…«Здравствуй, Женя. Почему так долго не писал? Извини за почерк, пишу на пароме. Очень хорошо, что ты адекватно прореагировал на поведение соседа. Хороший ли человек Саша Рубинштейн, как вы с ним живете?
Очень хорошо, что купил книги, если они помогут тебе в работе и творчестве. Нам тоже задержали зарплату, а бабушке – пенсию. Если не можешь подработать дворником, пиши статьи или сценарии, или позвони моему двоюродному брату в Жуковский, он поможет тебе найти работу. Тебе уже 22 года, опыт есть, где-нибудь устроишься.
Бабушка себя чувствует хорошо, отец тоже. Мама».
Что означало примерно следующее:
«Здравствуй, Женя. Как хорошо, что ты долго не писал, как мне надоели твои письма с просьбой выслать денег! Извини за почерк, тороплюсь: скоро начнется мексиканский сериал. Я так и знала, что ты ни с кем ужиться не можешь, опять набил кому-то морду. А Саша Рубинштейн, видимо, еврей? Только этого не хватало, и наверняка вы с ним пьете.
Я подозревала, что ты пропьешь все деньги, чего еще от тебя можно ожидать? Денег я тебе не дам, и у бабушки тоже ничего не проси. То, что тебе лень работать, для меня не новость. У меня не хватает совести послать тебя к черту, но ты можешь позвонить моему двоюродному брату в Жуковский, он тебя так пошлет, что мало не покажется. Тебе уже 22 года, может, хватит сидеть у нас на шее?
Бабушка очень недовольна твоим поведением, а отец видеть тебя не желает. Мама».
В общем, между матерью и сыном царило полное взаимопонимание.
Периодически в эту идиллию вмешивался отец, и получалась ну совсем пастораль. Чтобы упрочить отношения, Женька совершал поступки, которыми благодарные родители могли гордиться: осенью приехал пьяный в чужой одежде, весной попытался угнать молоковоз, летом в компании с приходским священником обрезал провода и сдал в металлолом, чтобы на вырученные деньги купить самогон…