Кареон Ле. Рассказ «Коты в мятлике».

...Солнечный ливень прорвался сквозь веки. Шумели, как проливной дождь, кроны деревьев. Проспали! Кота надо было до рассвета утащить. И теперь, когда можно уже не спешить, а в лёгком спортивном темпе перепланировать, мы побежали на кухню, где бабушка, причитая и радуясь нашему аппетиту, сообщила последние новости. Оказывается «прекрасный человек, который заботится о братьях наших меньших», Нина Валентиновна, была вчера ограблена. Кто-то с карманными фонариками забрался к ней и забрал (далее следовал перечень нехитрого скарба старушки) и кое-какую консервацию. Но мы-то ожидали, что среди похищенного будет кошачья солонина, как минимум. Поскольку бабуля про это ничего не сказала, мы побежали брать в заложники кота.

Мы посадили Рыжего в спортивную сумку, но если он болтался на плече, то его укачивало, поэтому мы по очереди с Керей несли кота на руках, как родного. Точно так же вчера Кошатница носила белого кота на руках, мы видели. Предположительно, она так делает, прежде чем его съесть, – нам так думалось. Теперь мы втроём – я, Керя и рыжий кот – валялись в высоком мятлике под единственным деревом на пустыре.

– Итого, – начал с видом Шерлока Керя. – Мы вчера позвонили грабителям. Этим объясняется молчание. Значит, Кошатница только из записки знает, что её рассекретили. Но, может быть, она её и не нашла ещё?

– А про консервацию она не стала заявлять, что её украли. Или же они, банки с запрещённым, ещё там. Значит, – рассуждал я, – мы всё ещё можем попасть к ней, теперь у нас и повод есть – мы видели ограбление.

– Пошли вернём кота, выступим эдакими освободителями, – предложил я. – Ну, ближе к вечеру. А то она испугаться не успеет.

– Подождём до кормёжки. Вдруг она к вечеру всё-таки прочтёт записку. Какая невнимательная всё же бабулька – анонимную записку найти не может.

– Тогда позвоним ей ещё раз. Пусть знает, что часть её запасов на зиму в наших руках (намекая на рыжего кота). Пусть знает, что кто-то тоже знает. И этот кто-то её разоблачит. Теперь она должна быть осторожней, как минимум. Верно я говорю, Керя?

– Она заляжет на дно, – рассуждал Керя. – И всё же это кем надо быть, чтоб есть котов?..

Кареон Ле. Рассказ «Чемодан смыслов».

...Внутри было как в сказке – темно и страшно. Бросало то в жар, то в холод. Такое ощущение, что тут был пожар – почерневшие стены, сантиметры пыли, сажи. С одной стороны во всю стену размером 2,5 на 4 метра были деревянные боги, ярко раскрашенные. Всё чёрное вокруг, а идолы – как новые.

И тут меня будто бы выключили, загипнотизировали. Я смотрел в глаза статуи и не мог оторваться, в ушах шумело, боковое зрение фиксировало, что вся комната, кроме меня и божества, куда-то уплывает. Т. и Полупроводник исчезли, их проглотили стены, они растворились в саже. То, что я видел, пугало меня до первобытного животного страха, я не мог пошевелиться. Вот это как бывает, когда не можешь пошевелиться. Даже мышцы лица меня не слушались. Я чувствовал, как увлажняется уголок рта – у меня потекла слюна. Стены продолжали куда-то плыть. Божества, растекаясь и переливаясь, в бесконечно медленном приближении, с немигающими, но живыми глазами, приближались ко мне, или я к ним. Изображение растеклось, как воск на солнце, казалось мягким, я отчётливо, хотя ни о какой чёткости не могло идти и речи, – я просто ощутил запах сладковатой гнили. Мне показалось, что я теряю сознание. Я хотел кричать, я хотел бежать. В следующую секунду я перестал чего-либо хотеть. Я исчез, все мои хотения расплавились, я остался один, я упал на колени, или мне показалось, сел на пятки, руки свисали, голова смотрела, запрокинулась и уставилась на идолов. Какое счастье, что они со мной не говорили. Моисей, поди, покрепче духом был. Да и Бог знал, что делает, не шокировал старика, а куст только поджёг. А я вот треснул. Тотем смотрел на меня своими круглыми чёрными зрачками, красным угловатым лицом. У меня заболело сердце, или сердце заболело во мне и сказало мне об этом...

Кареон Ле. Эссе «Дельвиг на Марс не летит».

...А того, чего у вас не будет, но останется в сказаниях цифровых манускриптов, того, чего мне бы не хватало, решись я отправиться с вами. Летний вечер, осенний ветер, приносящий пьянящую сырость подлеска, или ароматный, как выпечка или вино, весенний воздух; как пахнет мама, когда с мороза входит в тёплую комнату. Горы, бесчувственные и прекрасные, и, конечно же, наш океан. Океану на нас плевать, своей пересоленной пеной, но мы любим его жути. Возможно, у вас организуют безумно дорогие туры, чтобы слетать, посмотреть на него. У вас не будет платанов, никаких деревьев вообще, ничего из того, что мы здесь зовём природой. Максимум – в оранжереях и комнатных вазонах. Облаков, кочующих перед сезоном дождей спешно и легко через короны вершин. Огонь в камине или в походе, у вас – максимум в зажигалке, и не ходи к гадалке. Вы, вероятно, продолжите кормить своё зрение, потому что будет больший авитаминоз звуков, ощущений, вкусов и запахов. Соблюдай диету. Многие (но уже не ты) не будут знать звуков: шорохов грифеля по бумаге, словно мышь под полами, что выход не может найти. Или как с треском шелестят страницы книги, когда, зажав их всеми пальцами, проводишь подушечкой большого по срезу страниц. Или как звенит печатная машинка в конце строки. Может, кто-то с собой взял архив звуков? Робкая надежда. У тех, кто жил здесь, где я, он есть в голове, он сам себе архивариус. Колосья травы, что выросла ровно на высоту твоей опущенной вниз ладони, чтоб ты погладила её, песок и перемолотый ракушечник, запах типографской краски и бумаги. Дождевой шум крон деревьев, треск спелого яблока от твоих зубов. Наш мир уникален, хоть и достаточно паршив, раз мы\вы\я, захотели из него сбежать\улететь...