свои желтые крылья, передразнивая жадных до хлеба голубей.

Фотограф смеется и чувствует себя совершенно свободным, и кружится в ласковом широком круге, а мои пальцы потом перебирают его нагретые черные волосы, немного грязные и растрепанные.

Вчера ночью, после блеклого заката, умер мой птица-фотограф. Я видела его во сне, как он шел по коридору, освещенному голубым, касался стен, падал и поднимался, придерживая бархатный цилиндр. Волосы лезли в глаза, подушечки пальцев окрашивались в белый, покрывались больничной известкой.

Потом он замер у пыльного фикуса, соскользнул вниз, измазав зеленый кафтан, улыбнулся и умер.

И кафтан рассыпался в пыль, а вокруг засуетились женщины, прибежал усатый врач, наступил на упавший цилиндр, чертыхнулся и приказал его выбросить...